"Молодежь Эстонии" | 10.10.02 | Обратно

Кайе КЫРБ: Спектакль – это краткий миг счастья

Прима-балерина театра «Эстония», выдающаяся актриса, создавшая незабываемые образы Кармен, Анны Карениной, Клеопатры, Раймонды, Жизели, руководитель балетной студии, преподаватель Таллиннской хореографической школы... Но еще Кайе – страшная трусиха. Правда, насколько я знаю, это касается только быстрой езды на автомобиле. Тому есть причина – авария, которая, к счастью, закончилась без травм. Но страх остался.

П.М.: Кайе, кому как не тебе известно, что балет – это одна из самых трудных профессий, не только в физическом смысле, но и в психологическом?

К.К.: Многие в этом не уверены. Но в Англии провели статистику и выяснили, что самая трудная в мире профессия – это балет. Спортсмены тоже испытывают сильные нагрузки, но это физический труд, а у балетного артиста стрессов несоизмеримо больше. Мы должны терпеть все вредности этой профессии – зависть, давление общественного мнения, что, наверное, не самое трудное. Хочется быть все время на вершине и танцевать все время хорошо, а для этого надо быть постоянно в форме. Я себе не могу позволить ни одного плохого спектакля, ни одного неправильного шага, потому что масса людей только и ждет моего падения. Все время надо быть начеку и вопреки всему делать вид, что ты в отличной форме.

– Кайе, кем ты мечтала быть, когда была маленькой девочкой?

– В возрасте четырех лет я очень хотела стать врачом или летчиком. Я тогда не представляла, что летчиками бывают в основном мужчины. К пяти годам я точно знала, что буду балериной.

– Чем был обусловлен столь ранний выбор?

– Сколько я себя помню, дома всегда говорили о балете. В молодости мама немного танцевала, поэтому ей хотелось, чтобы кто-то из детей посвятил себя балету. Но брат был маленьким и толстым, у сестры была не балетная фигура, и мама сосредоточилась на мне. С самого детства она подталкивала меня к балету, твердила о том, что это интересное искусство. Мы всегда вместе смотрели по телевизору все балетные постановки и, конечно, много ходили в театр.

По гороскопу я – Овен, и я готова была прободать любую стену, лишь бы стать балериной. Хорошей балериной.

– И ты поступила в хореографическое училище?

— Поступала, но меня не приняли. Тогда это было для меня настоящей катастрофой, потому что я была уверена, что поступлю и буду танцевать. После провала я так разобиделась, что пошла в гимнастику, куда меня давно приглашали. Для гимнастки у меня были все данные. Я полюбила этот вид спорта и за год выполнила три разряда. Я много ездила на соревнования и достигла определенных результатов, завоевывая первые и вторые места. Однажды сломала ногу, но это меня не остановило. Но судьба так сложилась, что балет был и здесь рядом со мной.

Я жила в школе-интернате, в котором были не только спортсмены, но и девочки из балета, так как в то время в балетном интернате шел ремонт. Время от времени они приглашали меня в гости. По ночам мы надевали пуанты, костюмы и дурачились. В общем, за год, проведенный в интернате, я была настолько «обработана» балетом, что пошла снова сдавать экзамены в балетную школу. К тому времени я уже знала, как надо стоять, что делать на экзамене, мои подружки мне все показали. Так со второго раза меня приняли без всяких проблем.

– Есть ли что-то в твоем характере от сыгранных тобой героинь?

– Я думаю, что во мне много от моих героинь. Во мне сидит какая-то «бацилла» тех партий, которые я исполняю. Я точно знаю, что во мне сидит фрекен Юлия Стриндберга. Близка мне и Клеопатра. Когда я приезжаю в Москву, все спрашивают, когда же я снова ее станцую. А я говорю, что больше ее не исполняю. Настолько она мне интересна оказалась, что когда я начала готовить ее для конкурса, то роль ну никак у меня не шла. Чувствую, что внутри вроде все есть, все горит, а показать и танцевать ну никак не могу. Помню, перед Всесоюзным конкурсом, в 1984 году, ночью, мне дали репетировать – в половине первого ночи. Темно, зал, репетитор что-то говорит, а я никого не слышу. И вдруг я начинаю танец-монолог, я почувствовала себя настоящей Клеопатрой! Это фантастика. Мне самой страшно стало, мурашки по телу пошли, волосы дыбом встали. После этого успех мне был обеспечен. Но больше я не бралась за этот образ.

