Дважды два - больше трех

Актер Сергей МАКОВЕЦКИЙ в беседе с Эллой АГРАНОВСКОЙ

Сергей Маковецкий - артист совершенно особенный. Прекрасно отдавая себе отчет в банальности этой фразы, ибо хороший артист неособенным быть не может по определению, тем не менее готова повторить сказанное, уточнив: Сергей Маковецкий своим - замечу, совершенно убедительным существованием на сцене и на экране - опровергает устоявшиеся традиции...

Главное - форма. Но нужно тратить себя

- Перебирая ваши работы, приходишь к заключению, что вы пришли в свою профессию с тем, чтобы "дать бой" искусству, существовавшему до вас. Вам так не кажется?

Этим вопросом настигла я его при встрече ранним утром, на следующий день после спектакля "Коллекция Пинтера". Маковецкий встрепенулся.

- Какой замечательный вопрос, от него я даже проснулся. Дать бой искусству существовавшему? Может быть... Хотя, ей Богу, я про это не думал никогда. Наоборот, мне кажется, что я несовременный - в своем отношении к актерству, своему делу, которое очень люблю. Мне иногда, напротив, кажется, что я - классик. Не мэтр, Боже упаси, я не хочу быть мэтром, а именно классик. Но... Сейчас давать бой, с одной стороны, легко, а с другой - опасно, потому что сегодня никто не знает, какая должна быть трагедия, какая должна быть комедия - сегодня, на рубеже веков, на рубеже тысячелетий, когда, в принципе, уже все сказано, когда слово перестало бить так, как оно бить должно. Мы даже на телевидение и газеты больше не реагируем, и слово ничего нового больше не несет. И во главу угла становится форма: как это сказать, как произнести эти слова? Поэтому режиссеры и на театре, и в кино пробуют искать новый язык. Однако я все равно считаю, что этот новый язык может быть каким угодно, но оправдать его можно только через самого себя. Все равно нужно себя тратить. А то многие молодые актеры очень легко ухватывают форму и очень легко в ней существуют, но она остается только формой. К сожалению, я не открываю ничего нового, хотя мне бы очень хотелось открыть, но когда ты себя не жалеешь и чем больше себя отдаешь, тем больше получаешь, - если в этом есть вызов? - пусть!

Зал воет от слез, а ты - счастлив!

- А если бы вам предложили сыграть в абсолютно реалистической традиции?

- Я в шутку иногда говорю режиссерам своим любимым: как бы я хотел сесть за стол, поставить чашечку кофе, положить сигареты, закурить, усадить рядом партнера и - не спеша беседовать, попивая кофе: "Как поживаете?" - "Хорошо" - может быть, и нужны сегодня такие спектакли. Вот у меня завтра премьера "Отелло" в театре Вахтангова, где играю Яго...

- Спектакль поставлен в вахтанговской традиции?

- По-моему, сегодня уже никто не знает, что это такое. И должен сказать, что сам театр запутался в этих вахтанговских традициях. Мне кажется, и об этом спорю иногда на худсовете, что вот эта манера обращаться к зрительному залу и шутить с публикой - ради Бога, это входит в стиль вахтанговского существования, но сразу нельзя обращаться к залу! Надо заставить его плакать, надо заставить смеяться, надо раскачать зрительный зал - надо слишком много ему отдать, чтобы сказать: "Ой, вы знаете, по-моему, я говорил монолог на пять минут дольше" - и язык показать. Ведь Вахтангов поставил "Принцессу Турандот" в начале 20-х годов - вокруг холод, разруха, и идут потрясающие женщины в вечерних платьях и мужчины во фраках, с накрахмаленными воротничками. Он угадал - праздник. И театр за это схватился: праздник! Но ведь Евгений Багратионович пошел дальше, и у него были другие спектакли - он раздвигал свое учение. И это грандиозное учение. Это то, о чем уже сказал: очень яркая форма, но и хорошая внутренняя наполненность человека, его содержание, а при этом - легкость. Любую драматическую сцену надо играть легко, и я это люблю. Зал воет от слез, а ты получаешь такое внутри удовольствие! Вот странная вещь: чем больше зал воет, тем больше удовольствия ты получаешь, при том что у тебя самого трясутся губы и твой герой сам рыдает. Но! Вот оно, ощущение, что произошло что-то настоящее. И после этого ты никогда не устаешь. Внутренний азарт - вот, наверное, что такое "вахтанговское". Говорят, Михаил Чехов доводил зал до слез, сам находился в этом состоянии, потом поворачивался к партнеру, показывал ему язык, оборачивался обратно... Может быть, это шутки, может быть, это легенды. Но в этих легендах, мне кажется, есть великая правда и сегодняшнего существования.

Как сегодня играть трагедию?

