Дорогой наш человек…

Нелли КУЗНЕЦОВА

Сегодня хоронят Давида Семеновича Слонимского… И в это трудно, просто невозможно поверить, настолько он был деятелен, полон планов, замыслов, хлопот еще какие-то две недели назад. Готовился к военно-теоретической конференции ветеранов, собирался в Москву на празднование 60-летия Победы. И всего лишь несколько дней не дожил до своей бриллиантовой свадьбы, к которой тоже готовился и о которой говорил, как об очень значительном событии. Уже после его смерти Ольга Алексеевна нашла заблаговременно купленное им для нее и припрятанное для торжественного дня колечко.

Они поженились с Ольгой Алексеевной в самом начале апреля в 1945 году. И он любил по этому поводу пошутить: «Надо же было пройти всю войну, остаться в живых и вместе с Победой получить жену…»

Он нашел свою Ольгу во Львове, где еще явственно ощущалась атмосфера прифронтового города. Зашел по какому-то срочному делу в штаб округа и увидел ее среди торопящихся, озабоченных людей в запыленной военной форме.

Совсем недавно, вспоминая о тех далеких днях, он сказал, что его поразила тогда спокойная уверенность, достоинство, с которым держалась эта девушка в кругу военных людей. А дочь их Ирина сказала, что мама всегда была заводилой.

Мы-то, журналисты «Молодежки», где в более поздние годы работала Ольга Алексеевна, всегда знали ее именно такой. И, конечно, все знали Давида Семеновича.

Дом Слонимских вообще был удивительным. Немного, наверное, найдется таких домов. Все газетчики знали, что к ним на улицу Сюда можно прийти в любое время дня и ночи. И всегда здесь примут, выслушают, обогреют, накормят. В эту небольшую квартиру забредали целыми компаниями в какие-то праздничные дни, вечером или почти ночью после рабочего дня, когда возникала потребность не расставаться, что-то обсудить, распить вместе бутылку. И Давид Семенович, лишь недавно пришедший со службы, сняв свой китель с полковничьими погонами и массой орденских планок, с готовностью спускался в подвал за очередной порцией капусты или огурцов. Все тогдашние молодежкинцы, а также те, кто уже успел перейти в «Советскую Эстонию», считали этот дом своим, родным. Мы и не задумывались тогда, почему нас так тянет к этим людям. Нам просто было хорошо рядом с ними. И мы были благодарны им за это. Давид Семенович, кстати, до самых последних дней был другом нашей газеты, ее автором.

И Давид Семенович, и Ольга Алексеевна были старше нас, но эта разница в годах, как ни странно это, быть может, звучит, почему-то не ощущалась. Или ощущалась как-то по-особому. Как дар взрослой дружбы… Поразительно все-таки, как умели дружить эти люди. Константин Симонов, не слишком модный сейчас, но любимый Слонимским, да и многими из нас, поэт, как-то сказал в одном из своих стихотворений: «Мы измеряем, долго ли ты жил, не днями жизни, а часами дружбы». Слонимские, и Давид Семенович, и Ольга Алексеевна, всю жизнь оставались верными своеобразному этому летосчислению. Может быть, это главное, что уходит вместе с такими людьми, как Давид Слонимский, оставляя щемящее чувство пустоты, горечи и странного душевного одиночества…

Мы как-то, помнится, не слишком задумывались, как, наверное, не задумываются и нынешние молодые, почему они такие, почему мы так беззастенчиво можем пользоваться их временем, их дружбой, их душевным теплом. Хотя интуитивно, быть может, все-таки понимали, что навсегда в их душах осталось это чувство фронтового братства, верности себе и друг другу, товарищам своим, вынесенное ими из страшных, жестоких лет войны. Каждый ведь выносит из тяжкого времени свой нравственный опыт.

Я думаю, если бы были живы Григорий Михайлович Скульский, замечательный наш писатель, давний друг Слонимских и тоже бывший фронтовик, и его жена Раиса Владимировна, разложили бы они 9 мая на столе лист газеты, разлили бы водку в алюминиевые кружки, как делалось это во фронтовых землянках и как делали они это еще много лет после войны, а потом уж открыли бы вполне современное застолье — с праздничной скатертью, хорошим коньяком и всякими разносолами.

