Апологетом системы быть глупо

Сегодня мы завершаем разговор с известным телевизионным журналистом Владимиром Молчановым.

- ...Режиссер Сергей Урсуляк предложил мне, значит, маленькую роль в картине «Сочинение ко Дню Победы». Причем моим партнером оказался сам Олег Николаевич Ефремов. Хорошо знавший моих папу и маму, он спрашивает: где это ты так играть научился? А я в ответ: «Олег Николаевич, дело в том, что в 67-м году я поступил в школу-студию МХАТ, но ни одного там дня не проучился, поскольку мои родители, когда про это прознали, сразу поломали мою театральную карьеру, за что спасибо им огромное».

Поступать в школу-студию меня тайно готовили Софья Станиславовна Пилявская и Алла Александровна Казанская, близкие нашему дому люди, что естественно, если папа писал музыку ко всем почти спектаклям МХАТа. Знай он о моих планах пораньше - еще бы до того все поломал. Я сдал экзамен по актерскому мастерству, сразу прошел на третий тур. Принять должны были 14, взяли только 12. На радостях рассказал все сестре, она меня тут же выдала родителям, тем все и кончилось, меня взяли за руку и повели на филологический факультет МГУ. Было мне 16 с половиной лет.

- Странное дело, на редкость демократичная семья, и вдруг такое - за руку и на филологический.

- Семья прекрасно знала, что такое театр и что это за жизнь, когда получаешься плохим актером. Слава Богу, остерегли.

- Один хороший режиссер, сын известного кинематографиста, на мой вопрос, был ли он, поступая во ВГИК, «блатным ребенком», подтвердил: да, был, хотя потом его оттуда и выгоняли...

- Я таким не был, более того - папа писал музыку, а я работал в идеологической организации, политической, где сидела половина журналистов, а еще половина - кагэбэшников и военных разведчиков. «Блатным» я почувствал себя только один раз, когда отца назначили директором Большого театра. Сестра тогда, извините за грубое выражение, сидела в полной заднице, бросила теннис, не получалось с работой, хотела пойти в журналистику, на радио, куда-нибудь, плюс проблемы с квартирой. А в Большой театр любил приезжать Косыгин, единственный, кто по-настоящему любил балет, оперу. Обычно тихо, чтобы не видели, садился в ложу. Однажды он сказал отцу: «Вот дочь у вас, сын, может, помощь какая-то требуется?». Да нет, ответил отец, спасибо, у них все в порядке. (Смеется.) Когда мы об этом услышали, высказали папе все... Если же серьезно, то всего, что связано с блатом, в нашей семье никогда не было, никогда ничего не делалось по расчету, связям, в том числе и в той области, где мы с сестрой работали, - на телевидении. А там, поверьте, похуже того, что может происходить в мире театра. Особенно сегодня. Не знаю, как у вас в Эстонии, а наш телевизионный мир ужасен.

- Вам в жизни повезло не сделать того, чего не хотели?

- В общем, надеюсь, что в дерьмо не вляпывался. Хотя сделать это было проще простого, и в АПН работая, и придя на телевидение в 87-м году. Можно было стать вполне успешным апологетом системы. Слава Богу, уберегли меня от этого. Сестра, жена, ну, и сам, наверное, не полный дурак был. А потом очень же глупо быть апологетом системы, когда растешь в семье, где дед тринадцать раз сидел и был расстрелян, где бабушка десяток лет в ссылке провела, где все отняли. Мне об этом с детства рассказывали.

На телевидении я сразу мог стать личным сопровождающим корреспондентом четы Горбачевых. Меня уберег тогдашний заместитель главного редактора: на месяц упек в командировку куда-то в Африку, чтобы не смог отправиться в поездку с Горбачевыми. А иначе... Ко мне ведь хорошо публика относится, а могла бы после этого уже так хорошо и не относиться. А я ведь мнением своего зрителя дорожу. Его у меня не так много, конечно, как у Комиссарова с «Моей семьей» или у Регины Дубовицкой с «Аншлагом», но я думаю, что это приличный зритель, достойный. Он учился, как я, те же книжки читал, что и я.

- И вы перед аудиторией никогда не проваливались?

- Почему же? Однажды это произошло как раз в Таллинне. Была Пасха, я туда как раз дочь возил, была творческая встреча в Доме офицеров, на которую меня пригласили. Но не учел, что сидят там все бывшие офицеры, которые и меня-то терпеть не могли за все, что делаю на телевидении, а когда еще и говорить начал, то зал стал ледяным.

- То, что вы всегда делали и делаете, это ведь по жанру публицистика?

- Думаю, так и есть.

- Но вы же на публициста не слишком похожи.

- А вы считаете, что публицист должен быть очень жестким? Если требуется, то я вполне к драке готов.

- И за что вы готовы драться?

- За многие вещи. Прежде всего, за семью, за безопасность личную и семьи. Я никогда не позволял и не позволю унизить себя. Готов ли я к драке? Вопрос еще в том, за что драться сегодня. Раз пять ко мне в программу просился Жириновский. Он ведь очень милый человек, когда вы с ним вдвоем сидите. Пока не пройдет мимо какая-нибудь фотокамера или журналист с микрофоном. Владимир Вольфович предлагал пообщаться, но знал, что я его не позову, и понимал, почему не позову.

