Шанс, что тебя услышат

Когда в жизни человека одновременно сходятся три события - юбилей, выход новой книги и премьера спектакля, поставленного поего пьесе, - сам Бог велит брать у него эпохально-комическое интервью. С писателем Еленой СКУЛЬСКОЙ беседует Элла АГРАНОВСКАЯ.

Ева без стриптиза

- Новая книга называется «Ева на шесте». Название, скажем прямо, весьма игривое. За этим кроется нечто особенное, отдельное, или же это просто подтекст?

- На самом деле это просто строчка из стихотворения, которая дала название пьесе «Ева на шесте». Но пьеса в книгу не вошла, а строчка осталась и как название мне очень понравилась. Помните, «Бильярд в половине десятого» у Генриха Белля: как ни читай, в этом романе никто в бильярд не играет, но название ему, видимо, пришлось по вкусу, поэтому он его оставил.

- Следуя этой аналогии, нужно ли понимать, что и в «Еве», которая «на шесте», тоже нет стриптиза?

- Вообще роман называется «Наши мамы покупали вещи, чтобы не было войны», и стриптиза там тоже нет, хотя есть раздевания, надеюсь, куда более страшные: там снимают не только одежды...

- Меж тем звучит очень грустно - «Наши мамы покупали вещи, чтобы не было войны».

- Само название возникло из реальности, потому что мамы нашего поколения, прошедшие войну и ждавшие мужей с фронта, после войны обязательно покупали вещи. Они покупали чернобурки, это было признаком благополучия и того, что муж-офицер вернулся с фронта. Они непременно покупали хрусталь, какие-то специальные тарелочки, на которых были нарисованы колбаса, сыр, килечка. Они обязательно подавали к столу селедку «под шубой», делали салат «оливье», на котором мы выросли. И устраивали застолья, где довольно много пили, и пели фронтовые песни, и горевали, и радовались... Словом, чтобы не было войны, обрастали вещами, которых должно было быть очень много - их нельзя взять с собой в эвакуацию, и, значит, ничего страшного не случится, и дом не разрушится. Но в романе всего этого нет, просто такой зачин, рефрен такой.

На самом деле действие происходит в наши дни, с людьми моего поколения, моего возраста, им в районе 50 лет, чуть больше, чуть меньше, и они оказываются в ситуации триллера. Речь идет о писателе, у которого нет читателя. Это такая же банальность, как писатель, у которого много читателей. Недавно прочла интервью Александра Кушнера, который получил национальную премию «Поэт». И он так грустно говорит, что, дескать, есть поэты, которые не думают о читателях, и поэтому к ним читатель никогда не приходит. Ну, а Бродский сказал, что настоящий поэт вполне может обойтись без читателя. И то, и другое банальность. Так вот, мой главный герой - писатель, у которого нет читателей. И вдруг его книгу, которая называется «Наши мамы покупали вещи, чтобы не было войны», покупают восемь человек. И он приглашает своего друга-журналиста расследовать эту загадочную историю - выяснить, кто эти восемь человек, почему они купили его книгу. И по мере того, как они находят первого, второго и третьего, всех обладателей этой книги загадочным образом убивают...

Законы диктуют «наперсточники»

- И все-таки «писатель и читатель» - это, по-моему, тема, скорее, философская. Во всяком случае, это менее острая проблема, чем, допустим, «актер и зритель». Потому что если зрителей, в конце концов, можно в зале пересчитать, то писатель не знает, кто его читатели и сколько их на самом деле. Это существенно?

- Это существенно. И стало особенно понятно сейчас, когда читатель уходит от всех, пишущих на языке русской литературы, и приходит к тем, для кого законы русского языка и литературы не существуют, а существуют законы, продиктованные «наперсточниками», когда берется одно слово и гоняется из одного колпачка в другой...

- Например?

- Да все книги с пронзительными обложками, не хочу оскорблять этих достойных тружеников массмедиа, их имена известны, в отличие от моего имени.

- Нет, я не прошу назвать имя, я прошу привести пример «наперсточной» продукции.

- А-а-а... Например: «Вася, ты идиот!» - «Ты, Маша, сама идиотка». - «Нет, Вася, все-таки идиот ты». - «Нет, Маша, идиотка ты...» В финале они, разумеется, объясняются друг другу в любви, и оказывается, что они счастливы. Конечно, вы можете мне сказать, что этот сюжет уже был у Высоцкого, когда персонажи сидят перед телевизором, обсуждают, что происходит на экране, и на этом фоне разворачивается их жизнь. Но, слушая Высоцкого, мы хохотали, а сейчас зритель над этими сюжетами проливает слезы. То, что было пародией, стало великой романтикой. Так уже случилось один раз в истории человечества: когда Сервантес написал «Дон Кихота», он думал, что это пародия, а оказалось, что это великий романтический герой.

