Тото КУТУНЬО: ВРЕМЯ УХОДИТ

Элла АГРАНОВСКАЯ

Когда семнадцать лет назад Тото Кутуньо впервые приехал с концертами в Москву и Ленинград, стало ясно: ни один из зарубежных гастролеров не собирал такое количество поклонников и столько прессы, как этот итальянский певец и композитор. Его слушали, затаив дыхание, и после каждой песни буквально осыпали цветами. И он действительно был достоин столь фантастического внимания. Кто знает, может, поэтому власти постарались сделать все возможное и невозможное, чтобы не допустить к Тото Кутуньо журналистов. Но плохо они нас знали.

У моей лично истории с Тото Кутуньо есть два сюжета – комический и романтический. Начну с комического. Нет, все-таки с романтического. Я увидела его по телевизору. Вернее, сначала услышала, проходя мимо телевизора. Низкий, чуть глуховатый голос и пленительная, проникающая в душу мелодия. Немедленно взглянула на экран. Посреди сцены в скрещенье пронзительно прямых лучей стоял человек, беспомощно уронив руку, сжимающую букет белых хризантем, и пел. Он пел на чужом языке. И было так ясно, так понятно было, о чем он поет…

Это был заключительный концерт фестиваля в Сан-Ремо. Потом я узнала, что зовут певца Тото Кутуньо, что он композитор, что первыми исполнителями его песен были Джо Дассен и Челентано.

Тогда никто даже предположить не смел, что Тото Кутуньо может приехать в нашу страну. Меж тем я пребывала в твердом убеждении, что если когда-нибудь это случится, увижу его непременно, хотя никогда не причисляла себя к поклонницам эстрадных знаменитостей. Правда, и Кутуньо не был эстрадной знаменитостью, он был совершенно особым явлением на эстраде.

Приезд случился очень скоро. Московские коллеги предлагали мне всяческую помощь. Однако выбрала Ленинград, куда и направилась, прихватив с собой одно лишь жгучее желание увидеть Тото Кутуньо вживую. О том, что следовало озаботиться более весомой поддержкой, узнала с первых же минут пребывания в колыбели многих революций. И впечатлений этих впоследствии хватило не на один газетный текст.

Как охраняли зарубежную звезду

В Ленинграде немедленно выяснилось:

если я располагаю ходатайством от своей редакции с грифом и круглой печатью,

если на нем стоит печать и виза загадочно-запретительной организации с невинным названием Госконцерт, которая находится в Москве, но ходатайствует перед Ленинградом,

если виза эта именно того лица, которое отвечает непосредственно за Кутуньо, но желательно, чтобы виза была того лица, который начальник над тем лицом, которое отвечает конкретно за Кутуньо,

то тогда мне дадут телефон директора того концертного зала, где Кутуньо будет выступать,

но директор этот на звонки никогда не отвечает, потому что звонков много, а он один,

не считая сотни милиционеров, призванных охранять певца исключительно от корреспондентов, которых тоже много, и кто, кроме директора, их от Кутуньо отгонит...

Вокруг дворца их ленинградской культуры стояло оцепление, вернее, три оцепления, потому что милиционеров много, а служебный ход один. И уже самый первый милиционер улыбнулся мне так, будто я резидент очень иностранной разведки, а он не сержант, а, по меньшей мере, полковник, и пусть я временно погуляю на свободе, пока он даст указание, чтобы ловили меня с поличным в Эрмитаже за колонной.

И вот тогда я стала отчаянно звонить всем своим именитым питерским знакомым, которые никак не могли понять, чего я хочу, а услышав имя Тото Кутуньо, немедленно впадали в подозрение, что я намерена вместе со знаменитым итальянцем покинуть пределы родного отечества, что, конечно, не делало мне чести.

