«Очевидец незримого»

120 лет со дня рождения Павла Филонова

Ольга СОБОЛЕВСКАЯ

В Ленинграде, ныне — Петербурге, в маленькой бедно обставленной комнате на гроши жил художник со строгим лицом фанатика. Он носил куртку, скроенную из потертой военной шинели, спал на досках на железной кровати и писал странные и незабываемые полотна. Это был Павел Филонов, отвергнутый официальным искусством при жизни и получивший бесспорное признание на родине лишь спустя почти полвека после смерти.

Ныне, когда исполняется 120 лет со дня рождения художника, о нем написано множество монографий и статей. Его картины впечатляют не только искусствоведов разных стран, восприимчивых ко всему дерзновенному и революционному, но и малоискушенную публику. Работы Филонова выставлены в богатейших картинных галереях России, в том числе в Третьяковской в Москве и в Русском музее в Петербурге. Что ж, это «искупление вины» перед талантом, который представители власти и придворные художники без устали бичевали, называя «помешанным врагом рабочего класса» и «столпом формализма» (а это в те годы звучало как самое страшное обвинение!), хотя и несколько запоздало, однако вполне уместно. Ошибки истории необходимо исправлять...

Те современники живописца, кто не был в плену у догм, омертвляющих искусство, и испытывал почтение к инакомыслящим талантам, называли Филонова «пророком», «революционером живописи» — так смел и свеж был разработанный им «аналитический метод». Те же, кто самоутверждался на ниве социалистического реализма, провозглашенного тогда единственно правильным творческим методом, избрали Филонова своей постоянной мишенью.

«Реализма» в смысле «правдоподобия» в его работах было действительно мало. Художник-«аналитик», он раскладывал окружающий мир на атомы, и реальность, попадавшая в сети его искусства, не застывала, а продолжала жить, трепетать, меняться. Свои работы художник нередко называл «формулами»: в конце 1920-х годов он написал «Формулу весны» — своего рода симфонию в красках, передающую человеческие ощущения весной, абстрактную картину о ростках новой жизни. А ранее были созданы «Формула петроградского пролетариата»(1921) и «Формула империализма»(1925).

При этом ни одна из филоновских «Формул» не была математически бесстрастна. Как, впрочем, и все остальные его картины — такие, например, как «Крестьянская семья (Святое семейство)» (1910), на которой мать, отец, ребенок, животные вокруг них объединены в один теплый и по-библейски просветленный мир, или как «Колхозник» (1931) — портрет крестьянина, столь же древнего и мудрого, как сама природа.

Еще до того, как художник был мобилизован и в 1916 году попал на Румынский фронт, он написал две антивоенные картины — «Пир королей» в 1913 году и «Германскую войну» два года спустя. В них мрачно и пронзительно все: от цветовой гаммы, темной, чуть разреженной красным, синим и желтым, до образов — распадающегося мира (вторая картина) и его властителей (первая), напоминающих одновременно полутрупы и чудовищ, пожирающих все живое.

Вернувшись с войны в 1918 г., Филонов стал активно участвовать в выставках и выступил одним из инициаторов открытия петербургского Института художественной культуры, в котором с октября 1923 года руководил отделом общей идеологии. Через 2 года художник, уже располагавший к тому времени мастерской, создал Коллектив Мастеров аналитического искусства, и у него было 40 учеников. Они не делали ни этюдов, ни рисунков с гипсовых муляжей, а сразу включались в воплощение образов природы. В конце 1920-х — начале 1930-х филоновцы трудились особенно плодотворно и экспонировали свои работы довольно часто. Но удача недолго сопутствовала им. Наступали жестокие времена.

В Русском музее должна была состояться большая персональная выставка Павла Филонова. Но главные апологеты соцреализма, почувствовав, что наступил удобный момент для расправы с противником, устроили вокруг выставки громкий скандал. Иероглифическая сложность символики, используемой художником, философская глубина его идей послужили поводом для обвинения его в идеологическом «еретичестве». Выставка так и не была открыта, филоновцев начали травить в прессе и вызывать в карательные органы на допросы. Арестовали сыновей жены мастера.

Но Филонов упорствовал: не вставал под знамена соцреализма, не изменял своей творческой «вере». «Самое ценное в картине... — это могучая работа человека над вещью, в которой он выявляет себя и свою бессмертную душу», — писал он. Очевидно, что соцреализм не соприкасался с «бессмертием души» никаким образом.

Запершись в своей маленькой комнатке, отвергая работу на заказ и голодая, Филонов исступленно писал картины. Но никогда не продавал их: ведь все свои работы он, по его признанию, «решил подарить советскому государству, сделать их выставку в городах Союза и европейских центрах». А главной мечтой художника было создание «музея аналитического искусства».

Филонов умер в декабре 1941-го, в начале 900-дневной блокады Ленинграда, — забытым, непонятым. Что ж, судьба Ван Гога и Модильяни была не менее драматичной. И все же и им, и русскому «очевидцу незримого» потомки в конце концов воздали должное. Павел Филонов признан одним из интереснейших живописцев ХХ века.