– Когда пришел твой первый успех?

– Может быть, самый большой успех был тогда в Москве, в 1984 году, потому что танцевать в театре «Эстония» в Таллинне это одно, а в Большом в Москве – совсем другое. Для артиста Москва считалась самой престижной столицей мира. И когда я оказалась на конкурсе, да еще получила золотую медаль, я была на седьмом небе! Ничего не боялась. Обрела уверенность в себе и спокойно готовилась к конкурсу в Хельсинки, твердо надеясь и там получить золотую медаль. Но когда для поездки в Хельсинки мне попросту не дали выездную визу (подлые происки чиновника), это было равнозначно краху. У меня начался спад.

К концу сезона я собралась с силами и станцевала в Риге Раймонду. Потом я вышла замуж, работала, работала, работала, но все это было не тем, чем могло бы быть. Потому что на взлете мне обрубили крылья. А может, это просто судьба послала меня по другой дороге руками того человека, который сидел в ЦК КПЭ и не выдал мне выездную визу. Может, он совсем и не виноват.

– В твоей театральной жизни ты часто испытываешь разочарования?

– К сожалению, да. Театральный порог я переступила наивной и открытой. Я считала жизнь чистой и прекрасной и надеялась отдать ей все и все получить взамен. Я не знала, что существуют люди, которым ничего нельзя говорить. Моя душа была открыта каждому, и не только к людям в балете, но и в личной жизни. За что и поплатилась. Мне казалось, что если мне нравится человек, то и я ему нравлюсь. Мне улыбаются в глаза, а на деле все получается по-другому. Меня, конечно, предупреждали, чтобы я не обольщалась. Но я обольщалась. Наивная и глупая была.

На прозрение потребовалось много времени – лет восемь, наверное. Передо мной встала дилемма: либо я буду смотреть на мир через розовые очки, либо пойму, что мои откровенность и открытость никому не нужны, разве что очень близким и родным людям.

– Творческие люди нередко сталкиваются с завистью. В театре «Эстония» тоже завидуют друг другу?

– Конечно. Я думаю, что чувство зависти свойственно всем людям. Правда, зависть бывает разной – плохой, хорошей, средней. Уже в детском саду ребенок думает: почему у другого есть такая игрушка, а у меня нет? И начинает завидовать. В какой-то мере зависть похожа на конкуренцию, потому что заставляет человека развиваться. А в нашем искусстве, искусстве балета, это настолько естественное явление, что если человек абсолютно не чувствует никакой зависти, значит, он просто не хочет успеха.

– Прима-балериной ты была в советское время, прима-балерина ты и сейчас. Насколько изменился твой статус при так называемом капитализме?

– При Советах для примы-балерины было хорошее время. Скажу честно, я не помню, чтобы мне было плохо. Более того, мне было очень хорошо в театре. Я получила звание заслуженной артистки, потом народной. Это открыло мне многие двери. Я не испытывала нехватки денег, не думала о том, на что и как жить, чем оплатить квартиру, есть ли у меня дома сахар и на что я буду жить завтра.

Сегодня я частенько вспоминаю советское время. Но об этом не принято говорить. Многие меня не поймут, а некоторые еще и осудят. Нет, я не хочу возврата к старым временам. Но когда мне трудно, я думаю о том, что, будь сейчас то время, имела бы я свой дом, машину с водителем, больше возможностей для творчества, да и денег на жизнь хватало бы.

– В 1999 году ты открыла свою балетную студию и одновременно начала преподавать в государственной балетной школе. Насколько неожиданными были для тебя эти шаги?

