Чудищем мне уже больше не бывать

Николай ХРУСТАЛЕВ

На проходившей 16 мая в Русском драматическом театре церемонии закрытия сезона имя актера Юрия Жилина и его фото на большом экране значились в номинации «Самый занятый артист».

Саня с утюгом

- Юра, в нынешнем сезоне зрители видели вас на сцене Русского театра сразу в трех, даже четырех ролях, потому что Жак в «Любви и золоте» - и кучер, и повар в одном лице. Но были еще и смотритель училищ Хлопов в «Ревизоре», и Пипино, который клоун. Этот спектакль для всей семьи идет в Белом фойе. Думаю, нет смысла спрашивать, кто из вышепоименованных персонажей ближе вам по-актерски. А вот кто ближе по-человечески?

- Дайте подумать. Нет, не знаю... Тут легче всего сказать, что, получая какую-то роль, сразу вспоминаешь, как в институте тебя приучали к мысли, что артисты - люди подневольные, что получил - то и играй, приказ повесили - выполняй.

- Где же это с вами так обходились?

- В Институте искусств во Владивостоке, там я учился у прекрасного Ефима Давыдовича Табачникова, царство ему небесное. Спасибо, что так учил и втолковывал, что любая работа требует настоящей отдачи. Получаешь роль, и первая мысль - она не твоя, как с ней быть - не знаешь, начинаешь вертеть ее так и эдак, это домашняя работа. Домочадцам тут не позавидуешь, им достается в начале репетиционного периода. А потом вдруг все начинает выстраиваться, ты с ролью начинаешь совпадать настолько, что и вне ее уже действуешь, как этот персонаж. Поэтому после «Клоунов», где я с соской большой на груди, боялся и в других спектаклях выходить на сцену той же походкой, с той же пластикой. Выходить большим, наивным ребенком, который не очень догоняет, что же это вокруг происходит. Я когда Пипино репетировал, вспомнил, что еще в институте когда-то видел необыкновенного трехлетнего мальчугана, необычайно крепкого, такого сильного, что для игры ему давали утюги. А на груди у него висела бутылка из-под шампанского с чаем. Пацан все время был в движении, прыгал и ползал, уследить за ним было невозможно. А когда к нему обращались, Саня начинал улыбаться, и это было потрясающе. Вот оттуда и Пипино. На самом деле сейчас я вроде ухожу от вопроса, но не хочется говорить: эта роль мне нравится больше, та - меньше, все, что играешь, все равно твое.

- Ладно, не будем о том, кто ближе. Кто из героев вам понятней? Жак, что себе на уме, тот же наивный Пипино или Хлопов, постоянно дрожащий как осиновый лист?

- Наверное, он все же, Пипино. Вот он, кстати, раз зашел разговор, мне всех и ближе. Может, потому, что последний по времени, внутри с ним связанное еще не успокоилось. А еще потому, что считаю себя человеком из прошлого времени, а к нынешнему пристроиться никак не могу. Такой и Пипино.

«Казанский университет»

- Разговариваем мы на балтийских берегах, а учились-то вы на Дальнем Востоке.

- В те времена он особенно дальним еще не был. А вырос я на Сахалине, там в школе учился. Две вещи запомнил навсегда - потрясающую природу и икру - больше там ничего не было. За колбасой - очередь, за яйцами - очередь, и все раз в месяц. Но это в те времена. Зато зимой обязательно ураганы, все заносит снегом, жизнь в Южно-Сахалинске останавливается, все борются со стихией. Однажды нанесло столько снега, что мы из театра не могли выйти, не говорю уже про телефонные будки, упакованные бураном по макушку.

- После института вы могли и во Владивостоке, наверное, остаться, учились все же у главрежа местного театра.

- Тут занятно вышло. В театр родного Южно-Сахалинска меня сразу позвали на роль молодого Владимира Ильича. Была такая пьеса «Казанский университет», и это было нечто... Но и опять сразу ехать на Сахалин мне, честно говоря, не очень хотелось, потому приехал позже, где-то в сентябре, сезон уже начался, но меня все равно взяли, дали 120 рублей, после института это было много. А про Владимира Ильича зря я начал... Спектакль был очень веселый, как раз для детских каникул, на которых мы его только и играли. Причем в зале шло одно веселье - на сцене другое. Дети веселились в своей компании, потому что не понимали, что происходит на сцене, а артисты веселились, потому что пытались расколоть друг друга. Без смеха ни одна сцена не обходилась... Спектакль заканчивался словами про птицу-тройку, и уже на третьем представлении народный артист, их произносивший, глядя в зал, с такой тоской это делал...

- С Лениным, по правде говоря, вы несколько удивили, потому что чаще всего мы видим вас в комедийных ролях.

