«Я пришел выполнять обещания»

Евгения ГАРАНЖА

Сорокапятилетний доктор молекулярной биологии пришел в правительство, чтобы выполнять обещания. Фото Александра ГУЖОВА

Министр образования Тойво Майметс обещает:
- за четыре года перевести учителей на срочные трудовые договоры, но лишь после того, как в школе улучшатся условия труда;
- улучшить уровень преподавания эстонского настолько, чтобы нелицензированные русскоязычные вузы вымерли сами собой;
- дать Эстонии долгосрочную стратегию развития образования.

— Каким должен быть в вашем понимании хороший современный учитель?

— Разницу между хорошим и плохим учителем можно только почувствовать. Ее невозможно измерить в сантиметрах или взвесить в килограммах. Я помню, в мои школьные годы в Тарту были легендарные учителя, никто не снимал с них мерку, но все знали, что это хорошие учителя. Пытаясь объяснить, почему они были хорошими учителями, я бы сказал, что их влияние и значение простирались далеко за грани преподаваемого ими предмета. Они высказывали свое мнение по поводу событий, касавшихся всей школьной жизни, всей жизни общества, они связывали происходящее в обществе с учебной работой, будь то даже обыкновенный урок математики. Очень хороший учитель мыслит совсем другими масштабами, другими категориями, это и отличает его от не очень хорошего учителя.

— Как должен повлиять на значимость и качество работы учителя срочный трудовой договор?

— В Эстонии много людей, у которых имеется диплом, позволяющий им работать учителем. Моим университетским дипломом является, например, диплом учителя химии и биологии. Я даже работал преподавателем, правда, в университете. А сейчас в Тарту выпускники университетов, которым, может быть, и хотелось бы поработать учителями, не могут этого сделать, потому что все рабочие места заняты. А раз все рабочие места заняты, качество преподавания повысить очень сложно, ведь конкурс провести невозможно, невозможно выбрать между лучшим и худшим кандидатом. Срочные трудовые договоры обеспечили бы движение кадров, внесли бы в коллективы свежую кровь. Это касается выпускников университетов, а что самое главное, это касается тех людей, которые могли бы преподавать, но сейчас вынуждены находить себе применение в других сферах. Они могли бы принести в школу новые идеи.

— Значит, у этого проекта есть все шансы стать реальностью?

— У этого проекта есть шансы стать реальностью. Ясно, что начинать надо не со срочных договоров с учителями, которые создадут им дополнительный стресс, начинать надо с условий работы в школе. Они должны стать намного лучше. Условия работы начинаются с того, как выглядит школа, насколько хорошо освещен класс, достаточно ли в нем воздуха, имеются ли учебные пособия, которые бы позволили, скажем, учителю химии ставить опыты не только при помощи доски и мела, как это происходит во многих школах. Для этого существует проект «Школа в XXI веке», о финансировании которого из дополнительного бюджета мы ходатайствуем в настоящее время. Только когда условия труда улучшатся, от учителей можно будет требовать самоотдачи, тогда школа станет привлекательной для тех людей, которых сейчас она привлечь не способна.

— Как скоро вы намерены добиться своей цели?

— Коалиционный договор составлен на четыре года. Так что, в принципе, у нас в запасе четыре года.

— Надеетесь справиться?

— Надеюсь справиться, потому что я пришел сюда выполнять коалиционный договор.

— Когда Concordia приближалась к банкротству, ректор Педагогического университета сказал, что он, конечно, не хотел бы оказаться пророком, однако это далеко не последний скандал с частным вузом, свидетелями которого нам предстоит стать в ближайшее время. Как бы вы истолковали это предсказание?

— Ну, для этого не нужно быть пророком. Ясно, что ниша, занимаемая частными вузами, значительно сузится. Просто потому, что с 2006 года резко уменьшится количество детей. И следовательно, не понадобится столько школ и университетов. Существует оптимальное количество студентов, которое необходимо для того, чтобы университет держался на плаву. Мне говорили, что это где-то 1500 человек. Вероятно, так оно и есть. Так что количество вузов, конечно, уменьшится. Я надеюсь только, что скандалов не будет.

— Как государство собирается решать проблему тех русскоязычных вузов, у которых не все в порядке с лицензией и дипломами? И если эти вузы исчезнут, должно ли сохраниться высшее образование на языке национальных меньшинств?

— Проблема тех вузов, которые дают образование без лицензии и на каких-то странных основаниях, решится тогда, когда молодые люди будут более осведомлены о том, куда они вкладывают свои деньги и свое время. Если у них достаточно возможностей учиться в лучших вузах, совершенно очевидно, что они сделают выбор в их пользу. Но все дело, естественно, начинается с пресловутого вопроса о языке. И в этой области еще многое нужно сделать.

