"Молодежь Эстонии" | 11.06.04 | Обратно

Эхо последних лет...

С Нелли КАЛИКОВОЙ, депутатом Рийгикогу, членом социальной комиссии парламента, беседует журналист Нелли КУЗНЕЦОВА.

— Известно, что вы, Нелли Валентиновна, до тех пор, пока не стали парламентарием, вплотную и очень серьезно занимались такой страшной, такой острой и болезненной проблемой, как СПИД и наркомания. Организовали Центр по профилактике СПИДа и возглавили его. В этом качестве вас и знают многие люди. Как случилось, что вы оставили эту работу и пошли в политику? Что вас туда повлекло?

— Ну, во-первых, я эти проблемы не забыла. И забыть никак не могла. Кто с ними соприкоснулся, тот отойти от них уже не может. Видите ли, я по профессии детский врач. Я много лет работала инфекционистом и эпидемиологом, руководила даже отделом особо опасных инфекций.

— Подумать только... А ведь вы, на первый взгляд, кажетесь добродушной, даже уютной, домашней. А занимались тем не менее столь опасным делом...

— Добродушию там места не было. И мягкости — тоже... Все было очень жестко. Мы пребывали в постоянной готовности к появлению инфекций, к взрыву эпидемий. Помнится, перед Олимпиадой в 1980 году специально изучали особо опасные, смертельные болезни, которые могли у нас появиться вместе с гостями из разных стран мира. Такие, например, как лихорадка Кьяссанурского леса, лихорадка Чикунгунья или, позже, болезнь Эбола... Слава Богу, что с ними нам не пришлось столкнуться. Но то, что мы к этому готовились, дало определенный опыт и знания. Все ведь важно, когда сталкиваешься со столь серьезной опасностью, как, например, СПИД.

Что же касается Центра по профилактике СПИДа, то должна сказать, что я им очень гордилась. Мы все-таки сделали немало. Но главное, добились того, что молодые люди приходили к нам добровольно. Приходили за помощью, за советом... У нас было много помощников. Представьте себе, 100 волонтеров...

Теперь, увы, этого центра уже нет.

— А что — кому-то показалось, что проблем со СПИДом больше нет? И наркоманию мы победили?

— Центр просто сломали. Хотя это называлось реорганизацией. Но так у нас, к сожалению, и бывает: сначала сломают, разрушат, а потом начинают думать.

— А кто же теперь занимается этими проблемами? Неужели нет никакой специализированной структуры?

— Но вы, очевидно, знаете, что создан Институт развития здоровья. Туда, собственно, и «переданы» эти проблемы. Как будто переданы... Но я, откровенно говоря, не вижу, чтобы там занимались, действительно серьезно и эффективно занимались и СПИДом, и наркоманией.

А ведь у нас уже был наработан определенный опыт, свои методы, свои подходы...

Видите ли, вся моя практика говорит о том, что молодые люди не терпят назидательно-поучительного, эдакого нравоучительного, снисходительного тона. Они хотят, чтобы было по-другому. Мы и старались работать так — по-другому...

Помнится, в 92-м году, когда у нас возникла первая волна проституции и мы поняли, что надо всерьез работать именно с этой категорией, потому что именно эта группа подвергается наибольшей опасности заражения СПИДом, который в мире, в Европе уже распространялся, мне посчастливилось попасть на конференцию в Шотландию. Я, привыкшая к другим методам, просто не верила своим ушам, слушая все, что там говорилось. А говорили, что каким бы умным, знающим специалистом ты себе ни казался, ты прежде должен пойти к ней, проститутке, к нему, больному человеку. И спросить: что им нужно? В какой помощи они нуждаются? Уже тогда я поняла, что именно это и есть тот золотой ключик, которым можно открыть любую дверь, подойти к решению проблемы.

— И вы пошли, что называется, «в народ», то есть к этим больным людям?

— Да, я знаю теперь твердо, что нельзя работать с наркоманами, например, не зная их, не понимая бед каждого.

Когда я была эпидемиологом, я знала: прежде всего нужно остановить инфекцию. Остановить... Потом уже все остальное. Так и здесь. Пока ты будешь кого-то воспитывать, говорить слова, которых он не слышит, многие успеют заразиться.

Я прежде никогда не видела, как колются наркоманы, не знала, как, на каком этапе они могут заразиться, не знала, как готовится «зелье». И поняла, что должна это узнать...

— Но ведь попасть к ним, войти в доверие, чтобы все увидеть и все понять, очевидно, не так легко?

