"Молодежь Эстонии" | 04.06.04 | Обратно

Женщины и мужчины: на работе и дома...

Сегодняшний наш гость — профессор Она-Гражина РАКАУСКЕНЕ, доктор экономических наук, руководитель группы экономического анализа и прогнозирования при Сейме Литовской Республики.
С профессором беседует журналист Нелли КУЗНЕЦОВА.

— В одной из своих статей, профессор, вы говорите, что Литву называют «восходящей звездой Балтийского региона», «Балтийским тигром», совершающим прыжок. Но и другие государства Балтии, Эстония в том числе, считают, что именно они показывают наилучшие результаты, именно они впереди. Как же обстоят дела в реальности?

— Вообще-то даже в советские времена уровень жизни в Эстонии был выше, чем в Литве. Насколько я знаю, и сейчас средняя заработная плата у вас выше, чем в нашей стране. В Литве она составляет 400 долларов.

Но, я думаю, темпы экономического роста в Литве сейчас выше. Впрочем, это естественно. В развитых странах, где уровень жизни очень высок, темпы экономического роста как раз низки. В той же Германии, например, если смотреть ее результаты до 2001 года, когда произошел спад мировой экономики. Там темпы роста были — 2,5-3%. В Литве же рост ВВП, внутреннего валового продукта, за 2003 год составил 9%. Это, как вы видите, высокие результаты. У нас вообще макроэкономические показатели выглядят хорошо. И за достижение таких результатов нас очень хвалят Международный валютный фонд и другие международные организации.

— Но за всем тем, что вы говорите, слышится все-таки «но». В чем же дело?

— Да, это «но» есть. Если посмотреть на социальные показатели, то мы увидим, что они заметно отстают от макроэкономических.

— В Эстонии, увы, социальные факторы тоже не в чести...

— Так вот, безработица у нас составляет 9,3%. Это официальные данные нашего Департамента статистики. А Международная организация труда дает более высокие цифры — 12%. В любом случае, по какой бы методике ни проводились расчеты, показатели безработицы высоки. Не так ли?

— Конечно...

— Заработная плата растет экстенсивно. В 2003 году она выросла на 7%. У нас не инфляция, а дефляция. Тому, кто понимает значение экономических терминов, это понятно. Для всех остальных скажу, что это, в общем, показатели довольно низкого уровня жизни.

Одна из основных наших проблем заключается в том, что при этом стремительном росте ВВП, росте экономики доходы государства тем не менее снижаются.

— Как же это может быть?

— Конечно, это в относительном выражении, по отношению к ВВП. И тем не менее... Это очень заботит наше правительство.

— А есть возможность повысить уровень доходов государства? И если она есть, то почему не используется?

— Ну, это очень сложная проблема. Это целая система весьма существенных мер. Но надо прежде всего понять, почему это происходит. В чем причина?

— И в чем же, на ваш взгляд?

— Одна из причин, как бы странно это кому-то ни казалось, кроется в гендерной асимметрии.

— Давайте остановимся на минутку, профессор. Вы говорите «гендерная асимметрия», «гендерная экономика», «гендерный подход». Что это такое? Как бы вы объяснили это нашим читателям?

— Это очень реальные и относящиеся ко всем людям, ко всем нам понятия. Это роль мужчины и женщины в экономике, в социальной жизни вообще. Другими словами, гендер — это социально-экономический аспект пола. Если секс, скажем, биологический аспект, то гендер — это именно социально-экономический. Это очень важная компонента нашей жизни.

— Понятно...

— Так вот когда мы проанализировали государственный бюджет, его доходную и особенно расходную части, то выяснилось, что он построен без учета гендерных подходов. В общем-то это оказалось для нас в немалой степени неожиданным.

Судите сами... Все те секторы экономики, в которых работают преимущественно мужчины, то есть «мужские» отрасли, такие, например, как оборона, у нас это называется «охрана края», правопорядок, энергетика, нефтеперерабатывающие отрасли и т.д., финансируются из госбюджета по приоритетному принципу. А вот те секторы, в которых трудятся, в основном, женщины, такие, как образование, здравоохранение, культура, те секторы, где работают 70-80% женщин, даже больше, финансируются из госбюджета по остаточному принципу.

— В общем-то мы всегда знали, что так оно и есть, но вы посмотрели на эту проблему как бы совершенно с другой стороны...

