"МЭ" Суббота" | 15.03.03 | Обратно Лалик с нами! Тамара СЕРГИЕНКО - художник по металлу. Ее специальность - художественные эмали. Ее любовь - витражная эмаль (PLIQUE-A-JOUR), техника, крайне редко применяемая не только в Эстонии, но и в других странах. Художница настолько преуспела в этой технике, что ее пригласили в Америку с циклом лекций о витражной эмали. Работы Тамары Сергиенко включены в «Золотую книгу коллекционеров» (Парижское издательство «Les Editions Arts et Images du Monde», 1992). Искусство эмали тесно связано с тонким цветоощущением, неудивительно, что на ее персональных выставках эмали соседствуют с живописными работами. На недавней выставке в галерее Русского театра «Формат А-4» Тамара Сергиенко представила ряд красочных юмористических миниатюр, в том числе и портретных, - и персонажи, которым посвящались персональные работы, были только счастливы. На большой персональной выставке в Draakoni Galerii Тамара Сергиенко в первый раз выступила как Kleo Jenko. Kleo - сокращенно от Клеопатра, как ее прозвали в годы учебы в Таллиннском художественном институте, а Jenko - окончание фамилии. Так и рождаются псевдонимы. «Прямая речь», которую мы сегодня предлагаем читателю, - оформленные в слове чувства, воспоминания и ощущения долгого периода, в котором была и дружба с человеком, который совсем недавно ушел из жизни… |
Рене Лалик. Украшение-гребень «Петух». 1898 год, золото, эмаль, аметист. |
Блин на сковороде - своеобразный тест хмурого февральского утреца, когда кажешься себе бездарью, а доказать надобно обратное. Себе доказать. Замахиваясь на грандиозные планы, начинать следует с простого. И, уж коль скоро первый блин не комом получится, то и остальные дела, можно надеяться, ладными будут. Так, во всяком случае, считает Клео. На плите, шипя, поджаривается блин, зарождая обманчивое чувство уверенности в себе. В чашку лениво тянется струйка сгущенки. Сверху - крепкий чай. Скромный завтрак художника готов. Неизменный «привет», спозаранку адресован улыбающейся наивной рожице, нарисованной на чашке как бы неумелой детской рукой. Этот забавный керамический подарок достался от немецких художников в память о симпозиуме по эмалям, проходившем лет семь назад. Точно такая же вторая чашка нынче находится на кухне мастера Антония. Именно он, верный и безотказный помощник, допоздна засиживался в мастерской, готовя на пару с Клеопатрой коллекцию работ для предстоящей выставки в Германии. Талантливым рукам Антония можно довериться в любом трудном деле. Поездки с выставками и в Англию, и в Америку не обошлись без его поддержки. Весьма занятным образом в жизни Клео появилась эта «точка опоры» и одновременно с ней в душе поселилась иллюзия защищенности. Впрочем,художнику, питающемуся в основном «хлебом надсущным», одной иллюзии вполне достаточно,чтобы возникло ощущение полноты жизни.
С чего все началось
Из коллекции Тамары Сергиенко «Гимн колесу». Браслет «Велосипед», 1987 год. Серебро, витражная эмаль, изумруды, бирюза. Музей «Царицыно», Москва. Браслет трансформируется в серьги, кольца, броши, подвески (более 10 вариаций). На моделях костюмы Славы Зайцева, make-up Валентина Юдашкина. |
Давно это было, более шестнадцати лет назад. Тогда на берегу моря еще не был снесен небезызвестный таллиннцам домик моржей. Своими просоленными белесыми досками настила он походил на величественный трон сказочного царства. Изо дня в день можно было, восседая на нем, уединяться, творя фантазмы, и тут же в них растворяться, погружаясь в некий транс под монотонный шепот набегающих волн. Однажды очам Клеопатры предстало Видение. Из морской пены явилась врубелевская царевна-лебедь. Глядит карим глазом через левое плечо и молчит. Взгляд неотрывно долгий, щемяще грустный и беспомощный. По спине коса длинная тянется. Вдруг царевна разбежалась и, взлетев над волной, растворилась в брызгах. На другой день опять померещился печальный образ. Обернулся через плечо и выжидающе смотрит. У Клеопатры дух захватило, взор затуманился, увлажнился. Смахнула она слезу с ресниц, а лебедя и след простыл. Видимо, нельзя было шевелиться...  