— Конечно. Чужих они не подпускают. Тем более, с фотоаппаратом... А мне нужно было, чтобы именно в фотографиях был запечатлен весь процесс, все, что там происходит. Что, скажем, добавляют в отвар маковой соломки? Говорили, что в Калининграде в процессе варки добавляют кровь. А у нас — будто бы какое-то химическое вещество... Словом, нужны были все детали.

И я смогла добыть снимки. Мне помогли сами наркоманы, вернее, один из них. Потом с этими снимками я объездила пол-Европы. Для большинства европейских специалистов они стали настоящим откровением. Можно было делать выводы...

— Ну вот видите, вы все-таки от этой темы, от этих проблем оторваться действительно не можете. Тем более, что стало получаться... Зачем же вам политика? И почему именно — Res Publica, членом которой вы стали и по спискам которой шли в парламент?

— К тому времени я уже очень устала от тех девочек и мальчиков, которых посадили в министерство и которые своей некомпетентностью чрезвычайно мешали работать. Мне все время казалось, что я говорю со слепыми и глухими. Помните, когда на Северо-Востоке началась эпидемия. Да, настоящая эпидемия... Сейчас об этом говорят уже не так много. Очевидно, привыкли. Хотя привыкать к таким страшным вещам нельзя. Но я ведь еще в 96-м году предупреждала, что такая эпидемия будет, что ресурсом ее будут колющиеся наркоманы. А особо опасные места в этом отношении — Нарва и Таллинн. Не послушали. И прозевали все на свете. Уже 8 месяцев шло распространение СПИДа, ВИЧ-инфицированных, наркомании, когда выделили все же деньги на программу по обмену шприцев.

Помнится, в момент прямо-таки отчаяния в одной из телевизионных передач я сказала много резких, горьких и откровенных слов и в адрес министров, сменявших друг друга, и в адрес чиновников, сидевших в Министерстве социальных дел. Я говорила, что там микроскопом забивают гвозди, что люди, не смыслящие в этих проблемах, берутся руководить серьезными программами, фактически разрушая всю систему борьбы со СПИДом. Я говорила, что эта работа, вся эта система должна поддерживаться из госбюджета. Словом, высказала все, что наболело, накипело...

Мне тогда много часов подряд звонили врачи, знакомые и незнакомые, благодарили за эту отповедь. Но я-то чувствовала, что буду уволена, что центр все равно закроют. Тем более, что нас давно упрекали за связи с неправительственными организациями. Как будто центр, в котором работают меньше десятка человек, какими бы отличными специалистами они ни были, может самостоятельно, без опоры на людей, на широкую сеть общественных организаций справиться со столь сложными проблемами...

— И вот в этот момент отчаяния и горького триумфа вас пригласили участвовать в выборах?

— Да, со мной поговорил профессор Рейн Таагепера. А это очень умный человек... Правда, я уже пообещала поучаствовать в местных выборах другой партии — умеренных. Набрала довольно много голосов, но партия в целом проиграла. Впрочем, я об этом не жалею. У меня появился опыт проигрыша, а это тоже полезно.

А через некоторое время меня нашел Юхан Партс. Мы говорили долго, не один час... Он умеет слушать, этот человек. А я к тому времени так истосковалась по разговорам с умными людьми.

— Словом, вы согласились стать кандидатом от этой партии. И не жалеете? Не разочаровались?

— Да, согласилась. И не жалею. Но прежде хочу сказать, что и в политике оказался полезным тот золотой ключик, который я применяла в работе с наркоманами, с больными людьми.

— Да? Неужели годятся те же приемы? Это интересно...

— Представьте себе... Я думала, что более или менее знаю Ида-Вирумаа. Мой отец родом из Принаровья, да и сама я после института работала в Азери. Но все-таки решила, что спрошу у самих жителей, что больше всего их тревожит, что больше всего болит. Заготовила маленькие анкеты. Мы раздавали их прямо на улицах, просили людей ответить. Конечно, я думала, что на первое место они вынесут СПИД, наркоманию, преступность. А оказалось, что я была не права. И это было для меня весьма ощутимым уроком. Во всех 450 анкетах, которые мы распространили, на первом месте стояла безработица. Вот что болит у людей на Северо-Востоке больше всего... Не гражданство, не язык, а именно отсутствие работы. Вот главный бич... Отсюда многие другие беды.

— Социологи говорят, что 90% проституток — это русские, русскоязычные девушки. И многие из них — именно с Северо-Востока...

