Крепость и люди

Леонид СУРКОВ.

Любой рассказ о Старом городе основан на двух главных источниках: архивных документах, изученных, препарированных и изложенных специалистами в солидных научных трудах, и воспоминаниях современников о тех или иных событиях, рассказанных в хрониках, очерках, книгах.

Таллинн ХIII века - это "Хроника Генриха Латвийского", XVI века - "Ливонская хроника" Бальтазара Руссова, XVII - книга Адама Олеария и начала ХIХ столетия - путевые заметки "Поездка в Ревель" Бестужева-Марлинского.

Личные впечатления человека через толщу времени доносят до нас жизнь города во всем ее многообразии, жизнь людей, их облик, привычки, их взгляд и оценку событий, свидетелями или участниками которых они были. Если же автор воспоминаний талантлив - то и аромат времени.

В статьях о Таллинне XIX века не раз упоминались воспоминания Бестужева-Марлинского о Таллинне 1820 года. Очерки штабс-капитана об истории, облике города и жизни его обитателей, изданные в Петербурге, по сути дела первый путеводитель по Таллинну того времени. Написанная талантливым автором книга "Поездка в Ревель" стала руководством к знакомству с древним городом для всех посещавших его в первой половине XIX века жителей Петербурга и Москвы, приезжавших сюда на так называемые Ревельские воды.

Белинский писал об Александре Бестужеве-Марлинском - "он мог быть Пушкиным в прозе". Нет, он не стал выдающимся писателем. 14 декабря 1825 года принял участие в восстании на Сенатской площади Петербурга, был сослан на Кавказ и погиб в бою летом 1837 года. Думаю, что о нем и его книгах, действие в которых происходит в Эстонии, нужен отдельный рассказ. Мы же вернемся в Тоомепарк, о нем шла речь в предыдущей статье.

Если дойти по одной из аллей вдоль пруда до северо-западного угла чудом сохранившейся ограды бывшего стадиона спортобщества "Трудовые резервы", то перед нами откроется прекрасная панорама средневековой крепости со всеми тремя сохранившимися башнями.

Почти 180 лет назад Бестужев-Марлинский писал: "Огромная стена замка вышгородского дремлет на превысоких утесах, на ней смелые башни, инде полуразвалившиеся, поросшие дикими растениями, возвышают зубчатые главы свои, запечатленные непогодами шести веков".

Не думал он, стоя у подножия скалы, что всего через несколько лет будут томиться за этими стенами те, кто был рядом с ним на Сенатской площади в декабре 1825 года.

Нет более ненужных сооружений, чем потерявшие боевое значение крепости. Их трудно приспособить для иных нужд. Они созданы людьми против людей, и, пожалуй, единственное, для чего еще были пригодны, - это для тюрем. Такова участь почти всех крепостей от Бастилии и замка Иф до Петропавловки и цитадели Вышгорода. Что ни говорите, но вид замка Тоомпеа, этого немого свидетеля истории, располагает если не сравнивать "век нынешний и век минувший", то, во всяком случае, задуматься над удивительным свойством человеческих творений доносить до потомков глубокую суть создавших их поколений.

1826 год. Замерла в напряжении огромная империя. Отгремели залпы пушек у Медного всадника, шел скорый суд. Кого - на виселицу, кого - на каторгу, кого - в солдаты, на Кавказ...

"Посылаемых при сем Кавалергардского полку офицеров Арцибашева, Муравьева, Аненнкова.., - гласил личный приказ императора Николая I, - отправить в крепости в Нарву, Ревель и Выборг..." В Таллинн доставили Александра Муравьева. Его заключили в Вышгородскую крепость. После трехнедельного пребывания в страшном Алексеевском равелине (треугольное крепостное сооружение) Петропавловской крепости перевели в Таллинн морского офицера лейтенанта Бориса Бодиско. "Повинен был в том, что лично действовал в мятеже бытностью на площади". Поэтому содержали его под строгим арестом в караульном помещении Вируских ворот. А в камере ворот Харью держали под арестом члена Северного общества Федора Вишневского.

Весной 1831-го в Таллинн привезли Вильгельма Кюхельбекера и поместили "за строгим присмотром в особый покой Вышгородского тюремного замка". С Эстонией лицейского друга Пушкина, поэта и декабриста, связывало многое.

В лесах моей Эстонии родной
Впервые жадно вдаль простер
Я взоры,
Мятежной мучимый тоской...

Из Эстонии уехал Кюхельбекер в Царскосельский лицей, давая клятву брату Михаилу:

Где вместе начинали жить,
Брат брату молча обещали,
Деля и радость, и печали,
По самый гроб друзьями быть.

Они не нарушили этой клятвы. Оба в холодное декабрьское утро 1825-го вышли на Сенатскую площадь, оба стояли в боевом каре у Медного всадника.

Камни Вышгородского замка заставляют вспоминать и других декабристов, чей жизненный путь начинался в Эстонии, и среди них Вильгельма Тизенгаузена, командира Полтавского полка, в котором служили многие участники декабрьского восстания, в том числе один из его руководителей Бестужев-Рюмин. Сосланный в далекий сибирский город Ялуторовск Василий Карлович Тизенгаузен (так звали его в России) занялся садоводством и по праву считается первым садоводом Сибири. Сегодня одна из улиц этого сибирского города носит его имя.

За полстолетия до декабристов в Вышгородском замке томились участники Пугачевского бунта башкирский национальный герой поэт-импровизатор Салават Юлаев и его отец Юлай Азналин, отсюда они в октябре 1775 года были отправлены на вечную каторгу в балтийскую крепость Рогервик (гор. Палдиски). По преданию, Салават Юлаев покончил жизнь самоубийством, бросившись со скалы в море.

Мы говорим "древние камни", но, встретив в горах или на поле камни, мы не называем их древними, хотя природа творила эти камни в одно время с теми, что положены в стены храмов, дворцов, крепостей, просто домов... Древность камня, его история начинается тогда, когда он становится нужным людям, нужным во благо или во зло.

Как же много видели и помнят камни этих простоявших многие столетия стен и башен, сколько превращений испытали они! Стоит этот вознесенный на скалу памятник не только таланту человека, но и человеческой жестокости. Его стены хранят память и стоны тех, кто шел на каторгу и смерть во имя справедливости. По-разному в разное время понимали и понимают справедливость, а тюрьма и смерть одинаковы для всех.