Питер и Балтия глазами Москвы

Этэри КЕКЕЛИДЗЕ

Вчера спектаклем таллиннского Городского театра «Отцы и дети» закончился Международный театральный фестиваль «Балтийский дом», который на этот раз проходил в Москве.

Почему в Москве?

Действительно – почему? Фестивали, как правило, не переезжают – невозможно, например, представить себе Авиньонский в Париже, а Эдинбургский в Лондоне. Однако 300-летие Петербурга внесло свои коррективы в фестивальное расписание России: главный фестиваль страны «Золотая маска» прошел весной в северной столице, а «Балтийский дом» приехал в Москву. Но это не был ответный визит - просто традиционное время «Балтдома» - октябрь-ноябрь – в этом году было занято. В связи с юбилеем города и тем обстоятельством, что в Петербурге работает Малый драматический театр Льва Додина - один из трех театров мира, имеющий статус «Театра Европы», - в конце октября и начале ноября впервые в России здесь проходил 12-й Международный фестиваль Союза театров Европы, о чем наша газета уже подробно рассказывала.

Многоликий «Балтийский дом»

Можно задаться вопросом - ну, проходил в Петербурге европейский фестиваль, а при чем здесь «Балтдом»? Дело в том, что имя «Балтийский дом» носят сразу три организации.

Есть театр-фестиваль, бывший им.Ленинского комсомола, огромное здание в Александровском парке, работающее сегодня по принципу европейской «свободной сцены», - помимо основной труппы, под крылом «Балтдома» уже работают театр «Фарсы» Виктора Крамера, «Экспериментальная сцена» Анатолия Праудина и театр марионеток «Потудань».

Есть Балтийский международный фестивальный центр, занимающийся организацией и проведением в городе разного рода культурных мероприятий.

И есть главное детище этого центра – Международный фестиваль «Балтийский дом», который проводится уже двенадцать лет и от которого «отпочковались» фестиваль моноспектаклей «Монокль» (проводится раз в два года) и ежегодный фестиваль «Встречи в России», на который собираются русские театры стран СНГ и Балтии.

Такую стройную систему придумал и воплотил в жизнь Сергей Григорьевич Шуб, который является генеральным директором, президентом и руководителем всех этих организаций. А возможным это стало только благодаря замечательной команде, молодой и энергичной, благодаря высокому профессионализму которой и стал возможным бесконечный марафон различных зрелищных мероприятий.

Непосредственно фестиваль «Балтийский дом» пережил немало стадий развития, прежде чем стал таким, каким его знает весь театральный мир, – престижным форумом театров стран Балтийского моря. Фактически он вырос из «встречи друзей» - когда бывшая большая страна распалась, традиционная «Прибалтийская театральная весна» приказала долго жить, и люди театра поняли, что остаются по разным сторонам разных границ, тогдашний главный режиссер театра им.Ленинского комсомола Вячеслав Гвоздков, много и плодотворно работавший в Эстонии, пригласил к себе театры из Эстонии, Латвии и Литвы показать свои спектакли жителям города на Неве. Так очень скромно начался фестиваль, который уже через три года стал превращаться в престижный «Балтийский дом», что подтверждает необходимость подобного регионального форума.

Эстонские театры принимают участие в фестивале «Балтийский дом» с самого его основания, в Петербурге побывали и Эстонский театр драмы, и Городской театр, и таллиннский Русский театр, и тартуский «Ванемуйне», и вильяндиский «Угала», в Эстонию уехало немало фестивальных наград – и Гран-при, и призы за лучшие постановки и лучшее актерское исполнение.

Нынешний «Балтийский дом» в Москве нетипичен, география его сужена – москвичи увидели только работы всех коллективов театра-фестиваля и по одной постановке из Латвии, Литвы и Эстонии. Но каких! Литовец Эймунтас Някрошюс представил премьеру «Времена года», латыш Алвис Херманис постановку «Ревизора», а таллиннский Городской театр показал спектакль Адольфа Шапиро «Отцы и дети», ставший безусловным лидером прошлого сезона.

Интерес москвичей к «Балтийскому дому» был огромный, газеты и журналы полны откликов, телевизионные сюжеты шли каждый день. Это не значит, что критика была комплиментарна, соперничество двух столиц в театральной сфере давно известно, и нередко то, что становится бумом в одном городе, совершенно не проходит в другом. Но главное – в Москве «Балтийский дом» подтвердил свой статус престижного театрального форума, собирающего самые яркие театральные события региона стран Балтийского моря.

Питер и Балтия глазами Москвы

«Ревизор» Алвиса Херманиса, поставленный в возглавляемом им Новом Рижском театре, одновременно закрывал авангардный московский фестиваль NET и открывал респектабельный «Балтийский дом» (в целях экономии, естественно – NET очень хотел показать москвичам спектакль одного из лидеров латышского театра вдобавок к литовцу Гинтарасу Варнасу из Каунаса, представившего постановку по пьесе недавно умершего от СПИДа драматурга Жан-Люка Лагарса).

«Ревизор» Херманиса московской критикой был сочтен провинциальным, не несущим ни нового имени, ни нового языка, ни новой режиссерской реальности, а один из критиков даже усмотрел в постановке некий антирусский акцент, поставив знак равенства между «совдеповским» и «русским».

