«И не проходят даром эти дни...»

Лев ЛИВШИЦ

В этом году 60-летие памятной даты отмечалось торжественно с участием президента России Владимира Путина. Фото EPA

...Неистребим свинцовый их осадок,
Сама печаль, сама война глядит
Познавшими глазами ленинградок.
Ольга Берггольц
8 марта 1942 г.

27 января исполнилось 60 лет со дня снятия блокады Ленинграда. Честно говоря, не хотел вспоминать о страшных днях, проведенных в своем родном городе с начала сентября 1941 года по конец января 1944-го. Однако прозвучавшая 24.01.2004 года по каналу РТР передача «Зеркало», посвященная этой знаменательной дате, вызвала странное чувство. Ведущий Николай Сванидзе задавал пережившему блокаду писателю Даниилу Гранину явно провокационные вопросы: «Кто победил в войне — народ или Сталин, можно ли было избежать трагедии, не были ли блокада и голод результатом преступления... не произошло ли это из-за нелюбви Сталина к Ленинграду... Почему Жданов отказался принять эшелоны с зерном?» И ни слова о подвиге ленинградцев, которые, по словам Гранина, проявили не только силу духа, но и величайшее достоинство, утерянное в наше «мирное» время. Легко, сидя в мягком кресле студии, рассуждать о том, что случилось 63 года назад, а посему отвечать на вопросы такого рода не имеет смысла. Лучше все-таки вспомнить о великом празднике ленинградцев — Дне снятия блокады.

Так распорядилась судьба, что День матери стоит в календаре рядом с Днем победы и мира. И это добрый символ, ибо все, что связано с материнством, противопоказано и несовместимо с войной и, как говорил Достоевский, с любым «кровопроливством».

60 лет назад 27 января 1944 года, на тринадцатый день наступления Второй Ударной армии Ленинградского фронта с ораниенбаумского плацдарма, где-то под Волосово услышал по радио в штабной машине нашего отдельного батальона связи приказ верховного главнокомандующего о снятии блокады и салюте в честь этого в Москве. Затем диктор зачитал постановление Ленгор-исполкома о возвращении многим улицам моего родного города их исторических названий. Невский, Садовая, Литейный, Владимирская, Дворцовая площадь... улицы моего детства и юности, такие светлые и радостные до войны и такие суровые, строгие и замершие, но все равно прекрасные в годы блокады.

Есть вещи, темы и воспоминания, касаться которых можно лишь с робостью, душевной болью и... восхищением. И тем не менее (а может быть, тем более) они влекут к себе, как обрывы бездонных пропастей.

Прошло шесть десятилетий с той блокадной поры. Казалось бы, время, наполненное множеством событий, должно было стереть из памяти картины зажатого в кольцо Ленинграда, взрывы снарядов и бомб на его улицах, страшную зиму первого блокадного года, вмерзшего в лед человека на Литейном проспекте и неподалеку от этой ледяной могилы — очередь за водой, неизвестно откуда бившей из-подо льда, детские саночки, на которых матери блокадного города везли тех, кого не смогли сохранить. «Скрипят полозья в городе, скрипят./ Как многих нам уже недосчитаться!/ Но мы не плачем: правду говорят,/ Что слезы вымерзли у ленинградцев».

Не могу забыть женщин, матерей Ленинграда — именно они вынесли всю тяжесть блокады, именно они достойны особой памяти. Их так мало дожило до этой годовщины. Это они рыли окопы, тушили зажигалки, выносили раненых из разрушенных домов, лечили, хоронили, охраняли дома...

Моя родная тетя до войны боялась соседей по коммунальной квартире, боялась переходить дорогу «с этими сумасшедшими автомобилями», вспрыгивала на стул при виде мышки и считала всех жителей Лиговки бандитами, а посему никогда не ходила на эту улицу. Летом 1941 года эту мирную пугливую женщину назначили ответственной дежурной по своему дому в Саперном переулке. Во время воздушных тревог и артобстрелов она стояла перед подворотней и неожиданно зычным голосом кричала на всех прохожих: «Что же я вам уже говорю — немедленно заходите в бомбоубежище!»

В январе или феврале 1942 года из нашего взвода ушел в увольнение солдат-ленинградец. Ушел утром, но к назначенному времени, к вечерней поверке не вернулся, не было его и к полуночи. Надо было искать. Знали, что до войны он жил в доме № 26-28 на Кировском проспекте Петроградской стороны, знали и номер квартиры. Меня и еще двух солдат дежурный по части назначил в этот поиск. Пока собирались, прошел еще час, а когда вышли на Загородный проспект, на котором в Семеновских казармах у Витебского вокзала размещался наш полк связи, была глубокая ночь.

Сразу за проходной увидели лежащую на снегу женщину. Она пыталась встать и не могла, и мы, трое дистрофиков, с трудом довели ее до проходной, напоили горячей водой, и когда она пришла в себя, рассказала, что днем пришел домой ее сын, солдат нашего полка, принес большой сухарь настоящего довоенного черного хлеба (в первую блокадную зиму в армии некоторое время выдавали по одному такому сухарю в день). Они съели этот сухарь, но к вечеру сын так ослаб, что потерял сознание. Она боится, что он не доживет до утра, а если и доживет, его нечем кормить. Решила отправиться в полк за помощью.

Дом № 26-28 на Кировском проспекте (ныне Каменноостровском), в котором жила эта семья, знали тогда все, и не только потому, что он был тогда самый большой в городе, но и потому, что в нем до своей трагической гибели жил С.М.Киров. (Уже после войны узнал, что там жили маршал Говоров, один из руководителей обороны Ленинграда А.Кузнецов, композитор Д.Шостакович, и именно в этом доме он создавал свою Седьмую Ленинградскую симфонию.)

От дома на Кировском проспекте до Семеновских казарм у Витебского вокзала не менее десяти километров, мороз около тридцати, город завален обледеневшим снегом, комендантский час и патрули, а мать из последних сил идет через ночь спасать сына.

Дежурный по части дал единственную на ходу полуторку. Накормив предварительно солдатскую мать готовой уже к завтраку армейской мучной баландой, мы отвезли ее на Кировский проспект, забрали обессилевшего, но живого солдата и вернулись в полк. Утром его отправили в госпиталь.

Не знаю дальнейшей судьбы солдата и его матери, но помню ее глаза с мольбой о помощи. Не себе — сыну! Она для меня — образ всех ленинградских женщин, переживших блокаду, достойных святой памяти.

Думаю, что передача «Зеркало» в канун Дня снятия блокады Ленинграда — оскорбление этой памяти!

И еще об одной годовщине. Наступило ХХI столетие третьего тысячелетия по христианскому календарю. А по сути каждый век, как новый этап в жизни человечества, начинается с какого-то эпохального события, меняющего на длительный период времени привычный ход жизни на земном шаре. Быть может, права была Анна Ахматова, с прозрением поэта уловившая смену веков в... 1913 году. Летом того года она писала:

Словно в зеркале страшной ночи
И беснуется и не хочет
Узнавать себя человек.
А по набережной легендарной
Приближается не календарный —
Настоящий двадцатый век.

И он, этот кровавый век, безжалостный к людям, и прежде всего к матерям, продолжается и после 31 декабря календарного двухтысячного года. Вот уже девяносто лет не смолкают выстрелы беспрерывных больших и малых войн, начатых в 1914 году.