И подвиг наш нельзя у нас отнять…

Нелли КУЗНЕЦОВА

Фотография Елены Васильевны РАСТУНЦЕВОЙ, которую мы публикуем сегодня, сделана в 44-м. Но сначала мы хотели поставить другую, сделанную в самом начале сороковых. Там она, Елена, еще не знает, что впереди четыре страшных года войны, еще не знает, что под Смоленском и Вязьмой попадет в окружение, потеряет своих и будет вместе с напарницей идти от села к селу, прячась от немцев и все же натыкаясь на них. Но однажды она все же была брошена за колючую проволоку к пленным, израненным и грязным, умиравшим от холода, голода и ран. И только случай да удивительная ее находчивость и смелость помогли ей вырваться из концлагеря.

Два месяца они с напарницей, тоже медсестрой, шли, пытаясь дойти до наших частей. Иногда ночами видели зарево, слышали звуки стрельбы и думали, что, быть может, скоро встретят своих и кончатся их мучения. Но фронт все откатывался к востоку, пока не остановился под Москвой. И они все шли и шли, пока не встретились с нашими разведчиками…

Она думала, что сразу же начнет воевать. Кому же, как не ей, уже узнавшей весь ужас блужданий по захваченной врагом территории, оказаться на передовой. Но она оказалась в лагере, где ее проверяли и перепроверяли, ведь она пришла из окружения… И она ждала, ждала, стиснув зубы, пока не признают ее право быть на передовой, воевать с фашистами…

Я помню ее рассказы о фронтовом прошлом. Помню и ее мужа, Фатиха Гирфанова. Сейчас его уже нет в живых. Но многие люди в Эстонии остались в живых, родили и воспитали детей, потому что Гирфанов сам в свое время разминировал Нарву, Вайвару и другие города Эстонии. Старался уберечь своих солдат. Ему, видевшему на войне столько смертей, казалось невозможным подвергать опасности кого-то в послевоенное время. «Чтобы чья-то мать спросила потом, почему не уберег ее сына?» Он этого допустить не мог, предпочитал рисковать собственной жизнью, хотя у него самого уже были дети. Они с Еленой поженились еще в годы войны, когда конец ее был уже отчетливо виден. Они оба встретили день Победы в Берлине. Впрочем, почему встретили? Они добились, чтобы он наступил, этот день, ценой страданий, лишений, ценой собственной крови.

Мы обрадовались, когда узнали, что Елена Васильевна пишет воспоминания. Жаль только, что не можем опубликовать их полностью на страницах газеты. Пока взяли лишь частичку — маленький кусочек войны. В нем нет размышлений о войне и мире, о крупных войсковых операциях. Это будни войны. Елена Васильевна рассказывает о них спокойно, даже простодушно. Но что стоит за этим спокойным, таким незатейливым рассказом…

Прочтите это… Здесь она рассказывает о себе сама.

На минировании

Июль 1943 года. Я служу военфельдшером в 350-м армейском инженерно-саперном батальоне. Наша 8-я гвардейская армия активно наступает, и каждый раз, как только создается новая временная линия обороны, мы должны минировать ее передний край. В сущности, происходило это чуть ли не каждый день. Выходили с сумерками, как правило, взводом, шли километров пять-восемь до передовой. Впереди ехала подвода с противотанковыми минами, на нее я клала свою шинель, а санитарную сумку тащила на плече. Так шли до ближайшего к передовой линии лесочка. Ребята перетаскивали мины за передовые траншеи на нейтральную полосу и складывали их там горкой, затем начинали минировать.

Я садилась на ящики с минами и тихонько насвистывала какой-нибудь мотив, мне казалось, что так саперам легче ориентироваться в темноте, подходя за очередной миной.

