Легкость чистого цвета

Николай ХРУСТАЛЕВ

Сегодня у нас в гостях научный сотрудник Государственного музея изобразительных искусств имени Пушкина, доктор искусствоведения Виктория МАРКОВА.

- Виктория Эммануиловна, помню, однажды довелось пить чай в служебных помещениях Русского музея в Санкт-Петербурге, по стенам висел русский авангард, время которого выставляться публично еще не пришло, и все было так по-домашнему. Когда вы ежедневно приходите на работу в стены великого музея, то о его величии все время не думаете?

- Вероятно, так и есть, тем более что в этом музее помню себя с восьмого класса, я занималась здесь в кружке и практически лет с 18-19 в нем работала. Словом, что называется, вся жизнь с ним связана.

- И что в этой жизни было?

- Как и в любой жизни, было много всего. Больше все же, наверное, было радостного. Сам по себе музей - структура сложная, и люди здесь могут заниматься совершенно разными вещами. У кого-то круг обязанностей может быть узким, а есть должности, которые подразумевают, наоборот, широкое поле деятельности, здесь «от» и «до» размыты. Я принадлежу как раз ко второй категории, поскольку нам приходится заниматься и фондами, и выставками, и проектами разного характера, и научной работой, и каталогами. Так что дел хватает.

Виктория Маркова с мужем, художником Иваном Порто. 2 х фото Сергея ВИДОВА

- Вы занимаетесь непосредственно итальянским искусством. Когда-то Джорджо Вазари оставил потомкам огромный том жизнеописаний художников своего времени. С тех пор минули века, но этот фолиант продолжает сегодня работать?

- Вообще Вазари был человеком в своем роде универсальным, что соответствовало духу эпохи. Он был живописцем и архитектором, имел огромную мастерскую, но при этом стал и первым историографом, об истории искусства речи тогда не шло, она только формировалась. Но Вазари понимал, что является свидетелем больших и очень ярких событий, что некоторые из его современников - гиганты, Микеланджело, к примеру. Потому и понял, что должен оставить какую-то летопись искусства, свидетелем которого был. И те жизнеописания великих итальянских живописцев, скульпторов, архитекторов, что он сделал, конечно, документ неоценимый.

Когда-то «Жизнеописаниям» верили безоговорочно, к тексту, что дошел до нас, относились, как к факту. В XIX веке к его сообщениям стали относиться скептически, эта тенденция укрепилась еще больше в ХХ веке, как раз тогда, когда история искусства стала развиваться как наука. Стало даже в каком-то смысле хорошим тоном подвергать сомнению свидетельства Вазари. Но вот последние десятилетия показывают, что многое, о чем он писал, является абсолютной правдой. Находятся документы, и они это подтверждают.

- Вазари, сказали вы, понимал, что живет рядом с гигантами. И все же должны пройти века, чтобы потом кого-то из наших современников причислить к гигантам?

- Между нашим временем и теми временами существует огромная и принципиальная разница. Теперь другой этап, другое состояние истории искусства. Если говорить об эпохе Возрождения в Италии, то это был на самом деле уникальный период. Может быть, в понимании широкой публики Возрождение сейчас превратилось в общие истины, в клише и воспринимается как должное. Раз, кажется, про него так принято считать и говорить, значит, вроде и возражать нечего, надо соглашаться. Но по существу речь идет о поворотном моменте, о новом витке в истории европейской культуры, искусства, начавшемся в Италии, чтобы совсем уж точно - во Флоренции, после периода средневековья. Хотя не дай Бог начинать противопоставлять одну эпоху другой, это неправильный и не исторический подход. А кроме того, одна страна реализуется в одну эпоху, а иная - в другую. Но именно эта, рожденная эпохой Возрождения модель новой культуры, новой идеологии, нового понимания стиля жизни потом получила развитие и стала основой современной западной демократии, потому что все здесь не ограничивается рамками чисто художественных проблем. За этим стоят более глубокие вещи - миропонимание, отношение к жизни, отношения между людьми.

- Перед тем как заняться итальянским искусством, вы из многого выбирали?

- Вообще по культурной своей принадлежности я глубоко русский человек, возможно, именно это позволяет мне понимать итальянское искусство, об этом, кстати, говорили многие русские классики, что понимание чужой культуры помогает лучше понять свою, так что тут не стоит заново придумывать велосипед. Мне не из чего не пришлось выбирать. Своим студентам я говорю, что человек сначала должен прислушаться к себе самому, что не следует заниматься тем, что поначалу может показаться лучшим или более масштабным в сравнении с другим. Искусство - предмет очень сложный и тонкий, это не только форма, но и содержание, и здесь надо выбирать то, что вам ближе по духу, пониманию.

- Тем не менее специалист, доктор искусствоведения, занимающийся огромным пластом культуры, может иметь свои личные пристрастия?

