"Молодежь Эстонии" | 31.10.02 | Обратно

Валентин Гафт и его «примочки»

– Валентин, время неумолимо бежит вперед. Есть ли у тебя минуты, чтобы осмотреться и посмотреть вокруг?

– Нет, у меня не бывает такого. Я не люблю вот так вот – сесть, подумать и оглянуться назад. Это все как-то искусственно. Если такое и случается, то непроизвольно, где-то в дороге или перед тем, как заснуть. Чаще всего понимаешь, насколько ты изменился, когда встречаешь своих товарищей и ровесников. Вот тогда ты осознаешь, что и ты стал таким же. Моя жизнь, в общем-то, в значительной степени прошла. И что же, наложить на себя руки? Нет, впереди есть какая-то маленькая работа, и она тянет за собой. Она как путеводная звездочка, которая дарит какие-то надежды на ожидание счастья. Работа – это главное. Если она есть, то нет времени останавливаться и задумываться.

– Ты всегда был известен своим критическим отношением не только к другим, но прежде всего к самому себе. Как живется с таким качеством?

– Критика в свой адрес хороша до той поры, пока ты сам себя критикуешь. Когда же критикуют другие, то это воспринимается совсем иначе.

Изучение самого себя до кончиков ногтей ни к чему хорошему не приводит. Думаю, что критика в свой адрес не должна быть убийственной. Она, конечно, нужна, но только тогда, когда ты знаешь, что сможешь сделать что-то по-другому.

– Обычно критикуют себя люди, у которых нет звездной болезни.

– Наверное, да. Хотя бывает, что и звезды начинают себя критиковать. Вдруг резко прикидываются и говорят: «Я – никто». Но это больше похоже на кокетство, а не на самокритику.

Конечно, в актерской профессии существует парадная часть. Такая профессия, она на виду. Но некоторые именно на парадах выглядят гораздо эффектнее, чем в своей работе. Парады, аплодисменты, проходы на фестивалях… Многие люди живут только ради этого. В их воображении это цель жизни. А это все мишура! По-моему, ужасно, когда видишь человека, который ничего собой не представляет, идет без стеснения важной походкой. Может, он что-то про себя думает такое, о чем мы и не догадываемся. Счастливые люди. Но мне это неинтересно. Я в своей жизни через это уже прошел. Поначалу надо добиться чего-нибудь в жизни. А когда тебя признали, то тебе уже не надо добавлять к этому ничего. Кто много добавляет, тот что-то сильно потерял. Мне кажется, надо делом заниматься, а не выяснять, какой ты. Надо сохранять достоинство в меру сил и быть умным человеком. Стыдно, когда видишь человека, который пытается произвести впечатление, но при этом говорит одни глупости.

– А как можно определить, умен ли человек, образован ли?

– Просто надо уметь чувствовать и ощущать время, в котором ты живешь, и людей, с которыми ты общаешься. Ведь что такое умный человек? Хорошо было кем-то сказано, что умный человек может найти общий язык как с извозчиком, так и с академиком. Вот когда ты сумеешь не только поговорить, но и взять что-то от извозчика и от академика – тогда считай себя интересным человеком. Важен разумный покой, и всему нужна мера. Правда, это очень редкое качество. Для этого надо иметь внутри себя некие весы.

– Тебе удается вести взвешенный образ жизни?

– Я пытаюсь это делать. Но не надо сильно преувеличивать свои способности. Надо быть принципиальным и говорить честно, а не врать, когда тебе что-то не нравится. Нельзя создать интересную и счастливую жизнь, если все время вокруг будут одни глупости: представления, шоу, рулетки – эдакие искусственные радости. В конце концов и это надоест. Сегодня праведные слова тонут в массе сказанной чепухи, да вдобавок над ними еще и смеются. Но мне кажется, что рано или поздно, но ценности восстановятся. Иначе жить нельзя, иначе все рухнет.

– Откуда у человека появляются такие мысли? Родители внушили или сама жизнь подсказала?

