Договор об общественном согласии. Что за этим стоит?

С Андрой ВЕЙДЕМАНН, представителем президента Эстонии на «Круглом столе» нацменьшинств, президентом фонда договора общественного согласия, беседует наш корреспондент Нелли КУЗНЕЦОВА.

— Очень много разговоров вокруг договора об общественном согласии, который, как известно, инициирован президентом Эстонии и вами как его советником. Идея как будто взята из Ирландии, где такой общественный договор существует уже много лет. Скажите, что вас заинтересовало в ирландском опыте? И можно ли, на ваш взгляд, перенести такой опыт с ирландской почвы на нашу, учитывая совершенно различные условия — экономические, социальные, этнические и прочие — в обоих этих государствах?

– Я действительно побывала в Ирландии и постаралась внимательно присмотреться ко всему, что связано с договором об общественном согласии. Там он, кстати, называется национальным договором. Но, разумеется, имеется в виду не этническая принадлежность, а, скорее, гражданство, проживание на данной территории.

В Ирландии этот процесс идет уже 15 лет. В марте этого года был подписан уже шестой по счету договор. И, конечно, опыт накоплен немалый. Самое интересное для нас в этом опыте – принцип...

Замечу, кстати, что впервые договор национального согласия был подписан в Ирландии в 1987 году. Тогда страна переживала очень трудные времена – острейший экономический кризис. И нужен был какой-то мощный толчок, поворот в общественном сознании, в атмосфере общества, чтобы страну можно было начать выводить из кризиса. Вот тогда и родилась мысль об общественном согласии. Надо было договориться о приоритетах в развитии государства, о том, как и по какому пути идти дальше.

Сначала, конечно, партнеров, то есть представителей общественных организаций, государственных структур, участвующих в договоре, было немного. Работодатели, профсоюзы, представители государственного сектора. Потом к договору подключились и разного рода неправительственные организации. И этот опыт оказался столь успешным, столь полезным, что его продолжают вот уже 15 лет.

В Эстонии, конечно, такого острого экономического кризиса, какой был в Ирландии, нет. Но есть другой кризис – кризис доверия. И это очень серьезно... Многие люди говорят, что нет доверия к правительству, к парламенту, к политическим силам. А это создает напряженность, неуверенность в завтрашнем дне, некую людскую отстраненность, что, конечно, мешает нормальному развитию страны. Главное, в чем, на наш взгляд, нуждается сейчас Эстония, так это – социальный диалог. И многие это понимают. Недаром наш Меморандум об общественном договоре подписали сразу 99 организаций – политических, общественных и т.д. Мы сразу взяли более мощный старт, чем в Ирландии, у нас сразу партнеров, принявших, если можно так выразиться, идею договора, его смысл, оказалось больше. И это нам кажется чрезвычайно важным.

— А в чем, по-вашему, может быть основа общественного согласия? На чем оно, согласие, может базироваться? На чем строиться?

– Я думаю, основа – это именно общее понимание приоритетов в развитии общества, в развитии государства.

— А может ли оно быть общим, если, скажем, у эстонских политических партий совершенно разные представления о развитии страны, общества, разные цели, разные экономические воззрения? Я уж не говорю о русских, у которых тоже свои проблемы, свои понятия, свои приоритеты...

– Я совсем не хочу сказать, что в ходе реализации общественного договора мы создадим какую-то идеологию, общую для всех. Мы просто ищем какую-то главную доминанту, то общее, что интересует всех, что важно для всего общества. Ведь есть же это общее, не может не быть...

— Наверное... Но что это может быть, на ваш взгляд?

– Очевидно, самые острые, самые важные проблемы лежат сейчас в сфере образования. Их надо решать в первую очередь. По-видимому, уже в следующем году Эстония станет членом Европейского союза, войдет, так сказать, в европейскую семью. Готова ли она к этому? Ведь понятно, что если мы хотим добиться успеха в ЕС, наши люди должны быть достаточно хорошо образованны, чтобы на равных конкурировать, скажем, на европейском рынке труда. Мне кажется, что это один из самых важных вопросов.