Взвод делился на две группы, и минировали вправо и влево от сгруженных мин. Всю ночь шла беспорядочная стрельба с обеих сторон из автоматов, иногда со стороны немцев летели минометные снаряды, но они перелетали дальше, мы же работали в нейтральной зоне, и даже не было необходимости прятаться в траншее. Конечно, если бы снаряд попал в кучу, на которой я сидела, от меня ничего бы не осталось, но я как-то о таком варианте не думала, а представляла себе что-нибудь хорошее. Когда был более активный обстрел, спрыгивала в траншею к пехотинцам, а потом снова садилась на свое место. Раненых перевязывала и с помощью ребят относила в безопасное место. До рассвета ребята заканчивали работу, чтоб затемно уйти с фронтовой зоны. Работа у саперов была вообще опасная, ведь мины ставились не как попало, а по определенной схеме: привязывали первую мину к какому-нибудь ориентиру, а потом остальные мины уже ставили в шахматном порядке. Это делалось для того, чтобы при разминировании (которое тоже всегда проводилось ночью) их легче было найти. Мины были противотанковые, и в темноте на ощупь нужно было еще аккуратно ввернуть взрыватель, чтобы самому не взлететь в воздух.

Обычно минировали большие участки переднего края обороны, и приходилось работать несколько ночей подряд. Тогда в часть не возвращались, а устраивались на отдых в каком-нибудь заброшенном сарае и заваливались на соломе спать. Ребята относились ко мне очень хорошо, все в роте звали меня «доктором» и для сна выбирали мне самое удобное место. Днем нам привозили еду, мне — перевязочный материал, к вечеру опять приходила повозка с минами, а ночью — та же работа.

Такая обстановка была в теплое время года, а вот зимой все было еще сложнее и опаснее.

…В ноябре 1943 года стояла уже настоящая зима с морозом и снегом. Получаем задание заминировать определенный участок обороны. До места работы идти нужно километров семь-восемь и столько же обратно. Саперы минируют в белых маскировочных халатах, но им очень трудно копать промерзшую землю вблизи немецких окопов так, чтобы не было слышно противнику, а еще труднее замерзшими руками ввинчивать взрыватель в мину. Были случаи, когда наши саперы подрывались. В часы работы стрельба из автоматов и минометов с вражеской стороны не прекращалась ни на минуту. Теперь я уже на минах сидеть не могла не только потому, что было больше раненых, но и потому, что было очень холодно и очень мерзли ноги. Если выдавался спокойный период и не нужно было оказывать помощь, я бегала греться в землянки пехоты, где потихоньку топились маленькие печурки. В таких сложных условиях работа у саперов продвигалась медленно, поэтому мы ходили каждую ночь из части, чтобы заминировать нужный участок обороны.

Так я ходила на минирование бессчетное количество раз — это была моя работа, но я чувствовала свою пользу и морально была удовлетворена.

В последнюю декаду декабря ходили на разминирование поля недалеко от линии обороны, но на нашей стороне. Дело было в том, что обстановка на передовой быстро менялась, и командование приказало убрать те мины, которые были поставлены нами раньше, чтобы при необходимости отступления наши воины не подорвались на них. На разминировании я была первый раз, и мне было интересно узнать, как это происходит.

Идти до места работы было километров пять. Я шла дорогой рядом с сержантом Федоровым, он мне рассказывал о своих родных, об учебе. Когда начали разминировать, я все время была около сапера и смотрела, как он все это делает.

А делалось это так: сначала он щупом находил мину, затем лопаткой и руками разгребал снег и слой замерзшей земли. Когда нижний край мины становился видным, он цеплял мину «кошкой» (это большой крюк на длинной веревке), мы с ним отходили на значительное расстояние, он сильно дергал веревку, и мина вываливалась из ямки. Тогда он подбегал к ней и осторожненько выкручивал взрыватель. Все — мина обезврежена. Так он разминировал несколько мин. Вдруг в стороне раздался взрыв, я бросилась туда, думая, что подорвался кто-то из наших ребят. Но это взорвалась мина, когда сапер тащил ее «кошкой», пострадавших не было. И снова взрыв уже за моей спиной, бегу туда, а это подорвался сержант Федоров, когда вынимал взрыватель. Мины были противотанковые, зияла большая яма, а сапера разорвало в клочья. Правду говорят, что сапер ошибается только один раз. Домой мы шли угрюмые и расстроенные, потеряли хорошего парня, и погиб он не от пули или снаряда противника, а работая с нашей миной, значит, допустил ошибку при выкручивании взрывателя.

