Я больше никогда не буду общаться с политиками

В Выборге на «Окне в Европу» Молчанова ждали, но появился он как-то неожиданно. Вдруг увидел его утром сидящим в одиночестве на террасе летнего кафе. Это потом не было отбоя от интервьюеров и телевизионных камер, и был показ двух картин, что Молчанов привез на фестиваль: «Команданте Че» и «Станислав Ростоцкий». Пока же Владимир Кириллович просто сидел на террасе и курил «Беломор». Так что и с первым вопросом проблем не возникло, он как раз про папиросы «Беломор» и напрашивался.

- Когда я начинал курить, а случилось это довольно поздно, то «Беломор» таскал у мамы. Мама лет до 80 курила «Беломор», а потом перешла на сигареты. Мы с женой 33 года женаты, и все 33 года тоже курим «Беломор».

- И жена курит «Беломор?

- Да. Вроде марка не женская, но что поделать? Я и «Беломор» курю, и первым на советском телевидении произнес когда-то в эфире слово «презерватив».

- Сегодня вы появляетесь на телеэкране не столь часто, как могли бы. С чем это связано?

- И сам этого не могу понять. В последние два года не могу сказать, что работаю, но сотрудничаю с Российским телевидением, снимаю цикл «И дольше века...», было уже серий двадцать, но показывали их ночью, в час-полвторого. Я думаю, что снимаю слишком нетипичных людей для народного канала, это не «Моя семья» или «Аншлаг», та гадость дешевая, чьи персонажи не вяжутся с теми, кого снимаю я. Конечно, это горько, но тем не менее я добился права снимать тех, кого хочу, а не тех, кого как бы хочет народ.

- А в этом нет, извините, какого-то личного снобизма?

- Может, и есть. Но я еще в 96-м году достаточно жестко заявил, что никогда больше не буду общаться с политиками, это пустая трата времени, они все равно не говорят правды. И решил снимать документальное кино или общаться с теми, кто мне интересен, с кем не успел в жизни поговорить нормально - Наталия Петровна Бехтерева, Майя Михайловна Плисецкая, Гор Видал, американский писатель. Они со мною по-другому разговаривают, эти люди. Я работаю с ними несколько дней, а потом делаю 39 минут. Это совсем, понятно, совсем немного, но, думаю, потом издам книгу, потому что с некоторыми людьми расшифровки интервью по 50 страниц машинописных, а в передачу от силы умещается семь.

- Когда вы встречаетесь с неординарным, особенным человеком, что вас в нем интересует в первую очередь?

- Во-первых, я стараюсь хорошо сделать «домашнее задание»: если писатель, стараюсь поподробнее его почитать, если балерина Плисецкая - посмотреть ее записи. Само название «И дольше века...» возникло по аналогии с романом Чингиза Айтматова, который и был первым героем цикла. И мне кажется, что это люди, которых будут читать, будут смотреть и сегодня, и через 50, и через 100 лет, это не однодневки. Так что разговариваем мы обо всем - о жизни, молодежных проблемах, к примеру. Об Америке, ее истории, имперских амбициях очень интересно было говорить с Гором Видалом, сводным братом Жаклин Кеннеди. Он писал речи для Джона Кеннеди, публично послал Роберта Кеннеди, был дядькой Эла Гора, кандидата в президенты на последних выборах. С Майей Михайловной Плисецкой, знающей меня с рождения, как раз о балете мы говорили меньше всего - музыка, жизнь, любовь. В искусстве не так много семейных пар, как Плисецкая и Щедрин, которые всю жизнь прожили вместе, не разошлись... Обычно перед встречей я готовлю для собеседника 30-40 вопросов, а в итоге времени хватает только на несколько.

- Поджидали ли вас разочарования от встречи с человеком, к которой вы столь тщательно готовились?

- Да, и часто. Но не в этом цикле - раньше.

- Что могло стать поводом к разочарованию?