— А объяснить это совсем не так сложно. Я наблюдаю эту ситуацию с 92-го года. Самыми сложными в этом отношении были 95-96-й годы. Словно произошел обвал... Тогда по нашим исследованиям выходило, что среди проституток русских девушек и эстонок поровну — 50 на 50. Но с тех пор ситуация заметно изменилась. Эстонские девушки все-таки нашли другие, нормальные способы самореализации, зарабатывания денег. У русских же девушек возможностей в этом отношении не прибавилось.

Да, у проституции четко выраженные экономические, социальные причины. Девушки, женщины вынуждены заниматься этим ремеслом, чтобы спасти от голода себя, детей, родителей, даже подчас мужей.

А с 1999-2000 гг. ситуация еще больше ухудшилась. Среди проституток стало больше наркоманов. Да, собственно, все наркоманы-женщины так или иначе торгуют собой. И выбраться из этой ямы трудно, тем более, что в этой сфере работает настоящая пропагандистская машина. Это очень жестокий, страшный бизнес, хорошо организованная преступность.

— А наркомания? Как вы объясняете, почему здесь тоже большинство русских, русскоязычных молодых людей? Это горько, страшно. Но почему?

— Эпидемия наркомании и СПИДа в последние годы началась в Польше. Прошла через Калининград, Украину, Белоруссию, захватила Россию. Если бы меня как эпидемиолога лет 6-7 назад спросили, где, например, в России будут особо опасные в смысле развития СПИДа, наркомании места, я бы назвала Москву и Петербург. И оказалось, была бы не права. Первые эпидемии возникли в относительно небольших городах. Там, где было, скажем, 5-6 или даже меньше производств. В период перелома, перемен они рухнули, и людям стало негде работать.

— Стало быть, опять те же экономические, социальные причины. Но у русских людей, у русской молодежи в Эстонии тоже не так уж много возможностей. И возникает чувство безысходности, внутреннего неустройства...

— Да. Есть даже такой термин — «обрезанное будущее». Но я бы сказала, что есть и другие причины. Почему, скажем, наркоманы появляются во вполне экономически благополучных семьях?

— У вас есть свое объяснение?

— От одиночества. От вседозволенности. От того, что родителям некогда заниматься детьми, подростками. Некогда заглянуть в душу, хотя бы выслушать...

Да и учителя зачастую внушают детям, что они все равно останутся вторым или даже третьим сортом.

— Русские учителя и сами находятся в сложном положении, задавлены, боятся потерять работу. Это не может, очевидно, не сказываться на детях...

— Наверное. К тому же в русских школах, особенно на Северо-Востоке, плохо учат эстонскому. И эту брешь надо ликвидировать.

Ошибок сделано много. Вот, скажем, то же бесчисленное откладывание перевода обучения на эстонский язык. Но если рубить хвост кошке по частям, тоже ведь получается больно. И это тоже — обрезанное будущее...

— Так что же? Вы за перевод русских школ на эстонский язык? Но это же ассимиляция. И куда, по-вашему, денутся русские учителя? И будут ли действительно знающими, образованными русские молодые люди? Сохранят ли свою национальную основу, причастность к русской культуре?

— У меня к этому двойственное отношение. Наверное, русский ребенок должен учиться в русской школе. Но я не представляю, кто будет обучать его эстонскому языку? Это должны быть носители эстонского языка. А где они на Северо-Востоке? Эстонцев надо привлекать в Ида-Вирумаа, их надо для этого особо стимулировать.

— Но ведь и русский в эстонских школах часто преподают отнюдь не носители русского языка...

— Это все же другое... Надо ли нам в русских школах воспитывать неграмотный, не слишком образованный анклав? А кто будет преподавать химию или, скажем, математику на эстонском?

— И вы считаете, что перевод на эстонский — панацея от всех бед?

— Ну, не совсем, конечно. И все-таки... Посмотрите, многие энергичные люди, ищущие возможностей для себя и своих детей, уехали из Эстонии. Больше на Запад, но и на Восток... Идет настоящая утечка мозгов. И если в связи со вступлением страны в Евросоюз она усилится, что будет с Эстонией?

— Рискуем остаться «без мозгов»? Мы-то думаем, что решать эту проблему надо иначе. А что все-таки вы предлагаете? Где тот золотой ключик, с помощью которого можно улучшить ситуацию на Северо-Востоке?

— В развитии мелкого бизнеса. В развитии туризма. Для этого там есть возможности. Великолепные ведь места... Но нужна государственная поддержка. Необходима помощь европейских фондов. Но это — особый разговор...

— Что ж, к нему мы еще вернемся.