— Ну, для русскоязычного населения проблема образования особенно остра, даже болезненна. Это, можно сказать, вопрос выживания...

– И для эстонцев тоже... Когда я, скажем, поступала в Тартуский университет, я отличалась от некоторых других абитуриентов, быть может, более серьезным знанием английского языка. Хотя бы потому, что оканчивала знаменитую тогда 7-ю таллиннскую школу – с углубленным изучением английского языка. Но в остальных предметах я вряд ли была сильнее других ребят, приехавших поступать в университет из разных регионов Эстонии. Тогда все-таки уровень подготовки, уровень образования был более или менее равным.

— Теперь уже не так...

– Да. Но если мы, я имею в виду нашу страну, хотим быстро идти вперед, быстро и успешно развиваться, мы должны обладать знаниями, иметь хороший, очень высокий уровень образования. И надо дать всем, я повторяю, именно всем, равные возможности для получения такого образования. Быть может, не каждый захочет учиться в университете, быть может, у кого-то просто не хватит для этого способностей. Но тогда должна существовать отличная, современная система профобразования, которой пока нет, такая система, которая будет готовить людей, способных работать на производстве XXI, а может быть, уже даже и XXII века. То, что было создано у нас 20-30 лет назад, уже не годится, уже безнадежно устарело. К тому же необходимо продуманное, четко налаженное планирование, чего пока тоже нет. А ведь это необходимо – ясно представлять себе, какие кадры потребуются, представителей каких профессий надо готовить больше, а каких – меньше. Однако в тех переговорах, которые уже не первый год идут между работодателями, профсоюзами и правительством, участвуют далеко не все предприниматели и почти совсем не участвуют зарубежные владельцы, те, у которых производство или часть его находится в Эстонии. А было бы полезно, чтобы они участвовали. Может быть, они и не станут прямыми партнерами, но они могут принять условия договоренностей, считаться с ними, как это происходит, например, в той же Ирландии.

— А все-таки объясните, есть ли текст общественного договора, написанный, так сказать, на бумаге, с определенными пунктами? Кому он известен? Он где-нибудь обсуждался? Или это система разных переговоров, разных договоров в различных сферах жизни, которые инициирует ваш фонд?

– И то, и это... Есть Меморандум договора об общественном согласии, определяющий, так сказать, его суть и смысл. Разрабатывается концепция самого договора. Но важно и то, о чем вы говорите. Главное, чтобы начался серьезный, разносторонний диалог. Если такого широкого диалога не будет, то не будет и договора, или он будет совсем не таким, каким мы хотели бы его видеть. Мы ведь совсем не собираемся решать что-то за правительство, парламент. Но мы хотим, чтобы они знали и учитывали мнение общества по разным вопросам, предложения самых разных групп населения. В развитом демократическом обществе очень многие вопросы решаются внутри самого общества. Общественный договор поддерживает, создает идеологию, атмосферу гражданского общества – вот что важно понять.

В рамках этого процесса, в рамках разных переговоров, дискуссий выясняется, есть ли общая перспектива. Словом, определяется, чего мы хотим добиться, по каким пунктам, по каким вопросам у нас есть согласие.

Но если такое общественное согласие есть, если есть понимание того, что важнее всего и что надо делать в первую очередь, то можно добиться первоочередного выделения средств из государственного бюджета именно в эту сферу, именно на решение этой проблемы. С финансированием других проблем, возможно, придется подождать, хотя, быть может, они тоже нуждаются в средствах. Но... позже.

Вот сейчас, например, мы считаем, что основные усилия надо направить в сферу образования. Если мы не решим проблемы здесь, то не сможем решить и многие другие вопросы.

