Лики прошлого

Русский музей в Эстонии готовится к открытию

Нелли КУЗНЕЦОВА

Но пока он еще не открыт. Хотя полным ходом идет подготовка к первой выставке, которая откроется 29 апреля. ...И вот мы сидим в пока еще единственном теплом помещении музея, пьем какой-то невероятный чай — с имбирем, хреном и корицей. И администратор музея Светлана Иванова говорит, что этим чаем маленький коллектив музея спасался от холодов и простуд всю долгую зиму. Здание, в основном, не отапливалось, из более чем полутора десятков печей большинство оказались неисправными. А те, что могли работать, топить было дорого. Да и незачем... Деньги, говорят сотрудники, нужны для другого.

Откуда-то из глубины здания доносились глухие звуки. И хотя мы знали, конечно, что там просто идет работа, сами видели рабочих в запыленных комбинезонах, стремянки в коридорах, с которых можно достать потолок, все очень понятно и реалистично, все-таки странное ощущение не покидало нас. Словно здание дышит, вскрикивает, чего-то просит, живет какой-то таинственной, пока еще закрытой от нас жизнью. Впрочем, очевидно, так повлияли на нас рассказы директора — Хейго Сахка — он, правда, просил именовать его заведующим до тех пор, пока не откроется музей. Но разве в названиях должностей дело? Главное, что мы увидели: единственным в Эстонии Русским музеем будет руководить человек с огромной эрудицией, со складом ума, подвижным и изящным, в поведении открытый и доброжелательный, к тому же с отличным русским языком...

Оказалось, что многие поколения его семьи жили в Петербурге. А в начале прошлого века, в пору революций и войн, семья волею истории была разделена. Часть ее — с маленьким тогда еще мальчишкой, будущим дедом Хейго — успела бежать в Эстонию от голода, холода и выстрелов, а другая часть так и застряла в Петрограде. Встретились впервые две эти части семьи в начале пятидесятых, «холодной осенью 53-го», потеряв близких, пережив блокаду и много других трагических событий. Но потом уже каждое лето Хейго проводил у родных в Ленинграде. Он и русский язык освоил в ленинградских музеях и ленинградских дворах. Словом, не совсем обычный эстонец... Маленький русский коллектив музея, с восторгом отзываясь о своем директоре, уверяет, что музею и им самим повезло. Музеем будет руководить человек, воспитанный как бы на стыке двух культур, человек, знающий русскую культуру и умеющий уважать ее. В том числе и культуру русских в Эстонии... По его мнению, это часть большой русской культуры вообще, но и часть культуры Эстонии.

Заглянем на тысячу лет назад, говорит он. И затем следует стремительный, блистательный бросок в историю. Вот, скажем, узоры в национальных костюмах... От Урала до Эстонии они, в сущности, те же самые. Те же элементы — древо жизни, знаки водяных птиц, свастика. Та самая свастика, на которую столь страшную тень бросил Гитлер, но которая на самом деле всегда означала на древнем Востоке благоденствие. Это знак мужчины, говорит Хейго, или, если против движения солнца, знак женщины, точка, откуда изначально идет исток жизни. Он говорит о разных узорах, в которых, оказывается, заложен глубокий смысл, долго и увлекательно, так, что мы развешиваем уши. А потом все так же стремительно, словно энергия, заключенная в нем, не дает ему долго оставаться на месте, ведет нас в одно из будущих музейных помещений, где на стендах уже есть детали национальных костюмов. А рядом — старинное распятие... Откуда, из какого времени? Хейго говорит, что средневековье здесь, на этой земле, анализировать сложно, мало что сохранилось. И тут же вспоминает, что два года назад в Вырумаа нашелся старый крест, очевидно, с могилы какого-то купца. Он был спрятан в церковной стене, а когда церковь стала разрушаться, показался людям. Все это звучит как детективная история, и мы снова развешиваем уши, жалея, что невозможно долго оставаться здесь и слушать, слушать...

А все-таки каким он должен быть, этот музей, каким он будет? Краеведческим? Историческим? Этнографическим? Хейго задумывается всего лишь на какую-то минутку. И говорит, что придется соединять все эти направления. У нас все-таки ситуация особая, и нам трудно напрямую копировать какой-то из мировых музеев. В Голландии есть, скажем, небольшой музей, рассказывающий о маленькой народности — фризах. Но этот пример нам не годится. У нас подход не может быть чисто этнографическим.