Сейчас новый романтический герой - пьяница, высмеянный Высоцким, который корит Зинку, не сбегавшую в магазин, а у нее «в семидесятом был грузин, так он вообще хлебал бензин», и, наконец, «где деньги, Зин?» - вот этот человек стал главным и любимейшим героем нашей «наперсточной» литературы. Оказалось, что действительно есть очень много людей, которые говорят: у меня шесть читателей, у меня - восемь. И эта фраза, которая прежде была метафоричной, на самом деле стала документальной. Ну, конечно, у тех, кто женат, есть еще домочадцы, которые обязаны их читать, а вообще-то у литературы очень мало читателей.

«Все, что я делаю, есть производное стиха»

- Елена Скульская начиналась как поэт. С годами поэзия была потеснена прозой, но все-таки в каждой книжке появляются стихи. Они существуют полноправно или же это фрагменты прозаического текста?

- На самом деле я глубоко убеждена в том, что все писатели делятся на две категории. Одни вначале писали стихи, потом сожгли их, как, например, Николай Васильевич Гоголь, или скрывали от всех, или еще как-то с ними поступали, решив стать прозаиками. И есть прозаики, которые никогда стихи не писали и ничего про это не знают. Думаю, что те, кто начинал со стихов, никуда от них не уходят. Вообще, мне кажется, что если человек хоть раз в жизни организовал свою жизнь, свое время, свое пространство по законам прокрустова ложа, требующего метр, размер, ритм, рифму, - этот человек уже не может жить по-другому, это просто невозможно. Поэтому все, что я делаю, есть производное стиха.

- Но стихи имеют право быть непонятными, у прозы, как мне кажется, такого права нет. И все же проза Елены Скульской достаточно усложнена. Опять же на мой взгляд. Но, думаю, не только на мой. Это как соотносится с вышесказанным?

- Думаю, что есть какие-то вещи, о которых спокойно и даже категорично можно судить синхронно событиям. Но если мы вспомним... Я сейчас говорю не о качестве и не о мере дарования, которые бессмысленно обсуждать. Я говорю о степени сложности. Так вот, есть вещи, которые были сложными, остались сложными, и никто их не читает. Наверное, кого-то можно заставить прочесть «Петербург» Андрея Белого, но трудно. Или, скажем, «Игру в бисер» Германа Гессе. Но есть же и другие примеры. Скажем, у Кафки, которого раньше читать было невозможно, оказывается, очень простой текст, поскольку он стал бытовым. Или, скажем, то, что происходит с драматургами «театра абсурда»: «Лысая певица», «Стулья», «Носорог» Ионеско - они же воспринимаются сегодня как абсолютно реалистическая картина и от этого становятся простыми. Хотя, конечно - «Нельзя не впасть к концу, как в ересь, / В неслыханную простоту, - писал Пастернак. - Но мы пощажены не будем, / Когда ее не утаим. / Она всего нужнее людям, / Но сложное понятней им». То есть момент понятия сложного и простого переменчив.

- Потому что жизнь становится абсурдной или потому что литература проникает в жизнь не всегда постижимым образом?

- Я думаю, что любой пишущий человек, если он чего-то хочет достичь в своей профессии, обязан быть абсолютно искренним и писать о себе. То есть стараться быть равным себе. То есть писать не для кого-то, а для себя. И если ты пишешь абсолютно искренне, как создается лирическое стихотворение (потому что только лирическое стихотворение - безупречно искренний акт, иначе оно не создастся, просто закон такой), значит, у тебя есть шанс, что это услышит еще кто-то. Или не услышит. Но шанс - есть. Если ты неискренен и делаешь ставку на кого-то - на начальство, на читателя, на публику, на людей, которых ты ценишь, на людей, которых ты не уважаешь, - на кого бы ты ни делал ставку за пределами твоего литературного естества, ты проигрываешь. И примеров тому множество. Вспомним стихи Мандельштама или Ахматовой, посвященные Сталину. Они не смогли написать хорошие стихи, и Сталин от них отказался, от этих стихов, хотя хотел бы, конечно, быть прославленным такими поэтами. Он сам писал стихи и мечтал быть поэтом, однако, когда Тарковский их перевел, перевел замечательно - старался, боялся, все были движимы страхом, - Сталин не разрешил издать эти блистательные переводы. Ни у кого не получилось прославиться за такой счет. Не потому, что они потом раскаивались, не потому, что им было стыдно, нет - это невозможно! Вообще все эти категории - сложное, простое, - мне кажется, очень условны. И то, что просто, предположим, человеку, который пришел опохмеляться к пивной, для нас будет очень сложно, скажу я вам. Почему? Потому что он будет рассуждать только о сущности мироздания. А иной раз послушаешь, о чем беседуют два академика, - и подумаешь, насколько же примитивны они в своих бытовых разговорах.

