Родом из ужаса

Юрий ГРИГОРЬЕВ.

Когда Полину Васильевну привезли в суд, в зале заседаний уже было полно народа. На преступницу пришли посмотреть и стар и млад. Разглядывали, открыв рты, как диковинного зверя. До начала заседания она сидела под конвоем на скамье подсудимых, а не пустить в зал любопытных было невозможно. Вот и стояли, глазели, отпуская реплики:

- На куски таких резать надо...

- У людей горе, а вы... Цирк, что ли?

- Да такие суды по телевизору надо показывать!

- Скажете тоже... Может, еще в театре?

- А я не знаю, как бы поступил на ее месте...

- Ну, довел мужик, ударила бы раз, а то ведь заколола ножом, как кабана...

- Мама родная, что ж это в свете деется?..

Полина Васильевна никак не реагировала на реплики обывателей. Наоборот, чем любопытнее делался народ в зале заседания, тем спокойнее казалась подсудимая. Даже легкая тень презрительной ухмылки скользнула по ее лицу: глазейте, мол, сегодня ваш праздник. Чернее тучи сидел сын Полины Васильевны. Он просил рассмотреть дело в закрытом заседании, сказав: "Затронута честь семьи..."

Печально, что о чести семейной вспомнили только в суде, когда мать убила отца. Жизнь практически любой семьи в пространстве одного городского района - как на ладони, а уж для ближайших соседей там и вовсе никаких тайн нет. Какая уж там честь, если все в округе знали, что живут Полина с Николаем как кошка с собакой. Двоих детей прижили, а счастья так и не нажили.

Муж - хмурый, неприветливый мужчина, слова доброго за всю жизнь людям не сказал. Соседи считали Николая Ефремовича человеком суровым. Он мог сказать в чей-нибудь адрес крепкое словцо, даже обматерить, но ни на кого никогда руку не поднимал. Вот только жене Полине от него доставалось лихо. Ну, дело-то обычное: напьются, подерутся. И, как уверяют родственники и соседи - свидетели вольные и невольные стычек супругов Голушко, - тут еще неизвестно, кому в драках больше доставалось, Полине или Николаю. Полина в долгу не оставалась и отпор мужу давала достойный. Силушка-то в ее крупных, неженских руках была немалая. Недаром в убойном цехе мясокомбината работала до пенсии, туши разделывала не хуже заправского мужика.

Екатерина Петровна, свекровь Полины, не раз рассказывала соседям, что чуть что не так в доме, хваталась невестка за нож и угрожала мужу:

- Держит ее Колька за волосы, по полу волочит, а она упирается, в руках кухонный нож держит, на мужа намеряется и кричит: "Все равно, сволочь ты такая-разэтакая, я тебя зарежу". Сколь раз я этот нож отнимала у нее. А она, злодейка, каждую ночь под подушку его себе клала...

Так вот и жили, старой матери Николая не давали покоя. Не выдержала в конце концов Екатерина Петровна и ушла жить к дочери. Примерно за полтора года до смерти сына. А как было ей с этими пропойцами жить: пропивали они и свою, и материну пенсию, до вещей уж добрались.

Что ж удивительного, если знакомые мужики говорили, что Поля выпить могла больше, чем они. А ножом владела классно, мастерски: мясо рубила на отбивные - кусок один к одному. Бабы-сослуживицы считали Полину женщиной отчаянной и хитрой:

- В нетрезвом состоянии Васильевна никому не подчиняется, становится вредной, своенравной. В общем, дама с характером. Страшным, плохим характером.

Никто в семье Голушко никого не жалел. Сын, Сергей, не защищал ни мать, ни отца. Такой же замкнутый, нелюдимый, с тяжелым взглядом исподлобья, сам был выпить не дурак, но не любил, чтобы родители напивались.

Жизнь шла своим чередом: день за днем, год за годом. И ничего не менялось в доме Голушко. Даже выйдя на пенсию, Николай с Полиной пить меньше не стали. И ссоры в семье возникали из-за ничтожного повода: кто кому не оставил водки либо портвейна. Годы не прибавили доброты в отношения Полины и Николая. Наоборот. Злоба копилась и копилась, достигая критической массы. Время не добавило женственности и мягкости Полине Васильевне. Все чаще жаловалась она своим хорошим знакомым, что Николай загубил ее жизнь, что мужик из него никакой абсолютно в известном смысле. И с молодости Коля радости ей не доставлял, и гулять не разрешал, на стороне добрать то, что требовала неуемная могучая природа. А в старости и вовсе толку от мужа никакого не стало. Поля же, несмотря на свои шестьдесят с гаком, была еще в самом соку: душа и тело жаждали ласки, удовлетворения потребностей.