– Я все время этого хотела и мечтала, что когда-нибудь буду учить детей. Но честно скажу, случилось это благодаря моей учительнице Тийу Рандвийр. Сама бы я не рискнула сделать такой шаг. Учить детей очень трудно и ответственно. Я многого не умею, но я учусь. Учу их и учусь сама. Чувствую, что могу передать им свои знания и опыт. Но у меня есть еще и работа в театре. Поэтому мне приходится довольно трудно, порой не хватает времени. Дети это понимают. Тогда к ним идет мой муж Виестурс, который им очень нравится. Дети ждут его не меньше меня. А в общем, в педагогике я еще многому должна научиться.

– Позволяешь ли ты себе расслабляться, и если да, то как?

– Я плакса. Плачу довольно часто, порой мне это помогает. Иногда принимаю ванну, иногда пью шампанское. Сейчас у меня есть великолепная собачка, маленький мопс. Когда я прихожу, она смотрит на меня большими глазами – и мне больше ничего не надо. Она невероятный друг и отдает мне всю свою доброту.

Еще я люблю вкусно поесть. Почему люди думают, что от еды толстеешь? Толстеют от обжорства, а не от изысканной и вкусной пищи. Это не значит, что я ем что-то особенное. Я люблю макароны, рыбу, овощи, картошку... При росте в 168 сантиметров мой вес стабилен – 50 кг.

– А загородные прогулки, выезды на дачу?

– Да, я часто бываю на даче, для меня это всегда прекрасный отдых. Про себя могу сказать, что родом я из деревни. Мои старшие брат и сестра родились в Сибири, куда родители были сосланы как кулаки. Моя семья часто переезжала с места на место, поэтому своего дома у нас не было. Нынешняя моя квартира – это мой первый дом.

Я люблю копаться в земле. В детстве я никогда не жила в городе, так что прекрасно знаю, что такое корова, свинья... Маленькой девочкой я не раз засыпала в свинарнике, мама работала, а я спала. Я видела, как появляются на свет поросята и телята. Словом, деревенский уклад мне не чужд. Но сейчас я стала настолько городской, что в деревне устаю. Недели для отдыха мне хватает, но не больше. За пять-семь дней я полностью восстанавливаюсь и набираюсь сил на месяц-другой. Люблю собирать ягоды, грибы. Кырб в переводе с эстонского – пустыня. Я люблю быть одна.

– В чем заключается сила и секрет успеха Май Мурдмаа?

– Май совершенно не такая, как все! У нее вся сила – внутри. Она всегда дает возможность импровизации. Никогда не наставляет, не поучает, не говорит, что рука должна быть там, а движение такое. Она – за свободу художника. Думаю, что это прекрасно. Я работала и с такими балетмейстерами, которые говорили: ногу не туда, руку не туда, хочу так-то и так-то. Как правило, так поступают небогатые на выдумку хореографы.

Мурдмаа может прийти в театр в разных туфлях. И я не удивлюсь, если однажды она придет совсем без одежды, потому что в период постановки спектакля она вся в работе. Ее совершенно не интересуют ни прическа, ни одежда, ни обувь. Во время репетиции она их попросту не замечает. Она в своей роли, в роли художника. И что удивительно, показывая новую роль, она настолько входит в это состояние, что смотришь на нее не отрываясь, любуешься ею – настолько она захватывает. Когда Май ставила «Любовь волшебницы», она показывала все танцы и за мужчину, и за женщину. Она настолько вживается в актера, что способна чувствовать себя то танцовщиком, то балериной. В этом и есть ее сила – она может воплотиться в любую роль в любой момент.

При работе над новым спектаклем она может прийти на репетицию, сесть на стул, обхватить голову руками и замереть в неподвижности на несколько часов. А мы ждем. Сидим и ждем. Потом она говорит: «Нет, сегодня ничего не получается, расходимся». На следующий день приходит, дает тему: «Попробуйте сами, вдруг что-нибудь получится». Она дает самое важное – ключ к пониманию роли.

Иногда я думаю, что если Май сказать: поставь новый спектакль за два дня, то она и это сделает. Причем сделает интересно. Когда у нее много времени, она начинает крутить, мудрить, что-то переделывать, и может получиться что-то не так, как задумывалось. Это говорит лишь о том, что эмоционально она очень богатый человек.

