Ой, и хорошо же в сумасшедшем доме!

Елена СКУЛЬСКАЯ

Даже любовь и нежность ей всегда приходилось выкраивать из ненависти и отчаяния, ибо никакого другого материала у нее под руками никогда не было. Яростный кинематограф Киры Муратовой, играющий с огнем на лезвии ножа. Своими уродцами она может поспорить с героями Феллини, своей жестокостью – с беспощадным любимцем последних кинофорумов Ким Ки-Дуком.

В первых своих фильмах, в шестидесятых годах прошлого века, она, чтобы сэкономить скудные средства, выделенные на ленту заштатной Одесской киностудией, снималась иногда сама, как в «Коротких встречах» с Владимиром Высоцким. Тогда-то и врезалась в память ее мужская настороженная собранность тигра, готового к прыжку: короткая стрижка, челка, узкий рот, вороненый зрачок – дуло пистолета. Кира Муратова. Скоро она отметит семидесятилетие.

В 1990 году, в момент всеобщего распада и развала, она представляла в Доме кино, в Москве, свой фильм «Астенический синдром» о той жизни, что умирала за окном. Она привезла из Одессы всю съемочную группу: плохо одетые, измученные, с шарфами, в стоптанных сапогах; сама Кира Муратова поднялась на сцену, зачем-то прижимая к боку большую хозяйственную сумку. Из зала было видно дно сумки, заляпанное грязью (сумка тяжелая, и пока ждешь автобуса, непременно поставишь ее в грязь, хотя и знаешь, что потом будет трудно отмыть). Кира Муратова наклонилась к залу, прищурилась в его темноту и резко произнесла: «Вы, наверное, хотите, чтобы я сказала, что не все нам удалось, что фильм получился не совсем такой, как задумывалось, что мы, конечно, старались, но теперь не всем довольны? Чтобы вышло скромненько и достойненько? Какая чушь! Нет уж! Мы сделали именно то, что хотели, и мы довольны сделанным. Я заявляю вам, что фильм нам удался!»

«Астенический синдром» Киры Муратовой утвердил фрагментарий как единственно возможный принцип сцепления разорванных звеньев цепи времен, судеб, ощущений, утвердил самоё разорванность как способ цельного и гармонического понимания происходящего. Запах дорогих духов всегда по-змеиному тонко и причудливо скользит по поверхности пространства, только дешевая парфюмерия проливается лужей, через которую невозможно переступить.

«Астенический синдром» - фильм о кромешной усталости – от жизни, от смерти, от одиночества, от самой усталости, которая опустошает все вокруг себя, превращая в монстров даже тех, кто способен любить.

Между чрезмерностью и манерностью

Можно было бы сказать, что Кира Муратова создала кинематограф типажей, что в ее лентах действуют раскрашенные феллиниевские уродцы, бормочущие свой бредовый, сумасшедший текст, не умеющий корреспондировать окружающему миру; но тогда добавим к этому, что уродцы Киры Муратовой лишены, в отличие от феллиниевских, примирительной, демократической цирковой иронии, они не только безобразны, но и страшны, и безумие их отдает не нелепостью, а предвестием ужаса, - как старик во сне Анны Карениной.

Можно было бы сказать, что фильмы Киры Муратовой сюрреалистичны и восходят, в конечном итоге, к «Андалузскому псу» Сальвадора Дали - Луиса Бунюэля; но тогда добавим к этому, что живопись кадра Киры Муратовой всегда узнаваема, всегда отзывчива, всегда откликается именно на те обстоятельства жизни, что волнуют всех.

Есть что-то в кинематографе Киры Муратовой от попытки раздражать током лягушачью лапку. Всегда в ее фильмах есть педалирование и чрезмерность. Иногда они переходят в манерность, иногда в смакование жестокости.

«Сладкая жизнь» Киры Муратовой

В «Увлечениях» у Киры Муратовой появился соавтор – писательница и актриса Рената Литвинова, придавшая кинематографу Муратовой некий инфернальный шик. В «Увлечениях» Рената Литвинова произносила монолог собственного сочинения о морге и прозекторе, который издевался над телом ее покойной подруги (разумеется, подруги героини) - он специально бросил окурок в беззащитное и изрезанное тело.

