Эффект от маневров в образовании...

С академиком Юри МАРТИНОМ, ректором Евроуниверситета, беседует наш корреспондент Нелли КУЗНЕЦОВА

— Как известно, вновь пересматривается Закон о высшей частной школе в Эстонии. Пока проект поправок циркулирует между различными министерствами, однако он уже вызвал немалые волнения и среди педагогической общественности, и среди родителей, и среди студентов. А как вы относитесь к нему? Как, на ваш взгляд, предполагаемые поправки могут повлиять на высшее образование в Эстонии?

— Недавно в одном из своих выступлений ректор Тартуского университета сказал, что высшее образование в Эстонии переживает кризис. Я не знаю, надо ли говорить о кризисе, но проблемы, безусловно, есть. Тем более, что идет процесс развития. Общество меняется, и система высшего образования должна меняться тоже. Это нормально, это естественно. Возникают новые общественные заказы. Какие-то специальности сходят со сцены, а какие-то должны появиться. Некоторые профессии определенным образом трансформируются. Скажем, переход на рыночную экономику потребовал экономистов нового типа, экономистов, воспитанных на совершенно иных, чем прежде, принципах.

У нас никогда раньше не было предпринимателей. Ведь нельзя же было считать предпринимателем, в истинном смысле этого слова, скажем, директора завода. А теперь они, предприниматели, появились.

Словом, общество перестраивается, возникли новые правила. И нужны люди, специалисты, которые понимают эти правила, умеют действовать в соответствии с ними. Вступление в Евросоюз также ставит некоторые новые задачи.

Система образования должна все это учитывать, приспосабливаться к новым требованиям. Но это отнюдь не означает, что надо все сломать, сокрушить и начать, что называется, с нуля. Будущее вообще невозможно без прошлого. К тому же, я не считаю, что наша система образования была такой уж плохой. В Эстонии были и есть очень успешные ученые, известные во всем мире, талантливые люди. Мы многим из того, что имеем, можем гордиться. В том числе, и тем, что есть в высшем частном образовании.

— А новыми поправками, насколько мы знаем, хотят это частное образование кардинально изменить. Но за этим словом «изменить» явно просвечивает другое — «сломать»... Не так ли?

— Ну, возможно, столь ясно выраженных стремлений и нет. Возможно, хочется оградить высшее частное образование от скандалов, подобных, например, тому, что произошел с университетом «Конкордия». Я не очень хорошо знаю, что именно там случилось, поэтому комментировать не могу. Но не секрет, что поначалу, я имею в виду начало 90-х, появились люди, которым казалось, что «продавать образование» выгодно. Хотя очень быстро выяснилось, что работать в образовании не так просто и далеко не так прибыльно, как где-то еще. Торговать металлом, например, было гораздо выгоднее. Но если оступился, обанкротился кто-то один, это вовсе не значит, что надо обвинять всех остальных. На рынке, скажем, появляется «самопальная» водка, но ведь не запрещают же из-за этого всю торговлю спиртным.

Частное высшее образование в основном взяло на себя немаловажные функции в обществе. Здесь работают люди, взвалившие на себя нелегкую миссию и понимающие свою работу именно как миссию. Тем более не ясно, зачем было новыми поправками создавать такую странную ситуацию.

— Давайте поясним для читателей, что, собственно, предусматривают предлагаемые поправки. Вот, скажем, в соответствии с этими поправками частные высшие учебные заведения должны иметь собственный капитал. Для университетов называется цифра 10 миллионов крон, для прикладных вузов — 6 миллионов. Что это означает для частных учебных заведений? Откуда они возьмут столь колоссальные деньги? И для чего это?

— Вот именно — для чего? В объяснительной записке к этим поправкам ссылаются именно на скандал с «Конкордией». Считают, очевидно, что таким образом могут оградить студентов, если вуз, скажем, окажется несостоятельным экономически, пойдет, например, на слишком большой риск и не справится с ситуацией, или будет лишен лицензии, аккредитации.

Но эти 10 или 6 миллионов, если смотреть на вещи здраво, отнюдь не гарантируют финансовую или прочую безопасность, отнюдь не застрахуют от банкротства. К тому же, откуда их брать, эти деньги? Ведь все, что платят за учебу студенты, идет на обеспечение учебного процесса.

— И если накапливать собственный капитал из этого источника, то, как мы все понимаем, неминуемо снижение качества обучения. Придется ведь экономить на преподавателях, отказываясь от лучших, экономить на приборах, компьютерах и т.д. Иными словами, учить плохо, слабо... Или же повысить плату за учебу, что лишит возможности получить образование многих молодых людей.

— Да, это один из возможных прогнозов. А другой — коммерциализация образования... Ведь «лишние» деньги могут возникнуть в вузе лишь в двух случаях: если там не обращают внимание на качество обучения или если сотрудники займутся коммерцией. Нужно ли это? Оправданно ли это?

— И не перевесит ли вред от подобного нововведения возможную пользу? А что может, например, дать еще одна поправка, в соответствии с которой частные высшие учебные заведения должны стать акционерными обществами или целевыми фондами? Так ведь как будто предлагается сделать?

