"Молодежь Эстонии" | 24.10.02 | Обратно

Отжившие свой век

Период амортизации такой аппаратуры десять лет. Сегодня в Хийу старейшему аппарату почти двадцать, а самому новому более десяти лет. Шансов вылечиться с помощью такой техники, ясно, меньше, чем с новейшей. Старая техника ломается, что для пациента, пришедшего на лечебную процедуру, создает дополнительный стресс.

Используемые в Хийу аппараты лучевой терапии не только физически, но и морально устарели. Как говорит физик отделения лучевой терапии Эдуард Гершкевич, построены они на базе научных достижений 60-х годов минувшего века и давно уже не соответствуют европейским стандартам. Аппараты дают квадратное поле облучения, а опухоли никогда квадратными не бывают. Значит, при облучении опухоли задеваются окружающие ее здоровые ткани, что не лучшим образом сказывается на состоянии пациента. Новая аппаратура позволяет менять конфигурацию поля облучения, фокусироваться исключительно на опухоли. Перечислять все изъяны оборудования не имеет смысла. Есть смысл дать больнице новую аппаратуру. Но... денег нет. И как врачи ни убеждают, что рак — вторая по статистике причина смертности у нас в стране, их все равно не выделяют.

Лечебный курс лучевой терапии стоит у нас 20 тысяч крон, он длится шесть недель. В других европейских странах через лучевую терапию проходит половина онкобольных, у нас — менее трети. По причине устаревшей аппаратуры. Замена старой техники на новую обойдется в 80-100 миллионов крон. Таких сумм у больницы нет. Рассчитывать она может лишь на суммы, выделяемые ей Больничной кассой. На спонсоров и госсредства надеяться не приходится. Вряд ли политики обратят серьезное внимание на проблему.

Им нужны проекты амбициозно-грандиозные, чтобы эхом отдавали по всему миру. Генный банк, например.

Продавцы воздуха

Столь резкую характеристику проекту генного банка Эстонии на страницах газеты Postimees дает Тийна Тасмут — врач, доктор медицинских наук, работающая в онкологической клинике Хельсинкского университета.

По ее мнению, рядовые пациенты, давая согласие на свое донорство для банка, делают это, или не утруждаясь долгими размышлениями, или полагаясь на заверения семейных врачей, подготовленных в рамках проекта, что их личное донорство обусловлено желанием узнать те риски, которым подвержено их здоровье. Информацию о них они надеются получить уже года через два.

Закавыка состоит в том, что пациентам говорят: участие в проекте будет на пользу их здоровью. Но по данным современной доказательной медицины, по генному анализу невозможно дать ответ, кто реально заболеет наследственной болезнью, а кто всю жизнь так и останется так называемым носителем заболевания. В генах каждого человека множество отклонений, но это не повод называть все человечество больным.

Ко всему прочему тестирование наследственных болезней — дело непомерно дорогое, его не проводят даже очень богатые страны. Из-за одного этого проект генного банка ничего существенного в улучшение здоровья жителей Эстонии не внесет. А тестирование болезней, от которых медицина не нашла еще лечения, особенно проблематично.

Если же исходить из принципа равной доступности лечения для каждого пациента, то, замечает автор публикации, обнаружив генные изменения у человека, мы должны гарантировать ему пожизненное врачебное наблюдение, которое обеспечит раннее обнаружение самого заболевания. Только при таком условии есть смысл проводить генное тестирование.

Автор сомневается, что здравоохранение Эстонии располагает достаточными ресурсами, чтобы дать такие гарантии всем, у кого тестирование обнаружило отклонения. Вряд ли есть у нас и средства на лекарства, изготовленные с помощью генной технологии. Пример с печально известным Clivec для Маргит Вакманн тому свидетельство. Дорогостоящие лекарства немедля ставят на повестку дня целый ряд экономических и этических вопросов — кому и в каком объеме они доступны.

Тем самым, итожит автор, проект не стремится помочь тем, кому еще возможно помочь, а попросту продает воздух вместе с ничем не обеспеченными обещаниями светлого будущего.

Т.А.