Форсирование Днепра

В начале августа 1943 года вторая рота нашего батальона получает новое задание: принять участие в форсировании Днепра. Весь день были в походе и к вечеру подошли к Днепру. Левая сторона реки — наша, правая — у противника. На нашей стороне вдоль всего берега тянется противотанковый ров, за ним к берегу идет не очень широкая полоса земли. Правый берег сразу начинается с крутой возвышенности. Днепр на этом участке очень широкий. Бойцы нашей роты разместились во рву, и вскоре получаем приказ: сформировать команды гребцов для переброски пехоты и минометчиков на другой берег. Как только стемнело, началось форсирование реки. Задача нашей роты: обеспечить переброску войск на другой берег.

Поплыли первые две лодки, саперы активно гребут, чтобы быстрее высадить людей и вернуться назад за другой партией. Но немцы до берега не допустили, забросали гранатами, наши все погибли. Противник зашевелился: начали интенсивный обстрел нашего берега, осветили реку ракетами «Юпитер», которые держатся в воздухе несколько минут, и все освещается как днем. Поплыли еще три лодки, их разбили минометами на середине реки. Била и наша артиллерия, но уничтожить огонь противника не могла. А лодки с пехотинцами, связистами, минометчиками все отправляли и отправляли, гребли на этих лодках новые команды бойцов нашей роты.

Работы в эту ночь у меня было много (других медработников я что-то не видела): бегала по всему берегу, перевязывала раненых, оттаскивала их с помощью солдат в ров, а там отправляли раненых дальше. Были бойцы с подбитых лодок, доплывавшие до нашего берега, помогала вылезать им из воды, так как в тяжелом мокром обмундировании, обессиленные, а иногда и раненые, сами они выбраться на сушу не могли. Среди них были и наши саперы. На берегу тоже было много тяжелораненых, пострадавших при обстрелах противника. Но мне пока везло: ни пуля, ни осколок в меня не попадали. Был даже такой случай: перевязала я тяжелораненого, а оттащить сама до рва не могу. Побежала звать на помощь солдат, прошло буквально две-три минуты, прибегаем к месту, а там — воронка, произошло прямое попадание в место, где лежал раненый. Была бы я там рядом, и от меня бы ничего не осталось.

Так прошла первая ночь, а с рассветом форсирование прекратили, и мы отошли немного в тыл отдохнуть. Многих недосчитались: кто погиб в реке, кто ранен и отправлен в тыл. Все голодные. Я мокрая до пояса, почти всю ночь вытаскивала бойцов из воды. Было тепло, мы расстелили на траве плащ-палатки, я сняла сапоги, развесив на них мокрые портянки, завалилась спать, положив под голову санитарную сумку. Спали все, и даже полуденное жаркое солнце не могло никого разбудить, так все устали. Ближе к обеду нам привезли в больших термосах пшенную кашу, а мне перевязочный материал.

Следующую ночь продолжали попытку закрепиться на том берегу. Даже пошел слух, что наши пехотинцы и связисты уже высадились. Я подбежала к подполковнику, который руководил операцией, и спросила, что, может быть, и мне нужно перебраться туда, там ведь люди без помощи, но он сказал, что у меня и здесь хватает работы. Работы действительно хватало, не прекращались обстрелы с того берега, и опять приходилось вытаскивать бойцов из реки. Было немного странно, что не прилетали бомбить немцев наши самолеты и не очень активно поддерживала артиллерия, но форсирование мы не прекращали. Во вторую ночь слышались сильная стрельба и разрывы бомб где-то выше по течению Днепра, очевидно, там тоже форсировали реку. Только потом мы узнали, что наше форсирование было ложным, что это был тактический маневр для отвлечения сил противника от того места, где действительно предполагалось захватить плацдарм.

Там плацдарм заняли, стали расширять его вглубь и вширь, армия пошла в наступление, то есть мы свою задачу выполнили: помогли отвлечь на себя немецкие силы. Но сколько людей погибло и было ранено при нашем ненастоящем форсировании! Только в нашей роте осталось меньше половины бойцов, а что говорить о потерях пехотинцев, радистов и минометчиков, которых мы переправляли через реку, ведь мало кто из них вернулся на наш берег.

Утром мы получили распоряжение комбата вернуться в расположение части.

Через месяц многим участникам форсирования Днепра дали награды, получила и я орден Отечественной войны второй степени.