— А что может дать договор, о котором вы говорите, русскоязычному населению? Как известно, именно вы в свое время были инициатором создания Программы интеграции. А это ведь тоже своего рода общественный договор. Поначалу известие о разработке такой программы вызвало в русскоязычной среде интерес и даже некоторые надежды. А потом—горькие разочарования. Теперь уже открыто говорят, что Программа интеграции провалилась. Есть ли гарантия, что не провалится и какой-нибудь другой договор, даже если назвать его договором об общественном согласии?

– В 1997 году, когда началась работа над интеграционной программой, я усиленно добивалась, чтобы она, эта программа, была обсуждена и утверждена парламентом. Я считала, что в отношении политики интеграции вообще должно быть принято политическое решение. А мне говорили, что это не нужно, что такой проблемы в Эстонии не существует. Однако мы добились все-таки, чтобы программа рассматривалась в Рийгикогу. И на мой взгляд, это было очень важно. Главное, было признано, что вопросов в этой сфере множество, что их надо решать. Словом, все как будто поняли, что проблема не надуманна, что она и в самом деле существует. А значит, какое бы правительство ни пришло к власти, процесс должен продолжаться, вопросы надо решать. И дело, в сущности, лишь в том, какую тактику или, может быть, стратегию в этом отношении выбрать, добиваясь того, чтобы все люди, живущие в Эстонии, чувствовали себя здесь хорошо.

На первых порах мы особое внимание обратили на язык. Нам казалось, что это наиболее острая для русскоязычного населения проблема. Но я помню, что уже на целом ряде заседаний в фонде интеграции члены совета, многие ученые, эксперты, и я в том числе, говорили, что надо идти дальше, что обучение госязыку – это только часть интеграционного процесса. И теперь, когда мы говорим о заключении Договора об общественном согласии, то, в сущности, имеем в виду интеграцию общества в целом.

— Тем не менее в печати уже говорилось о том, что цель Договора об общественном согласии—сохранение эстонской культуры и эстонского языка. Но ведь об этом говорит Конституция Эстонии. Так нужен ли еще и договор? И что опять-таки будет важно в нем для русскоязычного населения?

– Ну, это не так... Договор об общественном согласии шире. Мы хотим как бы собрать все общество вместе. Это, если хотите, продолжение Программы интеграции, только на новом, более высоком уровне. Не зря договор называется не национальным, а Договором об общественном согласии. Это разные вещи. Напомню, кстати, что Меморандум общественного договора включает в себя 4 сферы: экономика, образование, демография, административная реформа. И когда, скажем, речь идет о культуре, то имеется в виду более широкий аспект, чем только эстонская культура.

Сейчас в мире, в Европе много говорят о создании сети общественных организаций, так называемой сети социального диалога. Именно это мы и имеем в виду. Считаем очень важным, чтобы общественные организации, политические партии участвовали в обсуждении тех или иных вопросов, вносили свои предложения, давали свой экспертный анализ того, что происходит, что предполагается решать. Мы бы очень хотели, чтобы и русскоязычные общественные организации были активны в этом отношении, вносили свой вклад в переговорный процесс. Тогда, возможно, многое будет решаться по-другому.

Конечно, все это непросто и этому надо учиться. Но тогда и решения, быть может, достаточно радикальные, будут приниматься обществом, потому что люди поймут, что иного пути нет.

Общественный договор – это новое состояние общества. Не все решения должны приниматься лишь правительством и парламентом, далеко не все должны идти только сверху вниз. Правительству, парламенту, чиновникам тоже нужно научиться слушать, принимать предложения, считаться с ними.

Очень важно, чтобы информация о том, что делается в стране, что будет делаться, попадала в общественные организации, чтобы она двигалась внизу, от одной организации к другой, чтобы вырабатывались общие позиции. И очень важно, бесконечно важно, чтобы русские организации не стояли в стороне от этого процесса, чтобы они стали полноправными участниками, членами этой сети социального диалога.