— Да, именно так. Но все это совершенно непонятно. Ведь акционерное общество — это коммерческое объединение, которое призвано зарабатывать деньги. Его цель — получение прибыли. Делать деньги... Но при чем тут образование? У нас такой цели нет и быть не может. Все-таки бизнес и образование — нечто совершенно разное.

К тому же перевод из существующей формы собственности в другую, то есть в акционерное общество, невозможен в соответствии с эстонским законодательством.

— Значит фактически вузам будет предложено самораспуститься и все начать сначала? Получить лицензию, которую могут дать, а могут и не дать?

— А как это возможно? Если вуз успешно существует, если есть достаточное количество студентов? Если экономически вуз себя оправдывает? Зачем же ломать то, что хорошо работает?

В частных вузах республики учатся тысячи, даже десятки тысяч студентов. У них есть родители. В вузах работают сотни преподавателей, у которых, в свою очередь, тоже есть семьи. Словом, социальный эффект от предлагаемой реформы, иначе назвать эти поправки нельзя, будет сильнейшим. Пострадает масса людей.

— А разве нельзя найти какие-то эффективные варианты контроля за работой вузов, не ломая, не круша сложившуюся систему?

— Конечно, можно. Ведь и выдача лицензий, и работа аккредитационных комиссий — по существу, очень серьезный и жесткий контроль. Есть и финансовый, аудиторский контроль. Идут постоянные проверки Налогового департамента. Словом, получить реальную картину не сложно. Да и Министерство образования могло бы чаще проверять вузы. Даже если оно возьмет для этого дополнительных сотрудников, все равно это будет дешевле и проще, чем ломать всю сложившуюся систему. Да и зачем? Ведь далеко не все в ней авантюристы и воры. А если они есть, то и надо их вылавливать, бороться с ними, а не крушить все, что создано, что работает вполне успешно.

Все-таки вызывает недоумение то, что люди, работавшие над этим проектом поправок, министерство, поддержавшее их, предпочитают слишком уж простой путь, я бы даже сказал, примитивный. Хотя, конечно, в проекте, кроме тех пресловутых пунктов, о которых идет речь, есть и вполне разумные предложения.

Меня удивляет: зачем искусственно создавать проблемы, кризисные ситуации, когда есть и реально существующие вопросы. Дай Бог с ними справиться.

— Похоже, что предлагаемые поправки больше ударят по русскоязычному населению. Ведь русское высшее образование — в основном платное. Статистика показывает, что в общественно-правовых учебных заведениях, так называемых государственных, русских студентов очень немного. Что вы думаете по этому поводу?

— В определенный период государственная политика была направлена на то, чтобы образования на русском языке вообще не было. Сейчас обстановка как будто смягчается. И это хорошо. В общественно-правовых вузах открываются новые возможности для русских студентов. Но, конечно, основную нагрузку несут русские частные вузы. И это понятно. Все-таки получать высшее образование на родном языке и проще, и эффективнее. Сам я после окончания Тартуского университета учился в аспирантуре в России, потому что в Эстонии не было специальности, которая меня интересовала. Русский язык я знал не очень хорошо, и учиться было нелегко. Но кто виноват?

Словом, я хочу сказать, что учиться можно и на неродном языке. Но если есть возможность получать образование на русском, то это, конечно, лучше, более эффективно.

Возможно, скоро достаточно остро встанет проблема преподавательских кадров. Она может возникнуть и в эстонских вузах, и в русских. Но это тема отдельного разговора, очень серьезная и в чем-то даже больная.

— А все-таки скажите, чем, на ваш взгляд, вызваны столь революционные подходы, если не сказать больше, к высшему частному образованию?

— Видите ли, в школах детей уже и сейчас становится заметно меньше. Очевидно, в недалеком будущем количество студентов в вузах тоже сократится. И уже сейчас фактически начинается борьба за выживание, за рынок образовательных услуг. Слово «рынок» не очень вписывается, конечно, в разговор об образовании. Но что делать, время такое.

Частные вузы, безусловно, являются конкурентами для общественно-правовых, притом достаточно сильными конкурентами. Однако должен сказать, что методы борьбы вот таким образом, через воздействие на Министерство образования, на парламент, проталкивание таких резких документов, ведущих к большим и неоправданным изменениям, по-моему, не совсем правильны. Я убежден, что у людей должны быть возможности выбора и нельзя сокращать эти возможности силовым давлением.

Никто не дает сейчас липовых обещаний, возможности любого вуза, его лицензии, аккредитации можно проверить по документам, по Интернету. Все данные открыты. И тот вуз, который не сможет привлечь студентов, умрет естественной смертью. Ну, а с «фальшивомонетчиками» в образовании нужно, конечно, бороться. Но это совсем, повторюсь, другая проблема.

— А как вы смотрите на эту возню с денонсацией Соглашения между Россией и Эстонией о взаимном признании дипломов?

— Этого просто не может быть. Это, на мой взгляд, нереально. Просто абсурд. То же самое, что не признавать, скажем, дипломы, полученные в Америке или в любой другой европейской стране. У нас же нет военного положения, чтобы такие вещи делать.

Могу повторить еще раз то, о чем уже говорил: надо бороться с отдельными нечистоплотными людьми, которые покупают или продают дипломы. Но не с системой, в данном случае не с Соглашением...