Как, например, не показать искусство староверов? Наше религиозное православное искусство? В Причудье ведь, как известно, сложилась великолепная иконописная школа... Мало кто знает, наверное, что причудский художник Сафронов был награжден орденом святого Дениса, а человек, получивший этот статус, приобретал и дворянское звание.

А как не показать, скажем, роль Петербурга в становлении культуры Эстонии? Ведь великолепные дирижеры Эстонии тесно связаны с музыкальной культурой Петербурга, России... Да и вообще, немало найдется имен в истории культуры Эстонии, которые трудно отделить от русской культуры.

Порой нелегко определить, сказал Хейго, кого можно представлять в нашем музее, а кого — нет... Вот, скажем, фон Нефф, работы которого недавно экспонировались в Кадриоргском дворце. Сын французской гувернантки, предполагаемый сын барона Монтейфеля, усыновленный им, он родился в Эстонии, вырос здесь и стал художником. Был любимцем Николая I, Александра II, часто расписывал православные храмы в России, много работал и для храма Христа Спасителя, того первого, который прежде был в Москве. Разрисовал Исаакиевский Собор в Петербурге. Его работы есть и в Париже, в Соборе Нотр-Дам, хотя там его подпись так искажена, что ее узнать трудно.

Кстати, его автопортрет есть во Флоренции, в галерее Уфицци, а это очень большая честь, знак мирового признания. Так какой культуре он принадлежит?

Или, скажем, Фабиан Остен-Сакен... Родился в Таллинне, учился в Домской школе. Служил в российской армии. Вместе с войсками Александра I вошел во французскую столицу, стал комендантом Парижа, спас город от разграбления, поджогов, а его население — от насилия, расстрелов. Благодарные парижане подарили российскому генералу Остен-Сакену золотой меч с изумрудами, который хранится все эти годы в Оружейной палате Кремля. Так чей он, к кому его отнести? К русским? К немцам? Так или иначе, он был человеком русской культуры.

А искусство, культура русских людей, живших здесь во времена первой Эстонской Республики? Что мы знаем о них? Вот сейчас в музее готовится первая выставка. Хранитель Наталья Лесная показала нам картины Ивана Соколова и Виктора Лешкина, которые будут представлены на этой выставке. Знакомы ли нам эти имена? Может быть, они и не были выдающимися художниками, но ведь это наша история, наше прошлое.

Хейго Сахк с горечью говорит, что многие люди плохо знают или совсем не знают истоков своей национальной культуры. Разве нас знакомили с этим в школе? Кто мы в самом деле? Какие традиции мы наследуем?

Недаром многие с тревогой говорят, что мы, по существу, висим в воздухе. Культурная почва уходит из-под ног. Историки, кстати, считают, что то же самое остро ощущается и в России. Они называют это кризисом беспочвенности, кризисом самоидентификации. Слишком многое разрушалось, ломалось за все эти последние годы и десятилетия. Выход из этого исторического тупика лишь один — самопознание. Конечно, речь не идет об историческом маскараде, как выразился известный российский историк Феликс Разумовский. Смазные сапоги, тройки с бубенцами, зипуны и т.д. тут ни при чем. Нам нужно понять самих себя, свою историю, особенности русского характера, русской души, русской цивилизации. Нам нужно понять, останемся ли мы включенными в русскую традицию.

Возможно, Русский музей нам в этом поможет. Хейго Сахк говорит, что главное — создать условия «для соприкосновения с основами». А потом уже каждый человек, идя дальше, будет осмысливать это соприкосновение, пропускать через свою душу, размышлять. «И будут вырастать новые Пушкины, новые Глинки». «Да?» — поразилась я. — Будете создавать таланты?» — «Нет, — улыбнулся Хейго. — Мы не воспитываем талант. Мы создаем культурную среду, создаем условия, в которых он может появиться, расцвести».

Да, вот такая миссия... Похоже, что сотрудники музея во главе со своим директором ставят перед собой очень большие, очень серьезные задачи. В сущности, они думают о том, какую роль будет играть Русский музей в нашей жизни. В самом деле, не хотелось бы, чтобы он оказался на обочине, в загоне, существуя незаметно, неясно и вяло.

