Париж, который всегда праздник

Александр БОРИСОВ.

О Париже сказано все. Или почти все. Если кажется, что о чем-то еще не сказали и ты первый обратил на это внимание, то это значит, что просто не попался в руки источник, где об этом написано с исчерпывающей полнотой.

Поэтому понятно, почему интерес к человеку, вернувшемуся из российской глубинки, скажем, из заштатного Торопца, затерявшегося на беспредельных просторах Тверской губернии, более значителен, чем к человеку, вернувшемуся из Парижа. Про Париж пишут все и постоянно. Про Торопец не пишут ничего, кроме того, что написал о нем в XVI веке случившийся там с оказией любознательный заморский купец. По идее, в этом кроется пока еще неосознанная истина, где русскому человеку быть уместней, которая, хочется верить, в ближайшее время будет осознана. А пока люди едут в Париж. Чтобы совместить, в конце концов, наши представления о нем с действительностью.

Каждому - свой Париж

У каждого он свой. Что-то всплывает из предыдущей жизни, замусоренной, помимо всего прочего, случайным набором представлений о парижской жизни и ее изящной роскоши с кардиналами, многочисленными Генрихами, Марией Антуанеттой, Собором Парижской Богоматери, семейством Дюма, многообразной творческой богемой на Монпарнасе и на Монмартре, с кафе "Куполь" и "Ротонда", с двусмысленным бульваром Распай и бесконечным подобным прочим. Для наведения порядка в хаосе сознания следует использовать утомительную, как затянувшееся предвкушение, дорогу от Таллинна до Парижа и нудный въезд в него - к вечеру Париж закупорен автомобильными пробками шоссейных дорог. Эффект долгого ожидания примерно одинаков везде и не зависит от географического положения ожидающего. Поэтому на эффектный росчерк двухэтажного скоростного экспресса TCV, летящего на закатном горизонте в сторону Лиона, реагируешь притупленным воображением, как на электричку в сторону Палдиски. Успокаивает неизбежность приближающейся цели. Прельщает зарево городских огней на горизонте.

Похвала мелочам

По всей видимости, этим качествам отвечает отель "Риц", что на Вандомской площади, из которого уехала к своей катастрофе принцесса Диана. У этого отеля предельное количество звездочек. Но дело не в звездочках. Очень хороши гостиницы (в слове "гостиница" больше смысла), которые и тремя звездочками обладают весьма условно. Желательно это скромное и недорогое пристанище выбирать в историческом центре. С волнующим видом из окна. Чтобы иметь возможность сидеть поздним вечером возле него - распахнутого, опершись на изящную кованую решетку, характерную принадлежность парижских окон (говорят, что в городе двух одинаковых решеток не найти), и смотреть на что-то такое, что раньше было доступно лишь в иллюстрациях. Может быть, упомянутые кованые решетки - мелочь. Изящными мелочами не стоит пренебрегать. Их уместные сочетания придают жизни удивительное ощущение эстетического комфорта.

Париж любит мелочи. Они втоплены в суть города и исключительно добросовестно служат посредниками между человеком и тем, что его окружает. В гостинице, где мы жили, все пропитано ощущением дешевенького, но стильного модерна начала XX века, сложенного из обыденного набора житейских мелочей, гармонично вписанных оправданным содержанием в достойную оболочку здания, не лишенного архитектурного стиля. Стиль неявный, поэтому его можно назвать расслабленной эклектикой. Интерьер настолько естествен и не захватан руками позднейшей стилевой чехарды, завершившейся современным, убогим минимализмом, что уместны любые допущения. Разыгравшейся фантазии можно не стыдиться. Любая фантазия предельно правдоподобна, и порой переваливает в мир реальности. Без особого напряжения можно было представить Эрнеста Хемингуэя или, скажем, Генри Милера поднимающимися по винтовой лестнице, змеей обвившей узкую лифтовую шахту, к себе в номер на верхний этаж. В фойе гостиницы превосходные полы, чуть ли не флорентийской мозаики, сильно стертые ногами тысяч посетителей за многие десятки лет. Очевидно, Париж может позволить себе эту снобистскую черту; бросить под ноги гостей дорогую мозаику и не озаботиться ее реставрацией. Это меня взволновало. Это напомнило удивительное чувство, которое я испытал в пору юности в Ленинграде, когда на втором этаже лестничной клетки одного из подъездов на Кировском проспекте я увидел заплеванный временем и пролетарским населением подъезда удивительной красоты камин, украшенный резными мраморными плитами. Камин освещался играющим цветным светом, прорывавшимся сквозь великолепный витраж, сохранившийся с дореволюционных времен в стречальтом оконном проеме. Разница в том, что в Париже это стильное невнимание к красивым мелочам уместно.