Как-то раз прохладно было. Но на безветренной стороне досчатого настила несколько человек усердно ловили ласку уходящего лета, стараясь объединенным желанием задержать тепло наподольше. Подошла к ним Клеопатра. Наградила каждого медалью за усердие – кружочком печенья. Угощая знакомого таксиста, иронично допытывалась, отчего тот робеет называть ее по имени, и подсказала более простое производное – КЛЕО (так ее шутливо звали со студенческой поры в Художественном институте, после популярной в те годы химической завивки). Протянув пачку печенья расположившемуся рядом молодому человеку, Клео вздрогнула от неожиданности: по его спине тянулась коса! Наспех протерев очасы (от очи – находка одного русского классика), Клеопатра увидала вместо косы мелкие завитки волос, весело разбежавшиеся по выразительным мускулам спины и частично осевшие у висков, а также на кончиках усов. Надкусив печенье, Антоний – нетрудно догадаться, что этот «оборотень» на мотивы известных врубелевских полотен был не кто иной, как будущий мастер, - так этот Антоний со вздохом прошептал: - Клео, возьмите меня в ученики. - Это надо заслужить, - чеканила Клеопатра по-деловому. - Я буду стараться, - уговаривал он вкрадчивым тихим голосом. - Чтобы стать моим учеником, нужно хотеть этого как глотка воздуха под водой, - громоздила она непреодолимые барьеры. И для пущей убедительности привела в пример восточную притчу, в которой Учитель, демонстрируя, как надобно жаждать учения, вошел в реку с учеником и, ухватив того за чуб, продержал под водой так долго, что мало не показалось.  Оставшись с ни-да, ни-нет, Антоний не забросил идею об учении и мало- помалу, пустив в ход свое обаяние, проявился с самой лучшей стороны. При этом он года два называл художницу Клеопатрой, не подозревая, что имя-то с подвохом. Секрет раскрылся сам собой. Антоний тогда из несмелого ученика превратился в незаменимого мастера. С тех пор появилось множество совместно сотворенных работ. Самые удачные из них оказывались на различных выставках. В основном, это были украшения с редко встречающейся витражной эмалью. От них веяло гармонией и светом. Были они хрупки, как счастье, и, увы, порой разбивались, так и не добравшись до выставочных галерей. Но что-то, до конца не осознанное, толкало вновь и вновь на создание работ как раз в этой капризной, трудоемкой и вредной для здоровья технике. Когда задуманное воплощалось в реальность и начинало жить отдельно, оторвавшись от автора, возникало ощущение причастности к чему-то значительному, принадлежащему не одному, а многим. В особенности это касалось работ, которые попадали в музейные коллекции, оставляли таким образом, хотя и невеликий, но тем не менее след в истории искусства.
Вместе с Лаликом Как-то во время симпозиума в Оксфорде у витрин с эмалями Клеопатры остановилась группа художников. Засмотревшись на преломление света сквозь отверстия, затянутые витражной эмалью, они заговорили о недавно прошедшей в Лондоне выставке Рене Лалика – непревзойденного мастера по эмалям. Коллекция его знаменитых шедевров произвела на многочисленных посетителей неизгладимое впечатление. С позиции дня сегодняшнего, когда мир стал слишком прагматичным и расчетливым, каждая работа Р.Лалика является наглядным гимном иррациональному, без которого жизнь человека выглядела бы неполной. И поскольку «нам все необходимо, лишнего в мире нет», - как прозорливо в свое время отметил Юрий Лотман, то человечеству без Лалика не обойтись. Хотя, между прочим, на лекциях по истории искусств в Художественном институте творчество такого мастера, как Рене Лалик, не укладывалось в рамки программы: как-никак – декадентский художник, не вписывающийся в соцреализм. Однако это ничуть не мешало студентам экспериментировать с эмалями. Именно в те далекие годы у Клеопатры появился интерес к работе в этой области. Со временем опыт накапливался. Когда же на очередной выставке у работ Клео опять заговорили про Лалика (произошло это в Америке), то она решила во что бы то ни стало, вернувшись в Таллинн, восстановить пробел в знаниях об этом интересном художнике.  Какого же было ее удивление, когда обнаружилось, что всего в одной библиотеке города есть материал, касающийся творчества данного мастера. Это была хорошо иллюстрированная монография Патриции Байер, специализирующейся на исследовании декоративно-прикладного искусства конца XIX - начала XX веков на английском языке. Поскольку творчество Лалика следует рассматривать в контексте с развитием югендстиля, характерного для начала ХХ века, то понятно, отчего созданные им украшения изобилуют ползучими растениями, тягучие стебли которых обвиваются вокруг цветов, птиц, женских тел, изящно задрапированных покрывалами. Самым запоминающимся образцом ярко выраженного югендстиля из произведений Р.Лалика принято считать изумительную золотую брошь для корсажа в виде стрекозы размером 26,7 см. Головка стекозы венчается торсом женщины, высеченным из хризопраза, крылья декорированы эмалью. Это хрупкое очаровательное творение можно рассматривать как символичный протест насилию и террору (тема, актуальная со времен Лалика и, в еще большей степени, в наши дни). Итак, Лалик с нами! А мы с ним. Или с частью его. Одним словом, соприкоснулись со счастьем.
