Юминда: морская трагедия

Нелли КУЗНЕЦОВА

Делегация ветеранских организаций побывала на мысе Юминда, у памятника морякам, погибшим в августе 41-го.

История этого памятника поразительна. Иван Иванович Меркулов, контр-адмирал в отставке, служивший в этих местах, недаром сказал, что это памятник народный, в него вложены усилия очень многих людей — матросов, мичманов, офицеров, окрестных жителей, простых эстонцев, помнивших разыгравшуюся здесь трагедию, когда темной августовской ночью корабли и суда Балтийского флота прорывались из осажденного немцами Таллинна в Кронштадт.

Когда-то здесь, на оконечности мыса Юминда был поставлен простой камень, кусок гранита, а вокруг — корпуса мин как напоминание о тех страшных минных заграждениях, через которые прорывались и на которых погибали корабли. Но шторма, ветры разрушали берег, и со временем камень оказался в море. Он и сейчас еще виден, хотя уже полускрыт водой. Но надпись на нем, крупные белые цифры «1941», словно кричит издали.

Потом офицеры Меркулова поставили на мысу другой камень. Иван Иванович вспоминает, как тащили его сюда двумя огромными КРАЗами. Так уж сложилось, что офицеры, ставившие здесь этот, второй уже камень, волновавшиеся и заботившиеся о том, чтобы память о погибших в 41-м не была забыта, сами погибли, оказавшись по долгу службу в Чернобыле и схватив там немалую дозу облучения. Так одна трагедия наложилась на другую, и этот камень напоминает теперь не только о тех, кто погиб в 41-м... Иван Иванович говорит, что по утрам, когда восходит солнце, камень, если смотреть на него с моря, кажется красным, он словно сочится кровью.

Памятник открывали несколько раз. Иван Иванович Меркулов вспоминает, как на одной из таких церемоний здесь плакали эстонцы из окрестных деревень, а старая учительница-эстонка, видевшая с берега, как погибали корабли, даже прочитала здесь сочиненные ею стихи: «Горело море...»

А Карли Ламбот, старейшина деревни Юминда, тоже бывший с нами в этот день, рассказывает, что в конце 90-х обратился с письмом к Леннарту Мери, бывшему тогда президентом. Он писал, что памятник нуждается в реставрации, что необходима помощь, что его, этот памятник, нельзя просто так забыть. Полтора года он ожидал ответа, а его все не было и не было. Но однажды журналист одной из эстонских газет побывал на Юминда, написал о памятнике, и тогда, как рассказывает Карли Ламбот, президент Мери позвонил ему прямо домой и извинился за долгое молчание. Вот тогда памятник был торжественно открыт еще раз. И вокруг камня, поставленного на каменный же постамент, реяли знамена разных стран, и стояли в строю солдаты, и присутствовали послы, в том числе посол Российской Федерации в Эстонии К. Провалов. Тогда появилась и памятная доска: на черном мраморе — силуэт гибнущего корабля со вздыбленным носом и надпись на трех языках, в том числе и русском. А на стенде рядом, где рассказывается о той страшной августовской ночи, текста на русском языке уже нет. Но все-таки хорошо, что есть он, этот памятник и этот стенд. Сюда приходят разные люди, хотя, быть может, это даже странно, ведь памятник находится как бы вдали от проторенных путей... В тот день, когда мы там были, у памятника появились шведы, с ними был и француз, и эта маленькая интернациональная компания долго разглядывала схемы на стенде, всматривалась в морскую даль...

Смотрели на эту водную поверхность и мы. Она казалась такой тихой, такой мирной и спокойной. И было трудно себе представить, что в ту далекую ночь здесь, казалось, горела сама вода, слышались взрывы, предсмертные крики... Корабли взрывались на минах, с берега их расстреливали немецкие батареи, сверху заходили самолеты. Считается, что здесь тогда погибло около 50-60 кораблей и судов, 15-18 тысяч человек — моряки, те, кого эвакуировали из Таллинна, женщины, дети. Карли Ламбот напомнил нам, что среди тех, кто был на судах, находился и совсем еще молодой Георг Отс. Он спасся, потому что хорошо плавал. Ведь плыть в море 8 часов — далеко не каждому по силам.

Я не знаю, о чем думал, стоя у памятника, Алексей Иванович Трифонов, бывший командир бригады траления, не раз рисковавший жизнью, освобождая море от мин уже в послевоенные годы. Или Геннадий Андреевич Кузнецов, траливший в этих местах еще даже в конце 60-х... Виталий Алексеевич Извольский, председатель Клуба ветеранов флота, сказал, что мы пришли сюда не на митинг. И в самом деле, никаких торжественных, долгих речей не было. Мы просто стояли и вспоминали... И слушали безыскусные рассказы. А потом Извольский и Трифонов от имени Клуба ветеранов флота положили к подножию памятника венок.

Я видела, как Федор Парамонович Еременко, с трудом добравшись по камням к самому урезу воды, тихонько положил там свои гвоздики. И долго смотрел, как набежавшая волна шевелит их. После нашего ухода они, очевидно, были унесены в море, туда, где августовской ночью 41-го тонул сам Федор Парамонович, тогда еще, конечно, курсант Федя Еременко.