Обыденная жизнь города протекает в ярких формах архитектуры, вплотную приблизившейся к совершенству, разнообразному в стилях и формах. Поэтому парижане вряд ли смогут понять мое доморощенное удовольствие от гостиничного номера, где слегка потертая полузабытых форм мебель из натурального дерева не менялась с начала века.

Русский Париж

Кроме того, меня интересуют растленные времена галантного века и набившие оскомину тайны французского двора только как повод для сюжетов интимных полотен Антуана Ватто или гравюр Моро-младшего.

Не думаю, что мое безразличие к заморским святыням может кого-то обидеть. Париж не монастырь. Туда можно приезжать со своим уставом. Именно благодаря этой вольности он и стал культурной столицей мира. На улицах и площадях Парижа всплывает в памяти все читанное ранее о восхождении истории русской культуры во Франции, начиная со времен Ивана Тургенева, любившего жить в Париже рядом с Полиной Виардо, сквозь перелом веков к блистательным "Русским сезонам" и далее, к невиданной ранее по интеллектуальной и духовной насыщенности печальной истории русской эмиграции. Это духовно близкое дыхание Парижа ненавязчиво ломает ограниченное и буквальное представление о том, что границы "малой родины" географически строго определены. Ее границы устанавливаются душой. То, что она приемлет, можно смело прирезать к территории своей жизни, ни у кого не спрашивая разрешения. Душа приемлет исполненное теплой печалью творчество Ивана Алексеевича Бунина, периода парижской эмиграции, стихи изгнанных и обездоленных поэтов разрушенного революцией "серебряного века" России, творчество многочисленных русских художников и музыкантов, составивших славу мирового искусства.

Иногда можно поступиться вкусами. Можно примириться с неуместным вторжением в стилистическое равновесие старого Парижа подвешенного к раскрашенным канализационным и прочим трубам Центра Помпиду только потому, что рядом расположен фонтан Тингелли, русским туристам известный как фонтан Стравинского. В ярко раскрашенных, кинетических фигурках легко угадываются герои "Петрушки" и "Весны священной". Те же теплые воспоминания о триумфе "Русских сезонов" всплывают на маленькой площади Дягилева, названной в честь гениального русского организатора и антрепренера. Хотелось бы, чтобы в Париже были улочки или хотя бы переулки гениев балета Анны Павловой и Матильды Кшесинской, Вацлава Нижинского и Сергея Лифаря, художников и сценографов Мстислава Добужинского и Александра Бенуа, композиторов Игоря Стравинского и Сергея Рахманинова и многих других. К сожалению, таких переулков нет не только в Париже. Вся надежда на человеческую память.

Эпилог к предисловию

Можно сказать, что Лувр поражает грандиозным собранием, и его стоит посетить, чтобы увидеть культовые произведения всех времен и народов. Их три: Мона Лиза, Ника Самофракийская и Венера Милосская. При желании и наличии времени можно посмотреть и все остальное, но не стоит забывать, что в Лувре около 400 000 экспонатов. При входе и выходе не стоит серьезно воспринимать стеклянную пирамиду во дворе Лувра.

По-прежнему привычна для глаза и идеальна как смотровая площадка Эйфелева башня.

На набережной Монтебелло парижские букинисты продают книги и гравюры несколько сотен лет подряд. Ветры истории им не мешают. Это говорит об исключительных достоинствах их товара. С этой же набережной - потрясающий вид через Сену на южную сторону Собора Парижской Богоматери, главной достопримечательности острова Сите.

В современном центре Дефанс, поражающем своими масштабами, наглядно виден процесс замещения жизненного пространства средой обитания.

На этом можно остановиться. Можно продолжить и снова остановиться. И все равно не выбраться из предисловия. Потому, что за содержанием нужно ехать в Париж. Там и будет видно, что он всегда праздник и что он у каждого - свой.

Фото автора.