Экранная красота и литературная одаренность Ренаты Литвиновой, некоторое время не расстававшейся с Кирой Муратовой, позволили окружить обеих мишурой светской жизни; дамы появлялись на приемах в Москве и Париже, репортаж из дорогого магазина, где жених покупал подарки к свадьбе с Ренатой, показали по телевидению.

Постепенно возникло ощущение, что автор «Коротких встреч» и «Астенического синдрома», если не гордившаяся бедностью, то, во всяком случае, гордо несшая свое равнодушие к миру меркантильных ценностей, step by step переходит в иной, американизированный слой людей искусства, где художническая удача имеет отношение к успеху, а успех имеет денежный эквивалент. Но ощущение возникло и исчезло – довольно быстро Кире Муратовой приелась сладкая жизнь.

Тошнота

Фильм «Три истории» Кира Муратова сняла, может быть, в отместку сладкой жизни, да и жизни вообще, ибо в этом фильме режиссер от нее, от жизни, отказывается. В ленте «Три истории» (читай – три смерти) дана панорамная, ироничная и одновременно очень красивая картина Ада.

В первой истории дан собственно Ад, его топка, его истопник, раздражающий, щекочущий нервы и раздувающий огонь, сочиняющий столь напевные, визгливые и умопомрачительно-дурные стихи, что уже почти талантливые. Он стонет и поет стихи. Стонет за дверью голый, оплывший, жирный оперный певец, которого заперли в Аду за долги; с простоволосыми жалобами воздевает он некрасивые полы халата к небесам. Стонет и мечется убийца в исполнении модного и чрезвычайно любящего подобные роли Сергея Маковецкого. Убийца как бы издевается над достойной пословицей чопорных англичан, уверяющих, что в каждом шкафу есть свой покойник, - убийца приволакивает свою жертву к истопнику именно что в шкафчике. Он убил красавицу-соседку, пленявшую его, травившую его своей обнаженной красотой; он любуется трупом. Он раскрывает его перед сожжением, и прекрасное тело (посылающее привет панночке из «Вия») демонстрирует нам свое грубо вспоротое горло, напоминающее грубо и пьяно вспоротую консервную банку с бычками в томате, которые всегда успевают вымазать темно-красным жестяной зубчатый край банки.

Вторая история об Офелии в исполнении Ренаты Литвиновой. Эта очаровательная, с кошачьими изгибами молодая женщина лишает жизни матерей, которые отказываются от своих детей в роддоме. Потому что именно так поступила с Офелией ее родная мать. Офелия находит и свою матушку и топит ее в быстром течении, чтобы матушка, назвавшая дочь безвинно утонувшей Офелией, могла и сама испытать прохладное счастье погружения в смертельные струи очищающей воды. Наверное, Леты, реки забвения. Офелия в красном, и ее мама в красном, кровавом; Офелия шепчет: не люблю мужчин, не люблю женщин, люблю детей, нет, не люблю детей…

А в третьей новелле маленькая шестилетняя девочка убивает пожилого дяденьку, которого сыграл Олег Табаков, с помощью крысиного яда. Вот дяденька делал замечания, не разрешал выходить в сад и трогать его кофемолку, да и умер: достаточно было из мышеловки подсыпать ему порошка в воду. Отвратительное дитя, то толсто и развратно появляющееся голышом в дверном проеме, то плюющееся остатками пирожка, то приникающее к многочисленным кошкам, похожим на него. И самый страшный кадр: долго-долго таскает по экрану кошка труп жалкого ощипанного петушка…

Безумие под маской нормы и норма под маской безумия

Рассчитавшись со смертью, Кира Муратова взялась опять за жизнь. «Второстепенные люди» ее вышли из Гоголя. Того сверхпоэтического Гоголя, который сам писал стихи, а потом сжег их и стал прозаиком, но о поэтическом провале не забыл и жаждал реванша. Такая страшная месть Гоголя прозаикам за несостоявшуюся поэзию. Бабель, Ильф и Петров, Платонов, Олеша, Булгаков – целая школа прозы, которая перекладывает себя на музыку стихов и не может удержаться от гоголевских уроков.

