Кто есть мы?

Неустойчивая социальная идентичность становится нормой в нестабильном социальном пространстве

Елена ДАНИЛОВА,
Владимир ЯДОВ,
Институт социологии АН РФ

Будучи существом социальным, человек обладает глубинной потребностью в тесном или менее тесном взаимодействии с другими людьми, одни из которых ему близки, а другие – нет. Именно поэтому в любом обществе размежевание на «мы-они» всегда имеет место. Другой вопрос – насколько в данном обществе люди терпимы или же, напротив, нетерпимы к сообществам иной культуры и образа жизни. Эстонцы и неэстонцы в современной Эстонии хорошо это понимают.

Кризис идентичности россиян как продукт трансформаций

Постсоветский кризис социальной (т.е. групповой) идентичности с ответом на вопрос «Кто есть мы?» — продукт «культурной травмы». Польский социолог Петр Штомпка обозначил таким термином состояние решительно всех граждан посткоммунистических стран как минимум в первые годы начала реформ, преобразований в экономике, политике и иных сферах общественной жизни. С этим утверждением трудно не согласиться.

Трансформации гражданской идентичности – процесс, можно сказать, вовсе парадоксальный. Идентичность «советского простого человека» была надэтнической и утверждала становление «исторической общности советский народ». Около половины населения в поздние 90-е годы отмечали: «Мы – это советские люди».

В 90-е годы наблюдалось возрождение этно-национального самосознания. Начиная с 1994 г. наши опросы фиксируют «подтягивание» категории «люди той же национальности» к базисным идентичностям: близкие, семья, сверстники, коллеги. Утрата по сути имперского государства во многом объясняет трудности формирования собственно российской гражданской идентификации.

Южноафриканский психолог ДеПриз после прихода к власти Нельсона Манделы фиксировал необычный феномен социальной идентификации «от противного»: чтобы осознать «что мы — белые африкандры», надо сначала понять, кто есть «они» — жившие в бандустанах черные. Примерно то же самое и с русскими в России: свою этничность русским приходится осознавать, вглядываясь в балтов, народы Средней Азии и кавказцев. Причем болезненность самоидентификации в качестве русского этноса оборачивается поиском русской национальной идеи, каковую никому пока что сформулировать не удалось.

В период 1994-1997 гг. все параметры гражданской идентификации теряли силу вследствие отчуждения от государственных институтов и недоверия к властным структурам. И все же российские граждане начинают чувствовать себя увереннее, адаптируясь к тому состоянию общества, каковым оно фактически является. Заметный сдвиг произошел в период с 1998 по 2002 год. На вопрос «Кто я?» в 1998 г. (опрос проводился до августовского финансового кризиса) отвечали «Я – жертва реформ» 38% из 1600 респондентов. Сегодня таких ответов 27%. Растет и доля определяющих себя как тех, кто добился успеха: в 1998 году – 69%, в нынешнем году — 76%. В 1998 г. бедными определяли себя 39%, сейчас на 14% меньше. Правда, число считающих себя обеспеченными практически не изменилось.

В каком социуме адаптируются российские граждане

По фундаментальным показателям состояние, в которое «пришла» к началу нового тысячелетия Россия, опираясь на итоги многолетних дискуссий, можно описать следующим образом.

В экономике стагнация индустриального общества. В идеологии и системе ценностей элит и новых поколений раскол на традиционалистов и прозападников. В политической системе доминирует этатизм: государственные институты довлеют над гражданскими, каковые остаются в зародышевом состоянии. В государственном устройстве тенденция к унитаризму и сдерживание процессов демократического федерализма с достаточной автономией субъектов федерации. В демографических процессах стабилизация неблагоприятных показателей здоровья населения, низкой рождаемости и высокой смертности. В социальном поле высокий уровень имущественного и общекультурного расслоения и крайне низкий уровень социальной защиты. В культуре и образовании тенденции к увеличению разрыва между населением «столиц» и «провинции». В геополитической стратегии государства прагматизм, т.е долгосрочная политика не сформулирована. В гражданской самоидентификации предстоит травма преодоления имперского и великодержавного синдрома.

Итак, россияне адаптируются к тем не лучшим условиям жизни, в которых большинство из них сегодня находится. Это напоминает состояние больного, перенесшего сложную, болезненную операцию, положение которого медики оценивают формулой «состояние стабильное».

Предстоят новые «кризисы» идентичности

Сдвиги в социальных идентификациях российских граждан будут связаны с целым рядом макросоциальных изменений.

Во-первых, на протяжении достаточно продолжительного периода перехода к высоким технологиям. Переход обесценит множество профессий «индустриального общества» и востребует ускоренное производство специалистов, необходимых в обществе «постиндустриальном».

Во-вторых, с резким уменьшением численности населения и ростом доли людей пенсионного возраста, вынужденным привлечением мигрантов из других стран предстоит коррекция в восприятии когорты «стариков», равно как и людей с физическими недостатками. К последним в массовом сознании россиян доминирует не отношение сочувствия и готовности оказать помощь, но, напротив, явно выраженное отчуждение. Ситуация этно-национальной толерантности вовсе отсутствует, так что с притоком мигрантов неизбежно возникает проблема переоценки взаимоотношений «мы-они».

В-третьих, преодоление синдрома «великодержавности» займет длительное время и по-прежнему будет оставаться зоной напряжения в идентификационных предпочтениях.

Мы полагаем, что неустойчивое, лабильное состояние социальной идентичности становится нормой современных обществ. Как замечает Зигмунт Бауман, ситуация в современных обществах существенно отличается от той, что была до середины минувшего века, и важнейшим элементом этой перемены становится приход новой «краткосрочной» ментальности на смену «долгосрочной». Он пишет, что молодых американцев со средним образованием в течение их трудовой жизни ожидает по меньшей мере 11 перемен рабочих мест, что применительно к рынку труда лозунгом дня стала гибкость, «флексибельность». Добавим также, что нынче никого не удивляют краткосрочные браки или совместное проживание с другом/ подругой без регистрации брака и т.д.

Спрашивается: на каком основании мы можем ожидать устойчивых идентификаций? В нестабильном мире принципиально невозможна стабильная социальная идентичность. И тогда то, что мы называем «кризисом идентичности», вовсе не кризис, но нормальное состояние личности, принуждаемой объективными условиями динамичных социальных процессов постоянно «отслеживать» изменения в своем социальном самоопределении и по общественному статусу, и в этно-национальных взаимодействиях (пример: разделение народов на «цивилизованные и нецивилизованные» сообщества), и в области семейных новаций (вплоть до однополых семей), и в гражданских самоопределениях. Сейчас это особо обостренно воспринимается населением стран ЕС, а завтра не менее остро будет затрагивать и россиян по мере того, как государства СНГ будут либо сближаться в более тесное сообщество, либо некоторые из них начнут тяготеть к другим межгосударственным союзам.

Вывод таков. Собственно кризисной идентичностью разумно считать состояние людей, не способных в силу разных причин (в том числе и вследствие психологический ригидности) адаптироваться к меняющимся условиям жизни. В широком же смысле наступает эпоха нормализации неустойчивых социально-идентификационных состояний личности. И процесс этот не следует драматизировать, но принимать как социальный факт.

Издание серии статей осуществляется при поддержке Европейского союза и Целевого учреждения по интеграции неэстонцев.