Вайра Вике-Фрейберга, президент Латвии, выросшая и воспитанная вдалеке от наших забот, от того, что пережили, вынесли наши деды, отцы и матери, с оскорбительным небрежением отозвалась об этой «водке и хвосте селедки», коими будто бы довольствуются наши ветераны. Может быть, Бог простит ей это пренебрежение, эту душевную глухоту. Она ведь и не может понять, что за этим стоят не ведомые ей воспоминания о фронтовых годах, о потерянных товарищах, об ушедших друзьях, о Победе, в которую вложены и кровь, и пот, и жизни родных и близких.

Я помню разные рассказы Слонимского о войне. Ему не исполнилось еще и 20 лет, когда она началась. У него не было никакого военного образования, кроме артиллерийской спецшколы (академия, разные курсы начальствующего состава — все это было потом, после войны), он вообще был красноармейцем, служил еще только срочную, но так уж сложилась его военная судьба, что уже в первые дни войны он стал фактически начальником штаба автобронероты, приданной штабу фронта, потом командиром отдельного автобатальона, потом и командиром отдельного автомотополка. Он всегда был одаренным человеком и всегда умел брать ответственность на себя. Таким оставался до самого конца, несмотря на годы и нездоровье.

Слушать его рассказы можно было бесконечно. Тем более, что он видел и знал многое, военная судьба бросала его на Кавказ, на Украину, в Эстонию. Прошедшие 60 с лишним лет не смогли стереть из его памяти имена товарищей, живых и погибших, названия городов, сел, станиц, через которые он трудно, страшно отступал и через которые потом шел на Запад вместе с наступающими частями. Военные воспоминания жили в нем, сталкиваясь острыми своими углами, как осколками мин…

Вспоминаю его рассказ о том, как он со своими солдатами переправлялся через Днепр на плоту, составленном из надутых шин, а вода вокруг кипела от пуль и осколков, от разрывов бомб. И другой его рассказ помню: как он со своими солдатами и машинами должен был доставить бригаду морской пехоты под Туапсе. С потерей этого города фактически теряли Кавказ. И отстоять его надо было во что бы то ни стало…

Была такая легенда, что морские пехотинцы будто бы расписывались кровью на письме Сталину, обещая отстоять город. И когда я однажды заикнулась об этом, Слонимский сказал, что это не легенда. Он сам видел это письмо и эти сделанные кровью подписи…

Теперь, когда мы все, знавшие его, думаем о нем, вспоминаем его жизнь, оказывается, что он бывал во всех горячих точках, где, по существу, решалась судьба страны. И не только во время войны… Он, военный человек, военный специалист, далекий, казалось бы, от сельского хозяйства, работал, например, на целине в те первые, самые трудные годы, когда ее начинали осваивать. Он занимался проблемами топлива в Таллинне… Он был даже директором Русского драмтеатра и, между прочим, то ли в шутку, то ли всерьез, не раз говаривал, что это были самые, быть может, нелегкие для него годы.

А каким он бывал на праздничных застольях, на юбилеях… Обаятельный, остроумный. Друзья его внуков, вполне современные молодые люди, удивлялись, слушая его интереснейшие экспромты. Он умел быть блистательным.

Да, нам всем будет его не хватать. Его острого ума, его цепкой памяти, его юмора, рассудительности, здравомыслия. И его твердости… Когда уходит такой человек, остается зияющая брешь… И для ветеранского движения это огромная, невосполнимая потеря. Он был одним из создателей Таллиннского Союза ветеранов войны и военной службы и близко к сердцу принимал все его дела. У него осталось много нереализованных замыслов, незаконченных дел. Он много, например, занимался проблемами реставрации Военного кладбища в Таллинне, опираясь и на помощь нашей газеты. Доведет ли кто-нибудь вместо него это важное дело до конца, взяв на себя нелегкие хлопоты?..

Прощайте, Давид Семенович. Прощайте, дорогой наш человек…

Скорбим вместе с его близкими, со всеми, кого любил он и кто любил его.