— Конечно. Мы проанализировали опыт стран, которые вырвались из разряда отстающих и заняли лидирующие позиции в экономике. Ирландии, например... Или тех же Скандинавских стран. И поняли, что никакого «чуда», в сущности, нет. Они финансировали из госбюджета именно те отрасли, которые ответственны за человеческий потенциал, за человеческие ресурсы, за их качество.

— Если вдуматься, то это поразительно: именно «женские» отрасли, те отрасли, в которых работают преимущественно женщины, обеспечивают человеческий потенциал. Жаль, что общество еще не научилось это оценивать правильно. Да и мы сами, похоже, не знаем себе цену, не научились себя ценить.

— А ведь это, действительно, так... Сейчас, когда так бурно идет процесс глобализации, когда формируется информационное общество, человеческий ресурс, качество человеческих ресурсов — это самое главное. И именно за эту сферу ответственна женская экономика.

Но есть и другой, не менее важный вопрос... Вот проблема: результаты женской, репродуктивной экономики не включаются в ВВП. А ведь в этой сфере создается очень важная часть внутреннего валового продукта. Это вообще-то национальное богатство. От этого зависит качество человеческих ресурсов. Но этот труд незаметен, он как-то не учитывается. То, что создается в семейной экономике, как будто не имеет отношения к ВВП. Но это же абсурд... Домашнее хозяйство, семейная, репродуктивная экономика, которая лежит, в основном, на плечах женщин, это такая же отрасль экономики, как всякая другая. И она ответственна за качество человеческих ресурсов. Как же можно ее не учитывать? А к этому труду относятся, как к чему-то неважному, незначительному, третьестепенному...

В 96-м году мне пришлось быть в командировке в Соединенных Штатах. Естественно, меня как экономиста интересовало все, что относится к этой сфере человеческой деятельности. И в библиотеке Гарвардского университета я с удивлением, признаюсь, именно с удивлением увидела, как четко учитывается все, что относится к «мужской» экономике и к «женской». Понимаете? Они там, в Америке, начали обращать внимание на гендерные аспекты давным-давно, когда у нас еще и не думали об этом. Еще в 80-х годах... Уже тогда критика международных женских организаций, их постановка вопросов была так сильна, что не отозваться на нее было невозможно.

— И что же — отозвались? Кто именно?

— И Организация Объединенных Наций, и даже Международный валютный фонд... Кстати, еще в 96-м в Австралии был впервые разработан и принят гендерный, как мы говорим, бюджет. Вот это опыт...

Вообще-то мы всегда говорили о необходимости гендерного анализа на уровне микроэкономики, то есть на уровне семьи, на уровне экономики домашнего хозяйства. Занятость, зарплата — все это понятно. Да? Но сейчас эти гендерные методы, гендерный анализ стали стремительно входить в сферу макроэкономики. В бюджетную политику, в кредитно-денежную политику, в политику международных экономических отношений, внешнюю торговлю...

Создалась даже, вернее, находится в стадии становления новая дисциплина — гендерная экономика. И анализы крупнейших европейских организаций тоже идут сейчас, как правило, в гендерном разрезе.

— Иными словами, важность проблемы осознается?

— Конечно. Больше того... И в Гарварде, и в Стенфорде, и в Кембридже, словом, во всех самых престижных университетах мира существуют теперь подразделения гендерного анализа.

— Но до нас все это еще не дошло. Или понимается пока, в основном, теоретически. Во всяком случае, женщины остаются в сложном положении...

— Да, это так... Видите ли, в рыночной экономике, в которую мы столь недавно вступили, есть три главные цели, три критерия: либерализация, приватизация и стабилизация экономики. Каждая из них требует определенных решений, определенных мер.

Вот, скажем, требуется жесткая денежная и фискальная политика. Что это значит? Это означает, что мы урезали расходы на социальные нужды. А это, как вы понимаете, больно бьет прежде всего по женщинам.

— В принципе это понятно. Но что конкретно вы имеете в виду?

— Тут есть два аспекта. Когда расходы на социальные нужды сокращаются, женщина старается как-то компенсировать это в своей домашней экономике. И, наверное, не надо объяснять, что это нелегко, нагрузка на нее возрастает. Ведь на ней фактически все: и уход за престарелыми, и уход за детьми, и многие другие хлопоты.