Знакомые не знали своих порядков, потому что никогда не брали интервью у зарубежных знаменитостей, но при этом у них были свои знакомые, которые тоже интервью не брали, но зато знали порядки. А у них были знакомые, которые знали не только порядки, но и директора дворца ихней ленинградской культуры. А директор знал, что с этими знакомыми лучше не связываться…

Все отечественные газеты и журналы отчитались о встрече с Тото Кутуньо. Во всех публикациях было сказано, что он родом с Сицилии и живет в Милане, что у него есть любимая жена Карла, любимый друг Челентано и любимая дочка Челентано, которая ему, Кутуньо, как родная дочь. Могучий отряд тружеников правопорядка не смог помешать могучему отряду тружеников пера вырвать у итальянского певца и композитора эту страшную тайну. Но автор одной публикации превзошел всех своих коллег: ему Кутуньо признался, что когда после концерта выходит на улицу, в тени раскидистого дерева тотчас возникает хрупкая девичья фигурка, и очаровательная поклонница его таланта, молча улыбаясь, протягивает цветы, и это повторяется каждый вечер и похоже на волшебную сказку из детства, и это восхитительное воспоминание он увезет с собой в Италию и сохранит на всю жизнь.

Долгие годы я недоумевала, то ли Кутуньо перепутал три милицейских оцепления с одним раскидистым деревом, то ли журналист работал без переводчика, а итальянского не знал. Но при этом все это время бережно хранила в памяти тот заснеженный питерский вечер, пронизанный чарующей мелодией.

Если бы начать сначала

Медленно, очень медленно, будто снят был рапидом, падал снег. Невесомые снежинки, искрясь в исссиня-черном воздухе, повисали безвольно, словно не в силах достичь земли. И на всю жизнь остался в памяти негромкий человек с гитарой, который пел про то, что время – уходит.

Время таяло незаметно и торопилось, уходя.

«Я не стремлюсь, - говорил он тогда, - и никогда не стремился создать какой-то образ. Я такой, какой есть, и никакой другой. Всегда говорю то, что думаю. И выгляжу… как выгляжу. Дома я такой, какой на концерте. И на концерте – такой, какой дома за роялем. Возможно, со стороны кажусь меланхоличным… Но что тут поделать, какой уж есть. Скорее, это застенчивость. Я ведь не певец, хотя и вкусил уже этой славы. Я композитор, прежде всего, композитор. И всегда теряюсь, когда вижу перед собой огромный зал. Но наступает какой момент - волнение отступает, и тогда я всматриваюсь в глаза. В глаза тех, кто пришел меня послушать. И мне хочется говорить с людьми. Иногда это стремление перерастает в желание пригласить кого-то из зрителей на сцену, просто побеседовать с человеком, с обыкновенным человеком, каковым считаю и самого себя…

Если бы начать сначала? Я занимался бы только тем, чем занимаюсь сейчас. Я сочинял бы музыку. Не случайно у меня есть песня, которая так и называется - «Моя музыка». Я посвятил ее моему отцу, который всю жизнь отдал морю. Но у него было хобби – он играл на трубе, и именно он научил меня играть на этом инструменте, когда мне было всего семь лет. И это он научил меня играть на саксофоне, на гитаре, на ударных инструментах, на фортепиано. А моя мама, как, впрочем, любая итальянка, очень любила петь. Если бы начать сначала? Со мной была бы моя музыка, но классику изучал бы более тщательно. Со мной были бы мои родители, но к ним относился бы еще заботливее. Если бы со мной были мои родители, если бы у меня родился сын, я отказался бы от всего – от популярности, от славы, от материального благополучия. И чем больше проходит времени, тем острее я это чувствую, тем больнее это ощущаю…»

Время уходит. Мы остаемся

Кажется, тысяча лет прошла с того питерского вечера, когда в отблесках зеркальных шаров, в голубом сиянии огромного зала, падая и вновь взмывая ввысь, кружились снежинки. И вроде бы чужой, но всем понятный итальянец пел о любви, о том, что время уходит, и каждый миг его необратим, а потому надо безмерно дорожить этим мигом.

Но тогда, тысячу лет назад, я дала себе слово: если американский актер Пол Ньюмен, у которого всю жизнь мечтала взять интервью, сам выправит в Госконцерте все необходимые бумаги, сам разыщет меня и обратится ко мне с ходатайством Конгресса США на чистейшем русском языке, я еще очень подумаю. Так достала меня эпопея с Тото Кутуньо.

То время ушло. Нет больше загадочно-запретительной организации по имени Госконцерт. И той страны больше нет. Но приезжает в Таллинн Тото Кутуньо…

Время уходит. Мы остаемся.