– Говоря о работе, не могу не спросить тебя о травмах, которые сопровождают людей из балета. Как часто ты сталкивалась с этой малоприятной стороной сцены?

– Ломать себе ничего не приходилось, но бывало разное. Где-то поскользнешься, упадешь, но чтобы гипс накладывать – нет, такого не было. Самое серьезное, что у меня было, – это разрыв мениска. Я сидела, пила кофе, встала – и мениск порвался. Дело было в Москве, и на следующий день я должна была танцевать у Васильева. Мне дали обезболивающее, и я станцевала.

Когда мениск рвется, его можно укрепить лежащими рядом мышцами. Сразу я операцию не сделала, а продолжала танцевать. Потом мы поехали в Финляндию – это было в 1989 году. Я станцевала там в «Дон Кихоте» и на следующий день пошла в Хельсинки на операцию. Пропустила всего три недели, слава Богу, все обошлось. Больше ничего серьезного не было и, думаю, не будет.

– Это твое счастье! Ты научилась ценить и узнавать счастье?

– Не очень. К сожалению, в тот момент, когда я действительно бываю счастлива, в полной мере я этого не ощущаю. Потому что все время кажется, что могло бы быть лучше. Кажется, что если я сделаю иначе, лучше, то вот тогда я и буду счастлива. Счастьем можно назвать то, что я здорова, живу и танцую, что у меня все в порядке. Я могу быть счастлива от хорошего спектакля, но они нечасто случаются. Редко бывает так, что все совпадает – и публика, и настроение, и общий потенциал спектакля. Я ощущаю счастье, когда чувствую, что был очень хороший спектакль, что публика просто воет в зале, вот тогда действительно я счастлива. Я готова все свое счастье отдать публике. То есть действительно я ощущаю счастье только на сцене. В жизни я его так сильно не чувствую, а может, просто не знаю. Любовь может сделать меня счастливой.

– Расскажи, пожалуйста, о своих партнерах на сцене.

– У меня никогда не было проблем с партнерами. Первым партнером был Тийт Хярм. Именно он воспитал меня и дал сильный эмоциональный заряд на будущее. Тийт – прекрасный танцовщик и партнер. Я была по уши влюблена в него. Молодая, а тут такой симпатичный мужчина! Потом был Виктор Федорченко с Украины, но Виктор уехал в Чехию и не вернулся, а я гастролировала с другими труппами, в основном с московскими.

Как-то я вернулась с гастролей, впереди у меня «Лебединое озеро», а партнера нет. И мне предложили рижанина Янсонса Виестурса. Для меня это было полной катастрофой. Что за имя? Но когда я почувствовала его руки и встретилась с ним взглядом, я сразу поняла: он мне нужен. И как человек, и как партнер. Редко случается, чтобы у партнера были золотые руки и золотая душа. К тому же он очень работоспособный. Вообще о Виестурсе можно говорить часами...

Первое впечатление от него у меня было такое – наконец в моей жизни появился эмоциональный мужчина и хороший партнер. Теплые взаимоотношения у нас сложились с первого взгляда. С первой репетиции возник очень хороший контакт, и я сразу поняла, что буду его приглашать и дальше. Я поговорила с Тийтом Хярмом (он тогда руководил труппой) о возможности пригласить его в театр.

– Можно сказать, что ты сама, своими руками создала свое семейное счастье?

– Я бы так не сказала. Хотя своими руками я делала очень многое. Своим характером – довольно твердым – я добивалась того, чего хотела. Каждый из нас кузнец своего счастья. И я могу сказать, что я счастлива. У меня великолепный партнер, у нас хорошие роли. Единственная проблема в том, что мы оба очень горячие и очень эмоциональные люди.

– Не будем рассказывать читателям о том, что ты сама убираешь квартиру, сама ходишь за продуктами. Пусть эта тема останется за рамками нашего разговора. Но расскажи о своем гардеробе. Тебе нравится быть красиво одетой?