- Несомненно. Без этого искусством в широком смысле вообще нельзя заниматься. Никаким творчеством нельзя заниматься. У меня есть пристрастия, сильные. С полной уверенностью я заявляю, рискуя поневоле показаться банальной, что самый великий итальянский художник - это Рафаэль. Вообще итальянское искусство, на мой взгляд, рождалось, как песня. В нем есть легкость, возможно, кажущаяся, потому что любое творчество - это труд, труд души, и не только ее. Но утруждать зрителя итальянские художники никогда не хотели, ему хотели доставить удовольствие. И когда видишь эти чистые цвета, этот естественный поток жизни, который выливается с их полотен, то это, как освежающая, благотворно действующая струя.

Но итальянская живопись, с которой я связана много лет, отнюдь не исключает серьезного отношения к искусству вообще, в том числе к современному: к поп-арту, к нынешним формам и поискам. Это те две стороны одной медали, без них нет целого. Это не значит, что я смотрю на итальянские картины, а потом перехожу в другой зал, где немцы и голландцы, и там думаю: нет, это мне не нравится. Или мне ХХ век не нравится. Говорю так потому, что в среде любителей искусства существует мнение, что старое искусство - это хорошо, а новое - плохо, или новое - это передовое, а старое - музейная пыль. Неправильно это, потому что есть нечто общее, что вообще связывает сферу творчества, творческого выражения человека.

- Почему все же итальянское искусство определило вашу судьбу?

- В детстве я жила в атмосфере итальянской музыки, так что все началось с нее, с итальянской литературы, а в 8-м классе, когда пришла в кружок в музее, то имела возможность видеть картины, много итальянских картин. И в Эрмитаже у нас замечательная коллекция, огромная. С другой стороны, понятно, что в советское время не так легко было исполнить свою мечту и увидеть в подлиннике те произведения мирового искусства, что хранятся в зарубежных музеях. Но мне повезло: Ирина Александровна Антонова, директор нашего музея, помогла мне после университета поехать сначала в туристическую поездку, через год в командировку, их даже две было, а я была еще совсем в юном возрасте, 24 года. Спустя несколько лет я поехала в Италию на годичную стажировку.

- Есть вопросы, которые иначе, как наивными, не назовешь, и один из таких хочу вам сейчас задать: что отличает превосходную репродукцию от оригинала?

- Этот ваш вопрос как бы совершенно нормальный, но ответить на него сложно, чтобы стало понятно тому человеку, кто, скажем, этой разницы не понимает. В двух словах: между репродукцией и подлинником нет ничего общего. Иногда я даже предпочитаю репродукции черно-белые фотографии как инструмент для профессиональной работы. Я понимаю, что стиль жизни теперь таков, что людям хочется иметь альбом, видеть что-то на стене в своем доме. Но все это, если речь о подлинном искусстве, лишь слабая тень, дающая первоначальную информацию о произведении. На самом деле не хочу усложнять эту проблему, она не так проста, но есть и другой вопрос: человек, который видит подлинник, должен быть готов к этому. Он должен быть готов «прочесть» его. Но я глубоко уверена в том, что знакомство с подлинником даже людям не очень искушенным все равно дает многое и способно пробудить истинное восприятие. Репродукция сделать это не способна.

- Чему, Виктория Эммануиловна, вас великие итальянцы научили по жизни?

- Многому. Даже каким-то основополагающим жизненным принципам. Вообще такой вопрос мне задают впервые, так что по ходу дела размышляю... Думаю, в первую очередь итальянская культура учит вере в человеческие возможности и в высокое предназначение нашего существования. Земного, например. Учит пониманию истории, что очень важно, потому что хотя наши жизни - это отдельный отрезок, но мы связаны со всем этим пластом мировой истории и мировой культуры. И наконец, итальянская история и культура учат историческому оптимизму.

- Сегодня можно открыть что-то новое в том, что, кажется, уже изучено, описано, снова изучено и снова описано?

- Мнение о том, что история искусства - явление устоявшееся и известное, это заблуждение. Разумеется, во многих фрагментах она устоялась, но существуют масса проблем и явлений, масса мастеров, о которых мы или почти ничего не знаем, или знаем сравнительно мало. Ведь история искусства - это то, что сложилось или складывается людьми последующих поколений, так что это некий взгляд на прошлое, это не безусловная схема, спущенная нам сверху. Сначала история искусства возникает на основе данных, фактов, сведений и так далее, потом схема насыщается новыми фактами, новыми данными, новыми сведениями, и насыщение происходит постоянно. И все в историю надо уместить, но для этого ей надо самой измениться. Потому что меняется знание фактов, знание событий, а это меняет и схему. И процесс этот бесконечный. К тому же где-то может не хватать фактов, что-то может представляться ошибочным, и люди начинают заниматься поиском новых фактов, добывать их в архивах на уровне письменном или делать то, чем занимаюсь я, искать новое на уровне самих памятников. Дело в том, что итальянцы практически никогда не подписывали свои картины. В ХХ веке был практически заново открыт Караваджо, художник очень крупный. Но это первый уровень мастеров, тем более ждут своего открытия творцы второго или третьего ряда. Мне в этом смысле повезло: занимаясь своим делом в России, я, с точки зрения западного исследователя, имею большое преимущество - огромный материал, который требует исследования, при минимальной конкуренции, что само по себе вещь уникальная. Вновь открытых памятников в моей жизни было несколько сот. Они и стали смыслом того, ради чего я пришла в историю искусства, ради чего живу.