Эмиграции больше не существует

Журналист и литератор Петр Вайль – фигура в современной русской культуре примечательная. Бывший рижанин, бывший корреспондент газеты «Советская молодежь», c 1977 года – сотрудник ряда эмигрантских изданий Америки, в 1998-м вернувшийся в Европу, в настоящее время живет в Праге и работает на радиостанции «Свобода». Подлинное признание принесли ему книги, составляющие некий обязательный круг чтения у постсоветского интеллигента. «Родная речь», написанная им лет десять назад в соавторстве с культурологом А. Генисом, заставляет перечитать произведения литературной классики, которые в школьные годы «проходились мимо». Прочитав его «Гений места», хочется если и не схватить сразу же чемодан и отправиться в путешествие, то хотя бы послушать Малера или отыскать в альбоме репродукцию Рембрандта. Последняя книга Вайля – «Карта Родины» – не только знакомит читателя с жизнью в самых разнообразных уголках бывшего Советского Союза, но и затрагивает более существенную тему – поиск собственных корней: семейных, национальных, культурных.
Продолжением этой темы стал творческий вечер П.Вайля, состоявшийся в минувший четверг на родине писателя – в Риге. А потом с ним побеседовал наш корреспондент Йосеф КАЦ.

- Прожив долгие годы в стране, которая является мечтой многих эмигрантов со всего света, вы все же предпочли Европу. Почему именно Чехия? Чем она так привлекла вас?

- Формально – тем, что там у меня оказалась работа. Это вовсе не означает, что у меня ее не стало в Нью-Йорке: тамошняя Русская редакция радио «Свобода», где я работаю с 1998 года, существует и по сей день. Я мог бы остаться и там, потому что считаю, что нет места в мире интереснее, чем Нью-Йорк.

Но было, знаете, желание почувствовать нечто новое. Я не устаю повторять, что жил в одной супердержаве, потом – в другой супердержаве, но больше всего люблю Европу. Так почему, спрашивается, не попробовать в ней пожить? Прага для бывшего рижанина вовсе не чужая, скорее, наоборот – вся эта брусчатка, готика, узкие улицы… Да и местоположение просто замечательное: в Европе не отыскать лучшего отправного пункта для путешествий. Два часа лета до любого европейского города – дальше просто некуда, попадаешь в океан. Так что все сложилось, на мой взгляд, наилучшим образом.

- В чем заключается ваша нынешняя работа на радио «Свобода»?

- На данный момент я занимаю пост ответственного редактора тематических программ. Сам я тоже делаю одну программу, она называется «Герои времени». Речь там идет о вымышленных героях, литературных и появившихся в кино, которые вошли в нашу жизнь и наше сознание. Ну, например, Шариков, Буратино, Остап Бендер, Беня Крик – то есть те, кто стал для нас именем нарицательным. Таких персонажей у меня по предварительному списку набралось человек сорок-пятьдесят, так что времени заниматься ими хватит надолго.

Вообще же, радио «Свобода» – очень удачное место приложения сил, особенно если тебе хочется что-то сказать. Особенно если ты русский журналист или литератор и твоя основная аудитория – Россия или русские люди за ее пределами, но при этом ты никак не участвуешь в их политической жизни. Это потрясающе выигрышная позиция для журналиста, – тем более если ты по роду деятельности с политикой не связан.

- Не кажется ли вам, что Соединенные Штаты, как некая цивилизация, прошли свой пик и теперь их ждет судьба Римской империи?

- Да нет, не кажется. Ситуация сейчас несравнима с той, что была две тысячи или даже сто лет назад. Потому что уродливое слово «глобализация», которым пугают детей и не только их, – оно ведь реально. Мир реально проницаем, он действительно все больше и больше превращается в единое целое. В таком мире никто, ни при каких условиях и желаниях, не может играть доминирующую роль.

Америка – это, скорее, некий полигон, на котором испытываются идеи, как хорошие, так и плохие. Причем не только испытываются, но и производятся. Штаты являются самым мобильным, самым многонациональным обществом, и именно поэтому там так или иначе возникают те идеи, которые нам нравятся или не нравятся. И еще долго будут возникать, – потому что другие нации либо не так сильны, а те, которые более сильны, не так многонациональны. Слишком, я бы сказал, гомогенны, чтобы производить такое количество плодотворных идей. Нынешний Римский папа заметил, что все идет из Америки – и добро, и зло, это действительно непреложный факт.