Завидую тем будущим посетителям музея, зрителям, которые будут слушать Хейго Сахка. История в его рассказах становится объемной, живой, яркой, а давно умершие люди такими, что кажется, будто они только что были с нами, а теперь на несколько минуток вышли в соседнюю комнату. Кстати, лекторий в музее планируется обязательно. Только пусть никого не пугает скучноватое слово «лекторий». Хейго Сахк недавно вернулся из Петербурга, где встречался с музейными работниками и предварительно договорился с заведующей отделом этнографии русского народа Натальей Сосниной о том, что питерские специалисты будут приезжать в наш Русский музей, выступать с лекциями и беседами. А многие ленинградцы, живущие ныне в Таллинне, помнят, очевидно, как трудно было попасть там в Этнографический музей. К его дверям стояли длинные-длинные очереди, так было там интересно.

Хейго Сахк планирует также и сотрудничество с Псковом, Новгородом. Это ведь, говорит он, обычный, исторически сложившийся район общения для прибалтики. И на этой базе, добавляет он, может быть, потихоньку будут возникать такие явления, как, скажем, та же Причудская иконописная школа со знаменитым Фроловым. Она ведь тоже появилась совсем не случайно. Сложилось удачное сочетание человеческих возможностей и подходящих условий. Хотя судьбы многих фроловских учеников впоследствии сложились трагически. И все-таки... Сумеем ли мы добиться такого сочетания?

Вот интересная деталь... Хейго Сахк считает, что они в музее должны не просто, так сказать, накапливать знания, в том или ином виде показывать их людям, но и запустить процессы, в которых эти знания, как выразился директор, будут активно использоваться. Скажем, если прошел цикл лекций по национальным костюмам, по узорам, характерным для них, то дальше в этом направлении будет работать школа рукоделия, где можно будет учиться создавать различные узоры. Сотрудники музея, как сказала Светлана Иванова, мечтают, что в музее будут проходить музыкальные и музыкально-литературные вечера, где могут быть использованы те же национальные костюмы.

Пока зала, где будет звучать музыка, где будут выступать певцы, творческие группы, нет. Но директор показал нам место, где он будет после реконструкции. Вот эта стена будет убрана, повел он рукой вокруг, и эта тоже... А вот здесь, если убрать нагромождение перегородок, разных клетушек, откроется прекрасная и просторная анфилада, она, кстати, как выяснилось, раньше и была.

Вообще ходить с Хейго Сахком по этому старому зданию на улице Койдула, 23, необычайно интересно. Дом кажется полным тайн. Вот, смотрите, показал он нам на потолок, почему здесь своды, их не должно было быть. Когда они появились? И что означают?

При том, что здание перестраивалось много раз, в нем все же сохранились исторически ценные элементы. На одной из дверей под многими слоями масляной краски мы увидели характерные для периода барокко детали. Сохранилась также деревянная лестница, тоже относящаяся к позднему барокко.

На террасе — те, кто знает это здание на улице Койдула, очевидно, помнят и эту нависающую над главным входом застекленную террасу — директор задумчиво остановился, с неудовольствием огляделся вокруг. Видно было, что эта терраса — его головная боль. Оказалось, что это и в самом деле так. Терраса была построена в 1905 году, когда домом владели две старые обедневшие дворянки. Очевидно, так они спасали свои старые кости от пронзительных балтийских ветров. Хранители старины утверждают, что террасу надо сохранить. Однако директор с ними не согласен. Это в общем-то уродливое сооружение закрывает красивые барочные окна на фасаде. Так что важнее?

Слушаешь Хейго, и кажется, будто дом населен призраками. Через него и в самом деле прошли многие поколения. На этом небольшом пространстве словно сошлись, уплотнились разные исторические эпохи.

Дом был построен в конце XVII века в числе 6 шведских мыз. Пять из них были потом проданы Петру I. А это здание сохранило независимость...

В разные времена в нем размещались первая в Таллинне ситцевая мануфактура, инженерный корпус Военно-морского флота, приют для обедневших дворянок. Во время Второй мировой войны здесь размещался штаб противовоздушной обороны Таллинна, потом немецкий госпиталь. Говорят, в подвале кто-то однажды даже выкопал ампутированную руку...

Ну, а после войны здесь размещались разные школы. Уникальная история... Впрочем, уникальная ли? Наверное, лучше сказать — отражение времени, сложных, противоречивых эпох. Директор говорит, что после реконструкции один из залов будет отдан истории самого дома.

Ну, а пока идет работа... Нужно искать экспонаты, приобретать картины... Кое-что уже есть. Помимо Соколова и Лешкина, есть Кайгородов, Егоров, Кульков, между прочим, любимый автор Константина Пятса. Но впереди еще большие исследования. Вообще-то полноценный музей нельзя создать в одночасье. На это требуются годы и годы. Но важно положить начало...