- Ложь. Из-за нее я категорически перестал общаться с политиками. Откровенная ложь. Я так и не сделал интервью с Горбачевым. Из часа разговора правдой были, может быть, только одна-две минуты, все остальное - неправдой. Лгал Горбачев, лгал Ельцин, не говорю уже о сегодняшних людях у власти. Неинтересны они мне, абсолютно неинтересны.

- И Бог с ними, давайте о другом. О том, что по детству и юности вас можно назвать счастливчиком: замечательные папа, мама...

- Действительно, не могу сказать, что в моей жизни были какие-то катаклизмы. Вырос в хорошей семье, думаю, что именно она многое во мне определила, до 18 лет во всяком случае. Я так и говорю, что до 18 лет меня воспитывала старшая сестра, Анна, которую побаиваюсь до сих пор. У нас с нею разные отцы, ее - Владимир Владимирович Дмитриев - был главным художником Большого театра и МХАТа, умер в 48 лет в 48-м году, Анне было 7 лет, и ее воспитывал мой папа. Он пришел к маме в сапогах, написал песню «Вот солдаты идут», на которую мы жили 10 лет, гонорары шли... Да, семья хорошая была. И у жены тоже хорошая, хотя и несколько драматичная: ее отца с испанскими детьми привезли сюда в 38-м году, и это была порушенная жизнь - все остались там, и первый раз он увидел свою мать только через четверть века, а вернуться не получалось.

- Вы с Ельциным в теннис играли?

- Нет, никогда ни с какими начальниками не играл. Если бы даже захотел, что сомнительно, все равно не получилось бы: к сожалению, не выхожу уже на корт почти 15 лет из-за тяжелой болезни спины.

- А теннисным успехам сестры завидовали?

- Чего же завидовать? Мы играли в теннис разного уровня, и выступать серьезно я бросил в 18 лет. Мое высшее достижение - чемпион Союза среди юношой в парном разряде, хорошо играл в паре, а в «одиночке» ленив был для тенниса. Не то, что ленив - не было неодолимой жажды победы. Когда проигрывал - расстраивался, но так, чтобы вот обязательно выиграть, - такого не было.

- А по жизни вам жажда победы знакома?

- Да как-то не приходилось ее испытывать. Достаточно успешно работал после университета в АПН, шесть лет занимался розыском нацистов, написал пару книжек, что, в общем-то, позволило мне не заниматься тем, чем занимался АПН - диссидентами, речами Брежнева там, еврейским вопросом. Кстати, одну из своих книжек о поиске нацистов я выпустил с посвящением: «Памяти моего отца композитора Кирилла Молчанова, чье творчество было посвящено антифашистской теме». Действительно, практически процентов 80, если не больше, музыки отца - песни, фильмы, оперы - это все война. Вот еще почему они так сблизились со Станиславом Ростоцким, он был одним из самых родных людей для нашей семьи, моя мама подружилась с ним в семь лет, а Стасику было два, вот какие годы их связывали. Возможно, и в Выборге сегодня я еще и поэтому. Когда дяде Стасику исполнялось 75, я приезжал сюда к нему и несколько дней снимал очень большой материал. А за две недели до гибели я снимал Андрея Ростоцкого, он говорил об отце, и это тоже вошло в окончательный вариант картины о Станиславе Иосифовиче.

Но хочу оговориться сразу: я никогда не причислял себя ни к кинематографистам, ни к писателям. Был, есть и останусь журналистом. То, что я делаю, - это журналистика. Конечно, я рад, что это показывают на фестивалях, но все равно не склонен преувеличивать значение того, что делаю. Это - просто телевизионные программы. Возможно, с некоторым уклоном в документалистику, но я не из тех журналистов, которые пишут повестушки. Знаете, у каждого журналиста есть в столе незаконченная повестушка.

- И сняться в кино не хотели?

- А я снимался у Сережи Урсуляка, мы с ним придумали какую-то глупость в его «Сочинении ко Дню Победы». А снимался потому, что Сережа согласился быть режиссером моего фильма «Записки из мертвого дома», за который мы «Тэфи» получили. Это про смертников, отбывающих пожизненное заключение...

Николай ХРУСТАЛЕВ

(Окончание в следующем номере.)