Вот и завела себе Полина Васильевна хахаля на четверть века моложе, чем сама. Чинно это дело обставила: вроде как собутыльник Николая. Пили втроем, а догадывался ли обо всем остальном муж, о том он уже никому не расскажет. А вот жена бывшая Шурика (так звали хахаля) имела такие подозрения, но вообще-то и сам Шурик, и его пьяные дела были ей глубоко до лампочки: выгнала она его из дома и из жизни своей вычеркнула.

В тот теплый августовский день ничто не предвещало беды. Все было, как всегда. В гости к Голушко пришел сорокадвухлетний Шурик, годившийся хозяевам в сыновья и ведущий такой образ жизни, что его и полным-то именем никто не называл, а не то что по отчеству. А чаще и вовсе Балбесом кликали. Не мужик, а недоразумение.

Потом еще один "ветеран труда" забрел к ним в гости. Выпили. Показалось мало. Добавили. "Ветеран" еще помнит, что Шурик, как свой человек в доме Голушко, улегся в спальне прямо на постель в одежде, а сам "ветеран" в буквальном смысле пополз домой. Нет, он еще помнил, что до двери на лестничную клетку его кто-то довел, но уже не помнил, кто именно. Дальше - провал в памяти...

Единственным свидетелем того, что произошло в доме Голушко после того, как уполз пьяный "ветеран"-сосед, был Шурик. Но он долго водил за нос следствие, пытаясь выгородить Полину и самому уйти от ответственности. Мол, я - не я, и хата не моя. Сама Полина Васильевна упорно и на следствии, и в суде придерживалась версии, что она, дескать, ушла в магазин за буханкой хлеба для закуски, а когда вернулась, то дверь в квартире была раскрыта настежь, а на полу, почти на пороге, в луже крови лежал ее муж Николай. Свидетели-соседи показали, однако, что как раз в часы, когда совершалось убийство, слышали на кухне Голушко громкий голос Полины...

Всем было ясно, что мужа своего убила Поля, больше некому, а следствие сначала топталось на месте. Полина Васильевна то говорила, что не пила в компании с Шуриком, мужем и "ветераном"-соседом, то вдруг меняла показания и признавалась, что пила, потом проводила Шурика и ушла в магазин, а Николай оставался в квартире с соседом...

Несколько месяцев "держался" и Шурик, а потом все-таки сломался и уже на суде дал показания. Рассказал, как "отрубился" Николай, а когда очнулся, стал ругаться матом, что ему не оставили выпить, и ударил Полю ногой ниже живота. Шурик поддерживал плохо стоящего, еле державшегося на ногах Николая. А Полина Васильевна, разозлившись, резко схватила со стола кухонный нож и ударила падающего мужа в левую ключицу... Потом еще и еще... Он умер от острой кровопотери, будучи при этом в состоянии алкогольного опьянения тяжелой степени. Вряд ли он что-то осознавал в эти минуты.

Шурик в шоке поплелся куда глаза глядят и провел ночь в Копли в каком-то брошенном сарае. Полина Васильевна вымыла и спрятала под шкаф нож, переодела мужа, смыла кровь со стола и пола... и пошла в гости к соседке. Там и оставалась, послав хитростью ее зачем-то в свою квартиру. Соседка и обнаружила Ефремовича. "Да у него, наверное, сердце схватило, надо вызвать "скорую", - только и проговорила Полина Васильевна на взволнованный рассказ соседки.

Как будто всю жизнь она к этому убийству готовилась. Ее первой фразой в суде была вот эта: "У меня награды есть, прошу учесть..."

Когда и почему переходит человек ту невидимую, но несомненно существующую грань, за которой становится нелюдем? Видно, не одни винные пары, ударившие в голову, тому виной.

Не закоренелый же рецидивист нанес Николаю четыре профессиональных удара ножом, а женщина, самый близкий человек - жена, мать его детей. Можно подумать, что с ранних лет впитала Поля смрад, ненависть, тоску, ужас, дурман дома, где нет Бога.

Пусть социологи и психологи пишут свое о социальных и прочих корнях и источниках нашей столичной преступности. Но когда в деле Голушко видишь фотографию трупа, через который переступили просто как через канаву на хуторе, которого убили без малейшего сожаления и раскаяния, больше веришь не социологам, а одному известному философу. Он говорил о таком феномене, как некое мировое Нечто, своего рода черная дыра мироздания, где как бы перестает действовать божественный порядок, и из этого хаоса проникает в наш мир особый ужас. Бесчувственно циничные убийцы родом оттуда - из Нечто, из ужаса. И что им срок, определенный судом?

А те, кто их оправдывает и пытается понять, заглядывают в эту Бездну зла. Опасное занятие...

Коллаж Сергея Семенова.