Возможно, на московской площадке «Ревизор» прошел не так, как дома, и не так, как в доброжелательном Петербурге, где был энергичен и смешон. Потеря темпа для любого спектакля смерти подобна, а для гоголевской комедии, помещенной режиссером в совдеповскую столовую, тем более. Спектакль начинается с того, что на сцене появляются какие-то огромные тетки в белых халатах и начинают орудовать тряпками и сковородками, а затем появляются первые посетители – такие же необъятные дядьки в помятых костюмах, испуганно шарахающиеся от собственной тени. Сцена взяток разворачивается в ободранном сортире. Собственно, текст, естественно, в каких-то сценах начинает смотреться притянутым за уши, но мысль режиссера ясна – он рисует жутковатый абсурдистский очерк неизбывной провинциальности, в какие бы одежды она обряжена ни была.

На вопрос, почему действие хрестоматийной пьесы разворачивается в столовке, Алвис Херманис ответил вопросом: «Кто же сегодня помнит быт гоголевских времен? А быт 60-70-х годов наше поколение помнит прекрасно, а события пьесы ложатся на любой быт».

Из питерских спектаклей самое большое внимание привлекли постановка режиссера Игоря Коняева «Жизнь Ильи Ильича» и «Село Степанчиково и его обитатели» Виктора Крамера.

«Жизнь Ильи Ильича» заинтресовала москвичей не только самим фактом постановки, но и тем обстоятельством, что автор пьесы по мотивам романа Гончарова «Обломов» Михаил Угаров два года назад сам поставил в московском центре драматургии и режиссуры спектакль «Облом-off», ставший хитом и обладателем сразу нескольких престижных премий.

Игорь Коняев, взяв пьесу Угарова, сохранил ее медицинский антураж (одним из героев стал доктор, который вынес Обломову не совместимый с жизнью диагноз), но не ограничился пониманием героя как инфантильного существа, которое как огня боится окружающего мира. В поисках разгадки феномена Обломова он обратился и к роману Гончарова, в результате произошло вот что. Если Угаров написал пьесу о большом ребенке, который не хочет взрослеть и защищает свой внутренний мир домиком из сложенных над головой рук, то Коняев ставит вопрос по-другому: что такого есть в Илье Ильиче, что заставляет удачливого Штольца чувствовать себя виноватым перед полным неудачником Обломовым? И нет на этот вопрос однозначного ответа в спектакле, как нет его и в жизни.

О «Селе Степанчиково и его обитателях» Виктора Крамера самый строгий критик Роман Должанский отозвался так: «Чудо как хорош – и задуман оригинально, без оглядки на череду традиционных постановок сатирической повести Достоевского, и сыгран отменно». По Виктору Крамеру, домашний тиран Фома Опискин, которого недаром прозвали «русским Тартюфом», куражится и ханжествует не сознательно, а по зову сердца, так его пустые наставления падают на благодатную почву неизбывной русской бессмыслицы. Опискин в исполнении замечательного актера Сергея Бызгу – растрепанный и отчаянный русский интеллигентик, вздумавший сеять на родимом огороде разумное, доброе и вечное, а всходит только дурь и бестолковщина. (Если кто, к слову, пойдет в Петербурге смотреть этот спектакль, очень рекомендую выбрать место на ряду повыше – когда в конце первого акта с серого поля, которое выстелено на сцене, на вас герои покатят огромные, выше человеческого роста, серые же пыльные шары, которые все по дороге раздавят и остановятся, только уткнувшись вам в колени, если вы сидите на первом ряду, то можно многое в спектакле упустить.)

И, наконец, «Времена года» Эймунтаса Някрошюса, поставленные по эпической поэме Донелайтиса (произведение XVIII века, да еще писанное гекзаметром). Спектакль идет в два вечера – «Радости весны» и «Благо осени». Рассказывают, что литовские власти буквально умоляли Някрошюса, который ставит все больше Шекспира и Чехова, поставить что-нибудь свое, литовское, и он выбрал абсолютно несценичный материал просветительской поэмы, которую, как это часто бывает со школьной классикой, все знают и никто не читает. И – поставил удивительно гармоничный, просветленный спектакль об уходящем времени и ушедших людях. Някрошюс всегда говорит о том, что он человек от земли и что когда его герой берет в руки хлеб, то это именно ХЛЕБ, а никакой не символический знак. В этой постановке деревенские корни режиссера дали неожиданные всходы – в ней нет раздирающего душу трагического конфликта, в ней есть зрелость и мудрость восприятия жизни. Някрошюс здесь также узнаваем – материальный мир на сцене соединяет рукотворные вещи и природные, и они не конфликтуют друг с другом. У каждой вещи есть своя душа, и она легко превращается в метафору, оставаясь собой. Мир Някрошюса во «Временах года» легок – здесь много дерева и мало камней, и более поздняя метафора щепок, которые летят, когда рубят лес, здесь, наоборот, символизирует не разрыв, а соединение, и в первой части каким-то особым способом герой закручивает щепки-птицы в спираль, уходящую в пространство. Жизнь и смерть переплетены в неразрывный клубок, и по большому счету, смерти в этом мире вообще нет (помните, у Фоменко в «Одной абсолютно счастливой деревне» погибший на войне муж героини продолжает участвовать в ее жизни – здесь схожий мотив). Во второй части спектакля – щепки-птицы превращаются в погребальные свечи. Радости весны каждый год повторятся в природе с неумолимостью круговорота бытия. Но радость юности человеческой жизни не повторится – жизнь человека линейна. «Так и радость от нас с промелькнувшим летом умчалась»… Бесконечные времена года Някрошюс опрокинул в конечность жизни и получил в итоге гармонию разума и мира… И доказал неисчерпаемость своего сценического космоса.