...Начало войны застало его в Прибалтике. Курсанты военно-морского училища им. Фрунзе проходили здесь учебную практику на корабле «Комсомолец». Но уже на 5-й день войны курсантская рота, в составе которой был и Еременко, вместе с двумя другими ротами прибыла в Таллинн. Сначала курсанты охраняли штаб флота, работали на оборонительных рубежах. Но уже 7 августа гитлеровские части вышли на побережье Финского залива, заняли весь участок от мыса Юминда до Кунда, отрезав таким образом Таллинн от страны.

В 20-х числах августа курсанты держали оборону в районе Тартуского шоссе и вблизи аэродрома Ласнамяэ.

Теперь, когда жилые дома стоят почти на самой территории аэродрома, быть может, мало кто знает или помнит, что здесь на этом каменистом плато дрались и умирали мальчишки-курсанты. Удивительно, быть может, но эти мальчишки, едва окончившие первый и второй курс, упорно держались, обороняя самые ответственные участки. Уже потом, после войны адмирал Трибуц, командующий Балтийским флотом, скажет об этом с горечью и гордостью.

27 августа, накануне трагической даты, курсантскую роту принял на борт эсминец «Володарский». Он вместе с другими кораблями и судами участвовал в этом прорыве Балтийского флота из осажденного Таллинна в Кронштадт.

Между прочим, в тот самый день, когда мы, группа ветеранов и я вместе с ними, стояли у памятника на мысе Юминда, Карли Ламбот, который по возрасту не мог участвовать в войне, но много читал об этом прорыве кораблей, напомнил всем мысль одного из военных историков: если бы тогда корабли Балтийского флота были захвачены гитлеровцами, ход Второй мировой войны, возможно, был бы совсем иным.

Кстати, через несколько дней, а именно — 7 сентября, состоится конференция, посвященная событиям тех далеких дней — 28 и 29 августа 41-го года. И Федор Парамонович Еременко, очевидно, будет подробно рассказывать об обороне Таллинна, о том, что тогда происходило. У нас же иная задача...

Тогда, на Юминда Федор Парамонович, рассказывая о трагической ночи, когда «Володарский» шел в арьергарде конвоя, вспоминал, как они, курсанты, несли на корабле дополнительные вахты, они были назначены для обнаружения мин. Но никто не знал тогда, что их будет так много, что немцы буквально накануне поставят еще множество мин.

...После нелегкой вахты Еременко с товарищем нашли место в кормовом кубрике, где был горячий чай и ящики с белым хлебом. Там после чая и уснули. А проснулись от странного гула и криков, мужских и женских. Они еще не знали, что эсминец, столкнувшись с миной, разломился пополам и что на плаву осталась лишь кормовая часть. Но они понимали, что происходит что-то ужасное...

С трудом в полутьме кубрика они нашли трап, выбрались на палубу, по которой метались люди...

Что он чувствовал тогда, мальчишка, оказавшийся на палубе погибающего корабля, среди стонов, криков и стрельбы? Федор Парамонович говорит, что в те страшные минуты был почему-то спокоен, как будто все, что происходило вокруг, не имело к нему непосредственного отношения. Может быть, это странное спокойствие, да еще, наверное, то, что корма эсминца какое-то время еще держалась на воде, и спасло его вместе с его товарищем.

Изо всех сил они старались отплыть от тонувшего корабля, чтобы он не потащил их за собой. Ночное небо, вспоминал Еременко, озарялось яркими вспышками — это подрывался на мине очередной корабль, людей в воде становилось все больше, многие тонули, не в силах держаться. А потом на фоне этих предсмертных криков, разрывов мин и снарядов стало вдруг нарастать пение. Умирающие, обреченные люди пели «Интернационал». Еременко сказал, что сам не поверил бы, если бы это рассказывал кто-то другой. Но он видел и слышал это сам...

Он был среди немногих спасшихся. В предутренних сумерках его, как и некоторых других, поднял на борт подошедший катер. Экипажу пришлось вылавливать обессиленных людей баграми и вытаскивать из воды собственными силами. Помочь себе самостоятельно они уже не могли.

Уже потом, когда под деревянным навесом, недалеко от памятника мы подняли рюмки за погибших, за то, чтобы память об этом беспримерном прорыве кораблей не уходила, Иван Иванович Меркулов задумчиво сказал: можно ли назвать подвигом то, что происходило тогда в море, возле этого мыса Юминда, с которого и стреляли немецкие батареи по тонущим людям и кораблям? И сам же ответил: да, это был подвиг. Как был подвигом, например, переход Суворова через Альпы или еще раньше — знаменитый поход Ганнибала... Впрочем, зачем сравнивать? Война — жестокая вещь, в ней было немало ошибок, подлости, просчетов, трусости, но больше, наверное, героизма, подлинной самоотверженности. И это надо помнить...

Мы подняли импровизированные наши рюмки за тех, кто в море, как это всегда делают моряки. И старейшина деревни Юминда Карли Ламбот выпил вместе с нами... Мы сказали ему, что благодарны за то, что он охраняет этот памятник, держит его в порядке... И он согласно кивнул головой.

P.S.Клуб ветеранов флота напоминает, что 7 сентября в 11 часов в библиотеке Клуба состоится конференция, посвященная прорыву кораблей и судов Балтийского флота из Таллинна в Кронштадт.