Преподавание эстонского языка в русских школах должно быть поднято на гораздо более высокий уровень. Следует исходить из того, что в интересах окончившего русскую школу ребенка — если, конечно, он хочет не отправиться куда-нибудь в Европейский союз, где ему гораздо больше пригодится английский или французский язык, а связать свою жизнь с Эстонией — иметь возможность как можно лучше учиться в эстонском вузе, общаться с эстонским государством на правах гражданина и, если он станет министром, вести дела на эстонском языке так же хорошо, как и на русском. С другой стороны, в эстонских университетах действует система, согласно которой выпускники русских школ сначала год учат эстонский, что должно позволить им затем продолжить учебу на эстонском. Но сам, будучи преподавателем университета, я убедился, что либо этого года, либо качества преподавания в этот год явно недостаточно для того, чтобы студент овладел языком.

— А что вы думаете о новомодной идее перевести высшее образование на английский?

— Оно никогда не перейдет на английский. Да и такой идеи на самом деле не существует. Ее приписывают бывшему ректору Тартуского университета профессору Пеэтеру Тульвисте. Но он лишь попытался поднять вопрос, в какой степени стоит использовать английский язык в системе образования. То, что Эстония уже в какой-то степени перешла на английский язык обучения, — свершившийся факт. Ничего не поделаешь: если нам не удается найти подходящего профессора в Эстонии, проще привезти англоязычного профессора, чем позволить этому месту пустовать. Однако, я думаю, опасности, что английский язык подомнет под себя эстонский, нет.

— Некоторые учителя предлагают такой выход из положения: если школа все равно не способна дать учителям эстонского конкурентоспособную зарплату, возродить госзаказ. Чтобы студенты, учащиеся на государственных местах, обязаны были вернуться в школу в качестве преподавателей.

— Я настолько стар, что повидал на своем веку систему государственного распределения. Я окончил университет в 1980 году, когда всех выпускников действительно в принудительном порядке на три года направляли куда-нибудь на работу. Именно с таким аргументом, что государство на тебя потратилось, теперь поезжай и отработай. В результате же, если это место оказывалось не таким уж привлекательным, зарплата маленькой или коллектив плохим, люди ухитрялись исчезнуть оттуда задолго до того, как проходили требуемые три года. Так что я не верю в это средство. Я верю в то, что хорошая рабочая среда, хороший коллектив и творческая атмосфера способны привлечь и удержать людей. Если какая-то русская школа говорит, что ни один учитель эстонского не идет к ним работать, пусть подумают, почему. Ответ – маленькая зарплата — далеко не всегда будет верным.

— Какие же еще варианты ответов вы предлагаете?

— Я насмотрелся на то, как устаревают научные учреждения, где нарушена преемственность. В учебном заведении, как в любой хорошей семье, каждые два года должен появляться на свет новый ребенок, бабушки, дедушки и внуки должны быть вместе.

— Ваша предшественница очень беспокоилась о том, что многие школы не способны планировать свое развитие. В то же время учителя недоумевают, почему за последние годы они уже второй раз переходят на новую программу обучения, хотя никто не объяснил им, чем была плоха старая, проработавшая всего пару лет. Появится ли, наконец, во время вашего правления долгосрочная стратегия развития эстонского образования?

— Да. Ответ однозначно – да, потому что это было одно из твердых обещаний, которые я дал. Все эти изменения в законах, касающихся образования, нужно начинать с создания какой-то концепции. Я начал не с пустого места. Многое уже сделано. Есть стратегия «Обучающаяся Эстония» и другие, откуда можно позаимствовать немало полезного. Должно быть небольшое по объему стратегическое соглашение, в котором обозначены приоритеты в сфере образования. И лишь потом можно планировать изменения в повседневной школьной жизни. Я уверен, что отдельным школам очень трудно самим создавать стратегию развития. Школьный уровень компетентности этого не предусматривает. Я знаю, что есть такие директора, которые обладают гораздо более широким видением системы образования, чем министр, но это все же, скорее, исключения, чем правило. Поэтому разработкой стратегии все-таки должно заниматься государство. И государство не должно вносить в систему изменения только потому, что я стал министром и хочу что-нибудь изменить. Так делать нельзя.

— В последнее время средства массовой информации подняли проблему ухудшающихся условий обучения детей с особыми потребностями и детей-инвалидов. Что их ждет?

— Дети с особыми потребностями будут всегда. И поэтому условиями их обучения нужно заниматься ВСЕГДА! В этом нет ни малейшего сомнения. То, что условия их обучения ухудшаются, правда. Но они ухудшаются во всех школах Эстонии. Ну, может, не во всех – в гимназии Хуго Треффнера или в Английском колледже, может, и нет – но в большинстве. Поэтому этой проблемой надо начинать заниматься немедленно.