- Сегодня многие говорят: мы знали, предчувствовали приход нового времени, жили для этого. Вы причисляете себя к тем, кто предчувствовал перемены?

- Ни черта я не предчувствовал, абсолютно ничего не предчувствовал. Другое дело, что сидел все эти дни в Белом доме, а потом получил медаль от Ельцина, которую тут же отдал в ресторан «Репортер». Есть такой ресторан в Москве, куда журналисты иногда отдают полученные подарки. Естественно, перемен я желал, но теперь не знаю, стало ли после них лучше. Нет, все-таки то, что есть, конечно, лучше, присутствует все же какая-то свобода, хотя бы внутренняя.

- Но почему тогда нотки разочарования?

- Потому что живу в самой бандитской стране мира. Самой воровской, самой коррумпированной. Причем говорю не о тех бандитах и криминальных элементах, которые на улицах убивают. Говорю о системе, о правительстве, обо всех институтах власти. Страна, безусловно, бандитская еще и потому, что нет никаких правил игры. При коммунистах были какие-то правила, я коммунистов терпеть не мог, хоть и ходил в них лет 18. Без этого меня за границу не пускали. А я очень любил туда ездить, люблю до сих пор, но тогда без партбилета нельзя было... Сейчас же - правил никаких, защищенности никакой, основная масса людей абсолютно унижена. И цивилизованности мне увидеть не доведется.

- Во все времена, когда звучали крамольные речи, про человека сразу говорили: он не любит своей родины.

- Да пошли они с этой родиной... Родина - моя деревня, где дом стоит, который построил... Нет, гадкая страна, гадкая. Тем более, когда к власти приходит госбезопасность, а она какой была, такой и осталась. И когда почти всеми главными людьми по стране, представителями президента, становятся бывшие генералы, которые в жизни ни одной войны не выиграли, а только все проиграли, начиная с Афганистана и кончая Чечней, то это не самая лучшая страна.

- А почему же тогда не уехали?

- Этого очень хотела моя жена, в начале 70-х практически до развода дошло, она настаивала, чтобы мы эмигрировали в Испанию, что было очень просто, испанцам не чинили препятствий, их не сажали в отличие от евреев или еще кого-то. Но уехать было нереально: была семья, был отец, была мама, сестра, еще была жива бабушка, ну как всех их кинуть? Да мне и не хотелось никогда уезжать из этой страны. Куда меня действительно тянет, так разве что в Голландию. Голландия мне открыла, что называется, окно в Европу, и до сих пор я весь мир оцениваю через Голландию. Первый раз приехал туда в 21 год студентом, что-то переводил на какой-то выставке. Был там, не знаю, раз сто, год прожил постоянно, больше не разрешили, потому что работал на месте сотрудника КГБ, а тут случилась нестыковка: одного выгнали, а другой еще языка не выучил. Поэтому единственный раз нам с женой разрешили поехать на год вместо положенных трех. Но, думаю, этот год был самым счастливым в нашей жизни. Как раз дочке три года, пошла в детский сад протестантский, выучила язык за полгода, знала лучше меня, потом, правда, через месяц в Москве его забыла... Голландия - это как раз та самая свобода, которая свобода. Другое дело, что теперь практически не встретишь в Амстердаме белого лица, и следующим мэром Амстердама, скорее всего, станет турок. Я вовсе не расист, просто мне не нравится, что сами голландцы считают себя самыми свободными, самыми богатыми, ни на что не обращают внимания, не ходят на выборы, а тут идет вот такая мягкая мусульманская экспансия. И не только в Голландии.

- Однажды вас не пустили в артисты. Вдруг ваша дочка захочет в журналистику? Вы ее туда пустите, зная теперь о журналистике все, что знаете?

- Дочь занимается психологией. Правда, они ею так занимаются, что можно, по-моему, и не учиться. Совершенно не понимаю системы современного высшего образования, все эти платные университеты, ни разу не видел, чтобы она дома учебник читала. А чтобы идти в журналистику, надо хотя бы уметь писать. У меня диплом в университете назывался «Проблемы декаданса в романах Луи Купейроса», это такой романист голландский на рубеже XIX-XX веков. И мой научный руководитель, поставив мне за работу «отлично», сказал: «С литературоведческой точки зрения работа не такая уж, но публицистически написана прекрасно». То есть надо уметь писать, чувствовать, как писать. А про журналистику я вам вот что расскажу: 73-й год, Старая Руза, наша «музыкальная деревня», теперь погубленная, свой дом я там рядом построил. А тогда как раз на работу в АПН поступил. Голландский язык еще был у нас редкостью, мне предлагали 11 учреждений, выбрал АПН, казалось, там посвободнее. И вот приезжаю в нашу «музыкальную деревню», где всю жизнь провел, и на узкой тропинке встречаю Дмитрия Дмитриевича Шостаковича, очень деликатного, немного странного. Ему, конечно, со мной неохота разговаривать, но раз уж сошлись в узком месте, где не разойтись, он вежливо поздоровался, спросил, чем занимаюсь. А я ему с гордостью: вот, университет окончил, поступил журналистом в АПН. Как, говорит вдруг Шостакович, я вам сочувствую. Почему? - растерялся я. Вам же, искренне посочувствовал Дмитрий Дмитриевич, никогда не удастся сказать то, что думаете...

Николай ХРУСТАЛЕВ