- Что, на ваш взгляд, вы потеряли и что приобрели, уехав за рубеж?

- С приобретениями, пожалуй, сложнее, потому что самому об этом судить трудно. С потерей совершенно ясно – потерял я, пожалуй, одно: извините за выспренность, стихию языка. И это действительно серьезно. Потому что если человек занимается чем-то словесным, то для него не то чтобы полезно или даже плодотворно – просто истинное счастье находиться в стихии родного языка. На родине, выходя из дома, я перекидывался двумя словами с дворником, что-то говорил в троллейбусе кондуктору, приходил на работу, а вечером, допустим, встречался с девушкой или с друзьями – и за день я соприкасался с пятью-шестью разными пластами языка.

За границей ничего подобного не происходит. С другой стороны, живя там, приобретаешь совершенно особую чувствительность к родному языку: начинаешь ценить то, что раньше воспринималось как данность. Например, только с годами я понял, какую важность для меня имеет факт, что я родился в Риге, в городе номинально двуязычном. Тогда, конечно, этот аспект особо не подчеркивался, но с самого детства я усвоил, что одни и те же понятия можно выразить двояко – как надписи на вывесках. Это, кажется, называется «альтернативным сознанием» – штука, как оказалось, очень полезная.

- Как изменилось самовосприятие русской эмиграции в последнее время? Есть ли ощущение того, что вы находитесь в изгнании?

- Изменилось самым коренным образом, и ощущения изгнания нет. По моему глубокому убеждению, никакой эмиграции как культурного феномена больше не существует. Раньше это действительно было явление – я имею в виду, прежде всего, культуру. Политического значения у русской эмиграции не было никогда, что бы она о себе ни думала и ни говорила. Культура русской эмиграции, как нечто обособленное, существовала, прежде всего, потому, что у эмигрантов была некая идея – а идея эта состояла в том, что Родину они унесли с собой и настоящая Россия - с ними, а не там, где она находится согласно географическим картам. Этот мотив прослеживается у всех, ярче всего, может быть, у Набокова, да и у других поэтов и прозаиков «первой волны». Приехав в 1978 году в Нью-Йорк, я еще успел встретиться с ними. Для них история кончилась там, где были они. То есть последними русскими писателями для них были Бунин, Алданов, Тэффи. Имена Шукшина, допустим, Аксенова, Тарковского они впервые услышали от меня. Вначале это забавляло, но потом я понял, что это была глубокая социально-психологическая защита.

Я, признаюсь, не самого высокого мнения о качестве или, точнее, своеобразии культуры той эмиграции. Но у них все же была вера в собственную миссию, которой у нас, эмигрантов 70-80-х годов, разумеется, не было. Говоря о себе, я могу честно признаться: не был ни диссидентом, ни политическим эмигрантом. Все, чего мне хотелось, было читать то, что хочется, и ездить, куда хочется – собственно, это я и получил.

Последние иллюзии исчезли после 1991 года. Ощущения некой задачи, особой культурной миссии не осталось. Эмиграция теперь – только место жительства.

- Как известно, есть два пути существования национального меньшинства в той или иной стране. Первый – это избранный финскими шведами, которые компактно проживают в чужой языковой и культурной среде, сохраняя свой идентитет, и, будучи интегрированными в жизнь окружающего большинства, считают себя, практически теми же самыми шведами, что живут в Стокгольме или Гетеборге.

Есть и другой путь, который избрали в свое время остзейцы: живя в странах Балтии, они сохраняли свой язык и обычаи, не смешиваясь с живущими бок о бок латышами и эстонцами. Однако при этом они четко осознавали, что являются не «немцами вообще», не баварцами, саксонцами или пруссаками, а именно остзейскими или прибалтийскими немцами – особой народностью.

По какому культурному сценарию, на ваш взгляд, сложится судьба русских на берегах Балтики?

- Боюсь, что это будет, все же, российский «культурный анклав». Русская культура слишком экспансивна – в самом позитивном смысле. Она захватывает, она затягивает. Человек, либо выросший, либо добровольно приобретший ее в сознательном возрасте, очень в нее «врезается», вживается и потом с очень большим трудом из нее выходит. Это – почти неизбежный закон. Дело тут, быть может, заключается в многолетней, фактически – многовековой изолированности русской культуры. Она существует сама по себе и сама себя обслуживает. Боюсь, что местные русские не будут переходить в некое другое качество еще очень и очень долго.