Но и на работе она вынуждена напрягать свои силы сверх всякой меры, стараться зарабатывать в разных местах. В условиях безработицы это все-таки сложно.

Вот, скажем, у нас в Литве сложилась парадоксальная ситуация. Трудовая активность мужчин, то есть уровень их занятости на 11% выше, чем у женщин. Но и безработица среди мужчин выше, чем среди женщин...

— Чем это можно объяснить?

— Одна из причин во всяком случае та, что женщины работают на каких-то случайных, фрагментарных работах, в домашних условиях. В этом, должна сказать, нет ничего хорошего. Этим фрагментарным трудом, этой частичной, неполной занятостью женщина фактически выталкивается из сферы труда. Хотя она, женщина, изо всех сил старается увеличить свою производственную нагрузку, берется за то, за что никогда не возьмутся мужчины. А зарплата у нее все равно при этом остается низкой. Вот таким образом оборачивается для женщин ориентация на стабилизацию экономики.

Иными словами, женщины — очень ущербная социальная группа в экономике, где признается, в первую очередь, приоритет макроэкономических показателей.

Понимаете, мы все время обращаем внимание только на макроэкономику. И придаем второстепенное значение микроэкономической сфере экономики. А ведь именно с ней связаны социальные показатели, и гендерные в том числе тоже. Вот это и называется гендерной асимметрией, гендерным неравенством.

— И к чему это приводит?

— В долгосрочной перспективе сильная гендерная асимметрия, это неравенство начинает сказываться и на макроэкономических показателях.

В начале нашего разговора я уже говорила, что у нас в Литве есть существенная проблема: снижение доходов государства по отношению к ВВП. Я как экономист считаю, что есть, конечно, целый ряд причин, но одним из немаловажных факторов, вызывающих эту диспропорцию, является как раз гендерная асимметрия.

Мы наблюдаем и еще одно, как мы думаем, следствие. При таком высоком росте макроэкономических показателей в Литве пошел на убыль инвестиционный процесс.

— Инвесторы чего-то опасаются? Что-то их тревожит? Что именно, по-вашему?

— Очевидно, есть причина, если кривая инвестиций, которая до этого шла вверх, вдруг стала опускаться. Почему? Многие теряются в догадках. Я же, быть может, одна из немногих, эту причину вижу. Да, макропоказатели у нас хорошие, картина для инвесторов как будто вполне привлекательна. Но эти показатели, я думаю, для иностранных инвесторов совсем не важны. Их интересует другое — то, что происходит на микроуровне.

— То есть в реальной, обыденной жизни?

— Вот именно. У нас микроэкономика плетется где-то в хвосте, потому что мы заботимся в основном о макроэкономике. А для иностранных инвесторов важен, например, покупательский спрос, условия для развития бизнеса. Они хотят знать, как у нас обстоят дела с занятостью мужчин и женщин, каков уровень безработицы. А эти микроэкономические показатели сильно отстают.

— Эстония, как и Литва, тоже вступила в Евросоюз. А там, как известно, довольно сильны социал-демократические силы. Наша же страна тем не менее все эти годы упорно придерживается правой политики. Где тут думать о социальных показателях, о факторах социальной защиты... Они у нас сильно отстают.

— Да, это американский путь. И эта приверженность к американскому пути развития кажется мне странной. Мы ведь, я имею в виду обе наши страны, и Литву, и Эстонию, вступили в Европейское сообщество, где провозглашается принцип всеобщего европейского благосостояния, где одним из приоритетов является трудовая занятость. А следуем тем не менее другой политике — политике Международного валютного фонда, которую критикует вся Европа. Да и виднейшие американские экономисты — тоже...

Но я думаю, надо определить свою собственную позицию. Пора призадуматься, какая модель нам больше подходит, какая более приемлема для нас. Очевидно, стоило бы оглянуться вокруг. Кто нам ближе? Те же Скандинавские страны, та же Германия, Франция... По какому пути идут эти страны?

Маленькая страна должна оставаться сама собой, со своим достоинством. Не так ли? В любой нормальной цивилизованной стране нет такого преклонения перед иностранцами, там больше думают о собственных гражданах, о жителях собственной страны.

— Я думаю, ваши мысли чрезвычайно важны для нас, для нашей страны, для русскоязычного населения, которое находится в достаточно сложном положении, для русских женщин, в конце концов, для которых безработица — одно из главных зол...