– Мои родители никогда не говорили мне об этом. Они были просто порядочные люди, знали, что брать чужое – это некрасиво, врать – нехорошо. Учили меня быть обязательным в своих словах, уважать другого человека. Не врать не только отцу и матери, но и не врать самому себе. Нельзя опаздывать в школу, ну, стыдно это, понимаете? Это нехорошие вещи. Все это происходило исподволь, больше на подсознательном уровне. В то время была мораль какая-то. У меня отец был настоящий коммунист, из тех, которые «жили так, чтобы не было стыдно за прожитые годы». Мне кажется, что принципы эти правильные, другое дело – как по ним жить? Это не значит, что надо наступать все время на горло собственной песне. Человек есть человек, но не надо быть кондовым человеком. Нельзя подлостью заниматься и культивировать зло, да в придачу еще и оправдывать все содеянное до такой степени, чтобы подчинять себе других и порождать себе подобных. Понимаю, что нужны примеры. А раньше и были примеры порядочных людей. Пусть они были выдуманы, пусть выбиралась какая-то одна черта, которая кажется фальшивой с нашей сегодняшней точки зрения, но эти примеры очень влияли на людей, они не позволяли человеку быть подонком.

Все это действовало на наивных, на массу. Но в массе своей было гораздо больше порядочных людей, готовых на подвиги во имя построения коммунизма, чем тех, которые только это обещали и ничего для этого не делали.

– А кем были твои родители?

– Их настоящим призванием было быть настоящими матерью и отцом. Мать у меня домохозяйка. Отец юрист, прошел всю войну, работал адвокатом, прокурором, следователем. У родителей нас было двое детей. Была школа, двор, драки, футбол. Я был как все, в библиотеках не зачитывался.

– А в каких бытовых условиях проходило твое детство?

– Жили мы более чем скромно, в коммунальной квартире, как все. У нас была одна комната, и все были счастливы, считали, что так и надо. Когда я узнал, что у моего товарища есть отдельная квартира, я был потрясен. По тем временам это было равнозначно жизни в Кремле. Так что предела моему удивлению не было, а когда я узнал, что у него еще есть и дача! Этот приятель был для меня человеком из другого племени. Я ему не завидовал, просто знал, что ему так положено. Они – такие, а мы другие.

– С годами не научился завидовать?

– Нет. Ко мне это чувство вообще не прививается. Иногда кому-то так может показаться, будто я завидую, но это оттого, что я на виду и на слуху. Может, в моих разговорах это проскакивает. Но в моей крови чувству зависти места нет.

– Всем известно, что Валентин Гафт может припечатать таким словом, что мало не покажется…

– Все началось с капустников. По предложению Олега Николаевича Ефремова я вдруг совершенно неожиданно как для себя самого, так и для других стал сочинять эпиграммы. Это была ирония над собой, над другими. Я никого не хотел обидеть, обличить, поссорить. Я просто хотел таким образом сказать какую-то свою правду. Все люди, о которых я писал, – яркие личности. Эпиграммы были приняты всеми доброжелательно, над ними смеялись.

– Началось все с капустников. А потом?

– А потом один человек, Лион Измайлов, напечатал эпиграммы на каких-то листах и стал их распространять. К ним стали что-то добавлять, приписывать. И уж только потом начали выходить мои книжечки.

– Ты прилагал к этому свою руку или, как всегда, тебя издавали, а ты ничего не знал?

– Да-да, редко, но руку прилагал, хотя много книжек выходит без моего разрешения. Вот недавно был суд, потому что одну книжку стали переиздавать без меня.

– В суперобложке, небольшого размера?

– Да, в суперобложке, небольшого размера.

– Этой книжкой заполнена вся Москва, да и по России она разошлась.

– А я за все издания получил 327 долларов, и, как говорится, до свидания. Более того, приезжаю в Германию, а книга и там продается, приезжаю в Америку, в Израиль – вижу то же самое. Сколько их печатают – не знаю. И добраться до истины невозможно. Некоторые люди сами продают свои книги. Я этого никогда не делал и не буду делать. Это не та литература. Ну, так, для сувениров, для подарков иногда.

– Отчего же так?

– Да потому, что их (эпиграмм или подобных книжек) очень много. Если их продавать, они потеряют свою ценность. Сейчас я ничего не сочиняю – остыл. И не то чтобы я исчерпался, а просто понял, что это не моя профессия, что я не умею, не могу пойти дальше. Заниматься этим специально, думать, напрягаться, выискивать – у меня не получается.

Недавно вышла моя книга «Тени на воде». Вот она, по-моему, лучше и полнее других. Ею я доволен.

– От чего зависит актерский успех?

– На сцене есть простые вещи, от которых может зависеть успех. Это особый актерский талант, когда все воспринимается на интуитивном уровне. Нужно попытаться при наличии интеллекта и рассудка отбросить все и стать наивным. Такое редкое сочетание крайностей в артистах бывает нечасто. Но когда оно есть, тогда артист становится великим.

– Актеров и так часто обвиняют в наивности. Давай объясним, что ты имеешь в виду?