- В душе я, конечно, чувствую себя другим, хотя на сцене я и умирал, и злодейства совершал, и неблагополучных подростков играл. Табачников мечтал поставить «Женщину в песках», пытался пробить в театре, но Кабо Абэ был под запретом, потому что не состоял в коммунистах. Еще где-то поставить Табачникову тоже не давали. Он сделал это на курсе в институте. Мы успели сыграть четыре спектакля, а потом нас закрыли. В пьесе были два главных героя, мужчина и женщина, в их отношениях усмотрелась немыслимая по тем временам эротика, словом, понятно... А еще в спектакле был в полном смысле живой песок, потому что его изображали люди. После первого показа на третьем курсе я потерял голос, и два дня не мог сообразить, на каком свете нахожусь. Была такая общая отдача. Занятия пластикой для этого спектакля проходили часа по три, и на полу в зале оставались лужи пота, не преувеличиваю - лужи. Тогда у меня не было еще такого веса, мы были молодые, красивые, задорные, и «Женщина в песках» - это было что-то...

Шмыг-шмыг

- Чаще всего вам приходится играть сейчас добрых людей. Но есть вопрос, который и мне самому кажется странным: добрые персонажи - это всегда положительные персонажи?

- Нет, конечно. Когда доброта бескорыстная, это одно, и это прекрасно. А когда Хлопов в «Ревизоре» такой с виду добрый, а на самом деле только одного хочет, чтобы его не трогали, это совсем другое. Он ведь даже кому-то завидовать боится, на все готов - только не трогайте, не замечайте. Не знаю, какие уж там у него подчиненные, но и в своем училище он шмыг-шмыг по коридору, чтобы поскорее до своего кабинета добраться и там притихнуть. Вот Жак добрый, себе на уме, но добрый.

- Все, о чем говорим, кроме Ленина, конечно, это роли сегодняшнего дня. Их немало, вас даже в театре номинировали, как самого занятого. При этом, не сомневаюсь, вы в душе все равно считаете, что играете меньше, чем хотели бы.

- Когда не занят, когда не приходишь в театр, то возникает чувство, что есть море времени, не понимаешь, почему так происходит, что не играешь. И эта номинация показалась мне совершенно неожиданной, страшно удивила. Конечно, всегда хочется большего. Не в том даже дело - занимают или не занимают, много спектаклей играешь или мало. Всегда хочется чего-то нового, и не могу сказать, что даже в этом, удачном, кажется, сезоне у меня было много нового. «Клоуны» были, «Гроза», но ведь и еще чего-то хотелось бы. То попробовать, это...

- Есть ведь творческие заявки...

- Не умею этого делать. Загораюсь, конечно, но ведь и себя надо воспринимать адекватно - возраст... И потом, пробиваться и просить - тоже умение, у меня его нет. Все Булгакова вспоминают, мол, ничего ни у кого не проси, сами догонят и дадут. Не знаю, сейчас время другое, сам должен быть кузнецом... К тому же я еще и ленив, а надо бы суетиться. Раньше мы были защищены, не боялись чего-то потерять. Что там говорить, все было радужно, потому что молодой, верилось в успех, в победы. Хотя в коммунизм особенно не верил, при том, что и в комсомоле был, и в партии. На Сахалине ко мне подошли: пришла разнарядка на вступление, давай. Я говорю: а может, не надо? А мне вопросом на вопрос: играть хочешь? Значит, вступил, год кандидатом, потом членом, но не долго это было, и не для меня. А после института мне очень хотелось играть, за три года я в Южно-Сахалинске сыграл 15 или 16 ролей, от поклонниц бегал через черный ход.

Верный муж

- А какие в Южно-Сахалинске были поклонницы?

- Как и везде - молодые и длинноногие, с горящими глазами. Но я был семейный и верный человек, верный муж. Так что от поклонниц держался подальше. А теперь в Ботаническом саду совсем скоро буду в «Аленьком цветочке» приказчика купца играть, не самая приятная личность. Какие уж тут поклонницы? Вот если бы Чудище, что превратится в красавца, тогда другое дело. А ведь когда-то для меня с «Аленького цветочка» все и начиналось. В третьем классе я пришел в городе Холмске записываться в фотографический кружок. Но недобор был в соседнем кружке, в кукольном. Не хватало там мальчишек и девчонок. Забрали меня туда, и стал я водить кукол. Вот там в «Аленьком цветочке» я Чудище и играл, страшным голосом говорил, железками гремел. Так в драмкружке и остался. И когда оканчивал среднюю школу, мне написали две характеристики - одну для поступления в университет на физмат, с математикой и физикой у меня было хорошо, а другую дали для Института искусств. И теперь я в этой профессии. Хотя убежден, что артистами становятся не случайно. У людей, которые играют на сцене, как мне кажется, что-то в этой жизни не произошло, с чем-то они не согласны, с тем, что вокруг происходит, и иначе выразиться они не могут. На самом деле быть артистом - это болезнь. Но она мне нравится.