Как любить императрицу?

- В эти дни Русский театр репетирует вашу пьесу «Как любить императрицу». Она - проста? С точки зрения, конечно же, академика, а не того, кто пришел опохмеляться в пивную, если иметь в виду предыдущий пассаж.

- Конечно же, она не имеет к предыдущему пассажу никакого отношения, поскольку пьеса, прежде всего, заказана Русским театром, и ее идея принадлежит постановщику спектакля Эдуарду Томану, с которым мне очень интересно работать. Пока театр на ремонте, ему как художественному руководителю хотелось как-то задействовать это пространство, сделать летний проект.

- Судя по афише, пьеса костюмная.

- Мне чрезвычайно дорога эпоха Екатерины Второй, эпоха притворства и самозванства, потому что я очень люблю «Капитанскую дочку», где притворщики - все. И через Пушкина, через то, как он показал притворщиков и самозванцев, я всегда была неравнодушна к этой эпохе. К тому же моя дочка, педагог Петербургского университета культуры, специализируется на этой эпохе как ученый. И я могла получить у нее очень хорошие консультации. Дальше мы стали придумывать, по какому поводу Екатерина Вторая могла бы приехать в Ревель. А поскольку в романе «Имматрикуляция Михельсона» Яан Кросс доказывает, что генерал фон Михельсон, который подавлял восстание Пугачева, был эстонец, возникла версия: невзирая на то, что имение Ивана Ивановича Михельсона было в Иванове, он вполне мог жить в Ревеле. А без него подавить восстание было невозможно, поэтому в Ревель могла приехать Екатерина Вторая... Тут же оказался и Радищев, сюда же подтянулся и Дидро, который искал встречи с Екатериной, и целый ряд других персонажей, имевших большее или меньшее отношение к истории. Словом, поскольку в те времена карнавальные события были каждодневны и привычны, эта эпоха давала необыкновенные возможности для того, чтобы ее использовать и создать какой-то драматургический сюжет.

- Но вы же не собирались делать какое-то многосерийное историческое действие.

- Боже упаси! Все это предыстория, которая рождалась в застольной беседе. А потом из этой болтовни вырос реальный заказ на пьесу легкую, костюмную, «капустную», ироничную, где, разумеется, эпоха Екатерины только повод для того, чтобы поговорить о проблемах сегодняшнего дня. Замечательный историк Эйдельман говорил: «Прошлое нас интересует только в той мере, в которой оно совпадает с настоящим». И неожиданно, уже в процессе репетиций, у нас родился «театр в театре». В начале артисты рассказывают зрителю в форме «капустника» о том, что происходит в театре сейчас, думают, какую бы пьесу поставить. Все вступают в какие-то придуманные отношения, потом переходят к эпохе Екатерины Второй - и начинается представление, которое являет собой просто театральный праздник, где очень много песен, арий, есть комическая опера, есть куплеты, то есть представлены все музыкальные жанры.

- А танцы?

- Несомненно! Танцы ставит замечательный хореограф Элита Эркина, и молодые артисты будут исполнять их с таким достаточно решительным эротическим подтекстом и содержанием.

- Короче, в спектакле, который называется «Как любить императрицу», будет наличествовать постоянная эротическая подоплека?

- А как же! Разве можно без этого обойтись там, где есть любовный треугольник? В главных ролях - Елена Тарасенко, Олег Рогачев и Ксения Агаркова. В спектакле, где заняты 16 человек, будут участвовать Эдуард Томан, Херардо Контрерас, Елена Яковлева, юные актрисы, которые в этом году окончили студию при Русском театре...

- Зрители придут на премьеру 16 августа. Но прежде чем это произойдет, откройте секрет: мы узнаем, как любить императрицу?

- В нашем спектакле Олег Рогачев, который играет Григория Орлова, поет такую лирико-трагически-ироническую песню, которая заканчивается так: «Материться и молиться! Как любить императрицу?» То есть он ищет пути к этому. Императрицу любить очень трудно. На самом деле невозможно. А может быть, и не нужно. И в этом ее трагедия. И в этом - трагедия людей, которые к ней приближены. Как говорит героине Елены Тарасенко Григорий Орлов: «Катя, ты далеко и высоко, тебя обожать нужно, а не любить». А императрице, конечно, хочется, чтобы ее любили. И вообще, всем в спектакле хочется, чтобы их любили.

- Словом, еще раз про любовь?

- А о чем же, собственно, искусство? Искусство может быть только про любовь и про смерть, больше ни про что.

- Но про смерть лучше все-таки играть зимой, летом - лучше про любовь.