– Что значит быть наивным на сцене? Быть наивным актером. Значит ли это, что надо быть простодушным или глупеньким? Конечно, нет. Быть наивным – это значит уметь довериться и уметь обмануться. Это свойственно только очень умным людям, поэтому, когда говорят про кого-то: «Глупенький, наивный, простодушный» – это не значит, что человек дурак. В конце концов, все хорошие, добродушные и умные люди – наивные. Они оттого и бесхитростны, потому что сами очень хорошие. Они доверяют другому человеку. Так же надо доверять и самому себе.

– Память для актера, это что?

– Возможность для работы. В творческих профессиях важно все или почти все делать подсознательно. Вот говорят, я это запомню, это мне пригодится. Память удивительная копилка. Когда наступает необходимый момент, то вдруг где-то в подсознании молнией вспыхнет нужный ответ, который до поры до времени был заморожен. Конечно, это художественное восприятие, свойство не просто человека, а художника, творца. У художника всегда есть ассоциации. Умение сохранить ощущения — это одно из главных актерских качеств и свойств истинного художника. И, конечно, важно самообразование. Но когда самообразовываешься, то не надо задумываться, для чего ты это делаешь. Учись в охотку.

– Есть ли что-то, что могло бы заставить тебя уйти из театра?

– А я ничего больше делать не умею.

– Ну, а перейти в другой театр...

– Находился уже. Я очень люблю и уважаю свой театр «Современник». Когда я по контракту работаю в другом театре, например, в театре Моссовета, это не значит, что мне противен или надоел свой. Просто время уходит, и жалко бездействовать. Работаю, пока есть силы. Если есть предложение поработать с интересным режиссером, то почему надо отказываться от этого? Этим я нисколько не предаю свой театр, а, наоборот, работая в другом театре, я понимаю, насколько хорош мой. И то, что я раньше не ценил, приобретает новую ценность. Все познается в сравнении. Когда интересный материал, интересный режиссер, то не имеет значения, под маркой какого театра я выступаю.

– Наверное, требуется разрешение, в данном случае от режиссера Галины Волчек, на работу в другом театре?

– Конечно, а я и спрашиваю. Но это не значит, что дирекция одного театра дает разрешение на работу в другом. Но всегда надо делать все официально.

– У тебя никогда не было ощущения, что актер — это марионетка в руках некоего «Карабаса-Барабаса»?

– Нет, я не ощущал себя марионеткой, но есть определенная какая-то степень зависимости. Актерство – это не рабский труд. В доме, который называется театр, есть актеры, директор, главный режиссер, администратор… И каждый из них – хозяин на своем месте.

– Охарактеризовать себя трудно, но можно. Расскажешь, кто такой – Валентин Гафт?

– Я не могу дать сам себе характеристику. Человек всегда ошибается насчет себя. Вот биографию рассказать могу, а дать характеристику – нет.

– Тебе, наверное, приходилось слышать про себя, что говорят другие?

– Я многого про себя не слышал, но знаю, что говорят и дурное, а подчас и ужасное. Но я на это даже внимания не обращаю. Абсолютно не реагирую на досужие разговоры, потому что знаю, кто сказал, что сказал и отчего сказал.

– А ты свои ошибки признаешь быстро?

– Признаю, конечно. Я легко могу сказать человеку, что я не прав, попросить прощения. И делаю это с таким же азартом, с каким я говорю правду.

– И комплимент ко времени можешь сказать?

– Если мне что-то понравилось, то да. Когда вижу удачную работу, я счастлив за коллег. Пытаюсь побыстрее разыскать телефон человека, чтобы сказать ему спасибо за ту радость, которую он мне доставил. И не только потому, что это ему приятно будет, от этого и мне хорошо. Когда я закрепил полученное удовольствие переданным словом, то это и во мне остается в гораздо большей степени, чем если бы я ничего не высказал. Делая доброе дело, не надо ждать в ответ благодарности.

– А когда ты вроде как обязан высказать свое мнение, но увиденное тебя не обрадовало, то как ты поступаешь?

– Если что-то не понравилось, то лучше не говорить ничего, тем более, если ты с этим человеком не связан и тебе с ним не предстоит работать в дальнейшем. Лучше промолчать. Если сказать необходимо, то надо найти способ, чтобы не обидеть, сказать правду. Но надо помнить, может, это ты не прав. Ты же не последний оценщик, можешь ошибаться.

– Максимализм в тебе был всегда?

– Думаю, что да.