Счастье – с частью… Пристроив эти восклицания к размышлениям о том, что такое счастье вообще, возникает смутная догадка, что для русского человека ответ кроется в этимологии самого слова - «счастье» - не напоминает ли «с частью»? Неважно, по крупицам ли, по частицам ли счастье собирается или увесистым ломтем сваливается. Многое зависит от умения отличать свое от чужого, нужное от непригодного, от способности быть благодарным за малое. Скользнет по макушке едва ощутимое прикосновение, глядишь, счастья-то и прибавилось от всколыхнувшегося детства, когда нас, маленьких, по головке гладили, хваля и любя... Недавно ученые обнаружили, что при хорошем настроении в организме вырабатывается химический элемент, побуждающий даже раковые клетки самоуничтожаться. Вот только где отыскать источник, из которого можно пригоршней радость зачерпнуть? Бывает, в поисках хорошего настроения достаточно сделать всего один шаг в сторону. Но у большинства в минуты отчаяния не возникает даже идеи совершить маленький подвиг во спасение себя самого. Здоровье, оказывается, присутствует в нас до тех пор, пока не утеряна способность снисходительно относиться к напряжению, которое приходится иногда испытывать.  Давным-давно такое испытание было мужественно преодолено одним знакомым Павловичем (окружающие с благоговейным уважением всегда называли его только по отчеству). Правда, Клеопатра осмеливалась порой дерзко добавлять к отчеству – Дылда: слишком уж длинным был этот волейболист в сравнении с задиристой коротышкой – Клепой. Впрочем, не только волейболистом побывал он на своем веку. И что характерно - каждое дело знал первоклассно. С его безмерной энергией казалось лет до ста расти бы мог (бабушка у Павловича до 101 года прожила). Но остановка зависит, как ни печально, не от нас с вами. Рак. Операция. Терпеливое ожидание благополучного исхода. Без вздохов, без напрасных жалоб. Жизнь опять зависла «на тонком волоске». Не отчаяться бы! «Пробьемся», - говаривал Павлович, беря в руки старинный русский самовар знаменитой фабрики братьев Баташевых. «Какой пастой, Клепа, можно довести латунь до блеска?» - консультировался он у художника по металлу. За первым самоваром последовал еще один и еще. На широком кухонном подоконнике в новой квартире с видом на море образовался антикварный уголок. «Клепа, какие занавески лучше подойдут к этому окну?» - задает вопрос деятельный Палыч. И всем понятно, что не о скорой кончине человек помышляет. Нет - духом он не сломлен. Сидит себе перед окном, крутит педали тренажера, чтобы «мускулы не дрябли», и успокаивает всех, мол, пробьемся. - Дылда-Палыч, а подзорная труба для чего у тебя? - Так чтобы знать, пришла ли Клепа к морю. Тогда и мне пора собираться, - любил он пошутить. …Отпевали Павловича в Казанской церкви, в той, что возле «Олимпии». Много народу пришло попрощаться. С собой в другое измерение ему тайком положили маленький мячик, маленькие шахматы. Туда же чуть было не угодил дрозд с весточкой: «Тебя все любят». Дрозд - стеклянная птичка, окантованная свинцом. Если глянуть на солнце сквозь разноцветное оперение, то стекло начнет живо переливаться. Витраж, последний подарок, сделанный Клепой для Дылды. Так и не успели они друг друга настоящим именем назвать. «Тебя все любят»,- заливаясь слезами, голосит дрозд на окне над самоварами… |