Второстепенные люди живут в каком-то боковом, коридорном пространстве пейзажа: там строятся роскошные особняки новых русских, в недостроенных особняках стоят псевдокопии древнегреческих и древнеримских скульптур; балки и ведра, матрас на озере паркета. На косогоре, поросшем бурьяном, мечется розовая, голая, красивая свинья, отбиваясь от преследователей. За свиньей, бессмысленно шаря по воздуху руками, будто у них завязаны глаза, гоняются разномастные, разноцветные герои; поймали, навалились, придавили свинью и замерли, счастливые, навсегда; никто больше не двигается, цель жизни достигнута.

А свинья-красавица через полфильма еще появится перед зрителем: будет помахивать присборенными, почти плиссированными ушами, будет помешивать носом грязь в луже, как бы будет посылать привет Николаю Васильевичу Гоголю.

А в другом месте будут пересекать кадр счастливые сумасшедшие. Самые настоящие сумасшедшие. И даже санитар у них сумасшедший (кажется, для порядка приставлен один номальный – доктор, но он, может быть, только притворяется нормальным). Выходят сумасшедшие на прогулку. Ломаются, кривляются, рожи корчат. Эдакий проход из кинофильма «8 1/2» Феллини или легкий танец чертиков из «Формулы любви» Марка Захарова. Ряженые, словом. Ей-богу, ряженые. И среди них выделяется один – Миша. У него всепоглощающая страсть – он собирает марки, билетики, конвертики, номерочки, и все свое богатство хранит в специальном альбомчике, а альбомчик прячет под матрасом, и так ему делается сладко и хорошо, когда он альбомчик свой рассматривает, как тем, кто поймал розовую свинью и навалился на нее в восторге.

А главный герой ленты, собственно говоря, труп. То есть в конце фильма окажется, что он живой труп, иными словами, опять же ряженый, но пока все думают, что он мертвый. И его необходимо спрятать. Не оставлять же его в доме, где его в любую минуту могут найти. А получилось все так: будущий труп напился, стал буянить, любовница выскочила на улицу, затащила в дом проходящего мимо доктора, доктор толкнул пьяницу, тот упал и умер.

Доктор сначала было сбежал, а потом вернулся и видит – пьяница живой. Только это был не тот пьяница, а его брат-близнец, который, кстати сказать, спиртного в рот не берет. А первый пьяница именно что мертвый. А тут в дом является следователь. Женщина. И интересуется трупом. Но совсем-совсем другим трупом, совершенно посторонним сюжету, просто кого-то там еще убили и расчленили. Правда, есть еще один труп – это два школьных учителя поссорились: один преподавал русский язык и литературу и у него было неудобное расписание: урок - окно, урок - окно, а второй преподавал физкультуру, и расписание у него было роскошное. Ну первый учитель и не выдержал, интеллигент все-таки, не мог он терпеть несправедливость, вот и пришлось ему убить физкультурника.

Но нам-то, собственно, нужно следить за главным первым трупом пьяницы, его в огромной сумке на колесиках таскают по всему городу; иногда вытаскивают и делают вид, что он живой, а только очень сильно напился, но потом опять прячут и опять таскают, а потом сдают в камеру хранения, а он там возьми и оживи, и все кончилось хорошо.

Циркачи, ряженые, клоуны, петрушки, паяцы, безумцы… Летит гоголевсквая тройка, и некому посторониться, некому шарахаться в строну, некому спрятаться, потому что все сидят в той – то ли бричке, то ли телеге, все вместе несутся вскачь.

Хороши дела в нашем сумасшедшем доме, ой, хороши!