– Хотела бы я увидеть женщину, которой не нравится красиво одеваться! По возможности я стараюсь хорошо одеваться, но, к сожалению, так близко живу от театра... Хожу на работу через дорогу – куда мне наряжаться! Во время репетиционного периода я не хочу даже показываться на улице. Утром бегу в театр, практически целый день торчу там и вечером обратно домой. Вот такая жизнь.

– Что составляет твой кругозор?

– Многое. Чем больше читаешь, чем больше ходишь в театр, на выставки, тем больше духовного богатства приобретаешь. Человек, который ничего не читает и ни с кем не общается, с каждым днем становится беднее и беднее. Нужно постоянно что-то добавлять в себя, наполнять свою душу. Для меня это естественно.

Я очень люблю Драматический театр и довольно часто хожу туда. Бываю на гастролях других театров. Люблю Инну Чурикову, особенно ее улыбку, которую невозможно описать.

По большому счету я люблю все. Поэтому, если бы мне предложили жить в Москве, я бы согласилась. И чувствовала бы себя там очень комфортно. Большой красивый город, большие, настоящие эмоции и много мест для самореализации.

– Твоя жизнь во многом похожа на жизнь Майи Плисецкой – человека, который тебя очень любит. Ты на нее даже внешне чем-то похожа. Что в ней тебе особенно интересно?

– Может быть, я ее дальняя родственница? Майя Михайловна – моя давняя любовь и мой кумир. Она Профессионал с большой буквы. Актриса. А то, что я похожа на нее, меня и радует, и ко многому обязывает. Я бы адресовала Плисецкой все самые хорошие слова. Она интересна и умна. Однажды мы с ней были в аэропорту. Самолет опаздывал, и мы резались в «дурака». Было так здорово и весело! Она может быть такой простой и в то же время такой язвительной! Это свидетельствует о богатстве ее натуры.

И если она хочет до сих пор танцевать, то почему бы и нет? Многие осуждают ее: ей, мол, столько лет, а она все еще танцует! Я бы этих людей спросила: а вы могли бы танцевать в таком возрасте? Нет? Тогда молчите! В ее возрасте редко кто занимается балетом, никто не хочет держать себя в форме. Пусть она делает каждый год операции на лице, но она великолепна! И я считаю, что если она хочет танцевать, то пусть танцует. В своей книге Плисецкая пишет, что только в пятьдесят лет сделала то, что не смогла в молодости. Только в пятьдесят она начала понимать, что такое балет и как надо вести себя на сцене. Раньше она просто танцевала, не понимая сути танца.

– Ты тоже не знаешь, как надо танцевать?

– Не знаю. Я каждый день учусь балету и думаю, что буду учиться всю жизнь. Все приходит со временем. Ведь в училище у меня были совсем другие ориентиры. Я придавала значение технике танца и не знала, что главное в другом. Глядя на балерин, я восхищалась только теми, у кого красивые ноги или кто быстрее вертится и выше прыгает. Я не ценила главное – актерство. А Плисецкая – актриса.

– Я совсем забыл, что разговариваю с пенсионеркой. В балете ведь рано выходят на заслуженный отдых, не так ли?

– Официально я на пенсии с сентября 2000 года. Но я не уйду и никому не доставлю такого удовольствия. Сейчас я чувствую себя лучше, чем десять лет назад. Я стала намного увереннее. Лет до тридцати я страшно волновалась. Я и сейчас волнуюсь, но это другое волнение. Сейчас я уверена в себе и знаю, чего хочу. И работаю совсем по-другому. Думаю, сейчас и молодежь совсем другая. Они более развиты и ко многому иначе относятся. Я же не была готова к тому, что делала, точнее, к тому, что мне приходилось делать.

– А что ты хочешь?

– Трудно сказать. Во-первых, я боюсь сглазить. Произнесенное вслух может не произойти. На сто процентов я верю только в себя. Обязательно хочу родить ребенка. Хочу иметь нормальную семью и, конечно, танцевать. Как все это совместить? Не знаю.

Павел МАКАРОВ