- И возвращаясь к нашему "Отелло" и вообще к театру, к тому, о чем вы меня спросили - реальность, вызов публике, вызов прошлым традициям... Я не знаю, как играть сегодня трагедию. Вот, например, в Театре Российской Армии поставили "Отелло" - и играют всерьез. И Отелло черен, в том смысле, что весь в морилке. Но под софитами актер потеет, и эта морилка начинает скатываться, и он становится полосатым. У Дездемоны слезы льются все два акта. А в зале - хохот. А когда он подходит: "Молилась ли ты на ночь Дездемона? - зрители просто падают со стульев, будто они на концерте какого-то сатирика. И это сначала вызывает ужас: почему? Ведь это великая трагедия Шеспира! А потом понимаешь, что когда вокруг взрывают дома - люди строят планы, назначают на завтра какие-то встречи и, ложась спать, желают друг другу спокойной ночи - и в одно мгновение все превращается в пыль, - что на этом чудовищном фоне может вызвать ответную реакцию на сцене? Страдания мавра? Тем более белого актера, который измазан морилкой. Ведь публика все прекрасно понимает, поэтому обманывать ее не нужно. Откуда выходит актер? Ну, не из замка же! Из-за кулис. И куда он уходит? Туда же, за кулисы - пить кофе, если у него есть пауза, курить сигаретку. Я считаю вот что: неважно, откуда ты вышел на сцену, - важно, что произошло в эту секунду. Ведь как это бывает? Вы идете по этой улице, а я иду вам навстречу. Нас не интересует, откуда мы вышли: вы - из дому, я - из кафе. Мы встретились, и либо между нами что-то произошло, либо - ничего не произошло. И вот то, что произошло, либо захватывает публику, либо оставляет равнодушным. Другого рецепта нет. А ты хоть откуда выпусти актеров, хоть кругом заверни, хоть на голову поставь, хоть убойных спецэффектов подбавь - это будет, возможно, приятно для глаза. Пять минут. Не больше. Если ничего между людьми не происходит.

Так было или не было?

- Вы играете в таких фильмах, в таких спектаклях, где происходящее между людьми - как правило, необъяснимо, всегда очень странно...

- И я снова повторю: сменяется тысячелетие - чем вас удивить? Сегодня фильм можно сделать на компьютере. Можно сделать фильм, в котором будут играть Мэрилин Монро, Чаплин, Евгений Евстигнеев, Раневская - в одном кадре! Такие сегодня есть технологии. Слава Богу, остается театр. Театр - это ваше присутствие.

- Но вы же сыграли спектакль "Коллекция Пинтера" - Гафт, Маковецкий, Шанина, Суханов. Если грубо, очень грубо провести параллель - Евстигнеев, Мэрилин Монро, кто-то из сегодняшних... Яркие актеры абсолютно разных школ и временных пластов.

- Потому его и назвали "Коллекция Пинтера", а ведь название пьесы - "Коллекция". Режиссер Мирзоев почувствовал нашу диаметральную противоположность - мы очень разные! И человечески мы разные, и актерски мы разные, и разный у нас подход - это абсолютно отталкивающиеся заряды! И направления векторов у них разные. Но режиссер собрал вот эту коллекцию. И то, что происходит на сцене, в этом фантастическом мире модельеров, в этих странных отношениях - пусть оно будет непонятно. Но если бы мы этот спектакль играли в реальной традиции, с реальным реквизитом, в реальных костюмах, тогда бы публика сказала: извините, пожалуйста, будьте любезны ответить - так было или не было? И если бы в этом реальном спектакле мы не ответили, нас бы побили и забросали камнями. И публика была бы права. Потому что в реальном театре многоточия быть не должно. А у нас постоянно висит вопрос: так было или не было? Но в этом фантастическом мире это не важно.

- Так было или не было? Почему-то сейчас мне стало интересно, хотя на спектакле об этом не думала.

- А я и сам не знаю. Главное, что есть - вызов. Главное - отношения изменились. Главное, что власть одного человека над другим пошатнулась.

- И когда ваш Иоганн из фильма "Про уродов и людей" уплывает на льдине...

- Кто-то мне сказал: какой потрясающий финал, такое ощущение, что он, Иоганн, как мираж. А кто-то воспринимает финал как смерть Иоганна.

"Не люблю указующую точку"

- Вам нравится, когда нет ответа?

- Я не люблю определенности. Вернее, не так. С одной стороны, я очень люблю определенность. Я определенный человек. И на сцене я люблю определенность. Я не люблю указующую точку. Вот это я не люблю: когда ставят жирную точку. И для себя придумал такую маленькую теорию: дважды два четыре - ну и что? Что с того, что дважды два - четыре? А вот если дважды два - во всяком случае больше трех... Но ведь это правда? Больше трех? Вот этот допуск мне гораздо интереснее.

- А в жизни? В личной жизни, в личных отношениях?

- В личной жизни должно быть все определенно. Личная жизнь потому и личная жизнь, что там - определенность, и ты знаешь свой дом, своих друзей, ты знаешь отношения. Допуск может быть в нюансах: что можно простить, что нельзя простить. Сама же личная жизнь очень определенна. Но мы говорим о творчестве, которое - больше, чем жизнь. Для любого актера. Может быть, потому, что она - самая настоящая. Для творческого человека то, что происходит на сценической площадке, - самое настоящее. Я так считаю. Может быть, в этом - моя несовременность. Может быть, кто-то считает, что надо заниматься своей профессией в удовольствие. Я читал интервью своих коллег, которые говорят: "Для меня это удовольствие". Для меня это тоже удовольствие. Но не только.

Фото Николая ШАРУБИНА.