Чеховские мотивы

Во всех почти фильмах Киры Муратовой слова не играют никакой роли: дело в интонации; они произносятся поэтически – с бесконечными повторами, рефренами, рифмами; они, собственно, поются, как пелись когда-то в Афинах слова древнегреческих трагедий. Не случайно в названии нового фильма мастера «Чеховские мотивы» есть двучтение – мотивы сюжетов и настроений, но и музыкальные мотивы, мелодии тоски и ужаса, выпеваемые у Чехова в подтексте и выплеснутые на берег экрана у Муратовой.

Каждая фраза повторяется и выпевается на множество ладов, словно работает бормашина, въедающаяся все глубже в больной зуб: сверло проходит гнилую мякоть и подбирается к нерву; как только заденет нерв, следующий персонаж взвизгивает, бьется, сопротивляется натиску боли. Во времена инквизиции признание, сделанное под пыткой, называли песней. Песня студента, которому отец-самодур не дает денег на поездку в город, в университет, не дает денег ни на что – ни на одежду, ни на квартиру; песня отца, который причесывается перед зеркалом и мурлычет про себя, что он красив и статен, а сядет за стол – так видно, что его никто не любит, не ценит, а только все объедают; соло матери семейства, заезженной и уродливой, и хор детей – толстых, уродливых, ненавидящих, монотонных, заунывных. Все в круглых, криво сидящих очках. Дождь идет и размыта земля. Потом снег идет и слякоть кругом. И нет человеческого жилья рядом. И ничего человеческого нет вокруг.

В «Чеховских мотивах» Киры Муратовой свинья заслонила собой практически всех действующих лиц, оставив место разве что только для гусей и индюков. Страшные сверхкрупные планы приглашают убедиться в том, что лицо человека и морда свиньи ничем особенно не отличаются, и запросто можно их спутать. Свинья сопит, хлюпает мокрым носом, маленькими глазками въедается в окружающее, и человек сопит, хлюпает, чавкает за бесконечным обедом, полным нелюбви, раздражения и взаимной глухоты…

Большая часть фильма проходит в церкви во время обряда венчания. И вот исправно молятся персонажи фильма Киры Муратовой, персонажи, породнившиеся со свиньями умом и статью. Но и в церкви царит та же дичь и то же свинство: и сплетни, и слухи, и скука, и духота убожества, и страшные уродцы стоят под иконами. И поет, поет священник на непонятном церковно-славянском языке, и поет, заливаясь, жирный, женоподобный жених с серьгой в ухе, выходя из церкви на широкие деревенские просторы. И поют, жужжат, трясут драгоценностями и шляпками гости, пришедшие на венчание, и слушок идет по церкви, что, вроде бы, убил жених-то предыдущую жену, да и новая-то жена вроде бы уже венчалась с кем-то другим…

А потом в пустой церкви дико визжит священник, выясняя отношения с дочерью, которая визжит в ответ и кидается на него с кулаками. Только что он благостно и величественно совершал церковный обряд, а уже лицо его искажено злобой и непримиримостью. Дочка у него дикая, похожая на уголовницу, прислужники у него в церкви странные и забитые, а главное, в Бога-то, судя по всему, не верят.

А в самом финале священник успокаивается, достает расчесочку и причесывается долго и аккуратно, как тот мучитель-отец, что не давал денег истеричному, злому и немощному сыну и считал себя красавцем и был похож один к одному на свинью.

Перемена участи

Почти пятнадцать лет назад Кира Муратова сняла фильм по «Записке» Соммерсета Моэма и с особенным смыслом назвала его «Перемена участи». Это, кажется, единственный ее фильм с отчетливым, диктуемым первоосновой, сюжетом. (Хотя главный персонаж возникает все равно из эстетики Муратовой – немая девочка, жестами и умолчанием создающая королевство кривых зеркал, играющих в страшные игры с жизнью и смертью.) Фильм можно прочесть так: когда непорочность и чистота начинают защищать себя с оружием в руках, ищите грязь и лицемерие в этой непорочности.

Сейчас ясно, что эта притча не устарела: тот, кто остался честен и чист в кинематографе, тому по-прежнему трудно и тот по-прежнему не станет защищать себя с оружием в руках…

…Но когда все спят непробудным сном, кто-то же должен ходить с колотушкой и стучаться в души…