– Никогда не жалел, что занялся именно актерской профессией, а не чем-то другим?

– Нет. Вот только когда бывают неудачи, то чаще думаешь: «Надо исправиться, надо сделать лучше».

– Ты по призванию пошел в актеры?

– Я даже не знаю. Осенило вдруг, вот и пошел. Мальчишки моего времени мечтали стать летчиками, пограничниками, военными. Но первое, о чем я думал, – быть артистом. Мне показалось, что это самая легкая работа, потому что не надо ничего учить. Вроде все довольно легко и просто.

– И ты вот так запросто говоришь об этом? И не рассказываешь о том, какой это тяжкий труд и как все непросто в этом бизнесе?

– А зачем? Если честно, то я никогда не думал, что буду играть большие роли. Думалось: Господи, мне бы только притереться и научиться говорить: «Кушать подано», и я буду счастлив. Но когда однажды мне дали много слов, я испугался, думал, что не смогу их никогда произнести. Я же рассчитывал только на роли «кушать подано». Неуверенность в себе в начале моего актерского пути мне очень мешала, да и до сих пор иногда мешает.

– В каком возрасте ты решил стать актером?

– Это было где-то в 10-м классе. Я ходил в кружок самодеятельности, играл женские роли. Сказать кому-то, что я хочу быть артистом, было неудобно, смешно. Поэтому потихоньку от всех пошел поступать в Щукинское училище и в Школу-студию МХАТ. В училище я прошел только первый тур. А когда меня приняли во МХАТ, я был потрясен. Поначалу ничего не понимал. Просто не верилось в произошедшее.

– Правильно ли утверждение, что кино больше любит типажи?

– Кино меня не баловало. Мало того, что типаж у меня был не тот. Нерусская, странная внешность. В те времена герой должен был быть другим. Это и естественно. В 50-60-70-е годы я не подходил ни для какой роли, за редким исключением. Чаще всего было так — делали кинопробы, и казалось, что вот-вот возьмут на роль, но потом кто-то приходил, и в картине снимали не меня.

– Можешь сказать, на какие роли пробовали тебя, но в итоге играли другие?

– Все они были незаметные. Вот сам я отказывался от картин, которые стали заметными.

– Например?

– Например, я отказался у Марка Захарова в «Мюнхгаузене» от роли, которую играет Игорь Кваша. Почему-то мне в голову ударило, что я не хочу играть в этом фильме. Показалось, что Захаров больше будет заниматься Олегом Янковским, у которого потрясающая роль Мюнхгаузена, а я буду страдать. Кваша, наоборот, очень хотел это сыграть. Ну и сыграл. Еще я отказался играть в картине «Кин-дза-дза» у Данелия роль, которую сыграл Юрий Яковлев. Меня утвердили, сшили костюм. Пришел я на репетицию уже перед самыми съемками. Режиссер Георгий Данелия все время занимался Леоновым, а на меня не обращал никакого внимания, поэтому я и сказал, что не хочу здесь сниматься, и ушел из картины. Бывает такое. Также я отказался сниматься в очень хорошей картине в Киеве у потрясающего режиссера… В итоге там снялся Кваша.

– Это что – черта характера?

– Я бы сказал «примочки» характера. Лучше первым быть в дерьме, чем где-то быть неуверенным.

– А потом не сожалел?

– Еще как жалел. Жалел, когда отказался играть в главной роли в спектакле «Тринадцать» у Владимира Машкова во МХАТе. Спектакль замечательный, но вдруг в голову ударило, что сил не хватит. Машков приезжал ко мне домой из Голливуда, все обговаривали. Но в последний момент я сказал: «Знаешь, мне сил не хватит. Не буду». Очень теперь жалею, замечательная роль.

– А если Машков еще раз позовет, пойдешь?

– Пойду. Теперь пойду, но вряд ли позовет.

– А Володя не обиделся?

– Ну, зачем обижаться, других актеров что ли нет?

– Незаменимых нет?

– Это вопрос сложный. Человек неповторим. Его заменить другим невозможно. Ну, как можно было заменить Николая Гриценко или Федора Шаляпина? Они неповторимы. Это не то чтобы одну деталь заменить на другую, более совершенную. Каждый человек по-своему оригинален и рассматривается в определенных временных обстоятельствах.

– Ты согласен с мнением, что человек имеет то, что он заслуживает?

– Да. Более того, человек имеет именно то, что он сам для себя создал. А за свои противоречия и грехи он потом расплачивается. Отсюда вывод – надо жить совестливо.

Павел МАКАРОВ