Танец без границ

Анна ЛИТВИНЮК

Фото из архива фестиваля

Организатор шестого международного фестиваля современного танца в Таллинне, более известного как Augusti TantsuFestival в Kanuti Gildi SAAL, Прийт РАУД называет свое детище одним из фирменных знаков Таллинна. Посмотреть, какой коктейль из хореографических перформансов на сей раз приготовили в Эстонии, съезжаются ценители из разных европейских стран, обязательно приходят люди из танцевального и театрального мира столицы.

- Вообще-то здесь, в Северных странах, в Скандинавии, нет больших танцевальных фестивалей, кроме финского, - признает Прийт Рауд. - У нас просто не существует традиции организации более-менее масштабных современных танцевальных мероприятий. Хотя гораздо важнее, что там показывают, а не сколько. В этом смысле программу нашего фестиваля, в которой на сей раз представлены работы именитых европейских хореографов Ксавье Ле Руа, Йо Стремгрена, Эммануэля Хюня, Расмуса Элме, а также Эдди Лэдда, Кристьяна Дуарте, PAZ ROJO, Крыыт Юурак, Мерле Саарва, Урсулы Сааль, Марта Кангро, Райдо Мяги, можно назвать агрессивно-альтернативной.

Государственные границы, когда речь идет о людях искусства, не имеют никакого значения. И для Прийта Рауда не важно, кто принимает участие в фестивале - хореографы из Эстонии, России или Европы.

- Мы же работаем не только для Эстонии. Как и все артисты, мы занимаемся своим делом, и то, что мы делаем, имеет значение для людей и в Берлине, и в Нью-Йорке. Так же как и их работа имеет значение для нас.

- Вы сейчас говорите об отсутствии границ для людей искусства. Но размытость границ сейчас ощущается не только между странами, но и между жанрами. Скажем, открывавшее фестиваль представление «Расмус-космос» - что это? Перформанс? Хореографическая инсталляция?

- А зачем определения? Что, нам станет легче от того, что мы, собираясь в театр, будем знать, что именно там покажут? Тогда, может, лучше сходить в кино. Там жанры определены более четко. Я думаю, что в современном искусстве нет никаких границ. Мне и этим людям, которые сюда приходят, нравятся сюрпризы, чтобы было не известно, что я иду смотреть, зачем, и так далее. Поэтому и эмоции, которые порождает спектакль, всегда непредсказуемы. Иногда приходится слышать, как люди говорят: посмотришь спектакль, забудешь о нем, а через неделю вдруг начинаешь о нем думать... Поэтому мы не только на этом фестивале, но и при формировании программы, которую готовим для зрителей Kanuti Gildi SAAL, хотим, чтобы людям приходили в голову другие мысли, такие, о которых они раньше не думали. И кажется, среди нашей публики довольно много зрителей, которые думают также. Хотя встречаются люди, которые ужасно, с самого начала, с самой первой секунды хотят все понимать.

- Как в старом классическом театре? Там, где заданный жанр предполагает наличие некоторых рамок, границ?

- Да, так и есть, но такой театр - это музей. Та же самая история происходит и с едой. Чтобы постоянно получать одно и то же блюдо, легче всего ходить в МакДональдс. Но есть такие люди, которые хотят пробовать новые блюда. Именно это и интересно, по крайней мере, нашим зрителям. В течение года мы показываем где-то 100 спектаклей, которые посещают примерно 16000 зрителей.

Собственной труппы в Kanuti Gildi SAAL нет. И, по словам Прийта Рауда, в мире это нормальное явление - театр, который имеет свою художественную линию, но не имеет постоянного состава. Чтобы продемонстрировать свою линию, он приглашает другие труппы, продюсирует эстонские спектакли, а также привозит зарубежные на гастроли. В последний раз театр выступал в роли сопродюсера постановки московского «Апарт-театра» Саши Пепеляева. Этот спектакль уже видели в Европе и Эстонии, но еще не показывали в России. Премьера запланирована на декабрь.

- Театра такого образца на территории бывшего Советского Союза не знают. Скажем, драматический театр ставит 6-7 новых спектаклей в год. Значит, каждый месяц дает одну премьеру, а у нас может быть три премьеры в неделю. Об этом очень трудно писать.

- Когда границы полностью сметены и артист уже ползет по телам зрителей, как Кинг-Конг по небоскребу, когда рушится все и вся, как вы думаете, под этими обломками можно обнаружить что-то новое?

- Я думаю, что художник, особенно в такого вида перформансах, занимается разрушением потому, что ему надо это делать. Может, у него и нет хорошей идеи - что будет после, куда двигаться дальше. Просто он хочет показать зрителям, что все, что есть сейчас, плохо. Он не хочет становиться нравоучительным: сейчас я вам покажу, как все это разрушается, и у меня есть хорошая идея, как вы все это должны теперь делать...

- Ну, зачем такая назидательность? Может, просто показать, как именно я хочу это делать, как я считаю правильным? Ради чего происходит это разрушение? От тотальной деструктивности на сцене остается щемящее чувство грусти и боли. Это ощущение безысходности можно перенести на все современное искусство.

- А может, художник и хотел, чтобы вам было больно и грустно. Да, это можно перенести на все искусство. Думаю, что да, современное искусство иногда такое. Но причины нужно искать не в художниках, а в окружающем мире. Не спрашивать у людей искусства, почему это так, но спрашивать у себя и у кого-то другого. Художники - просто зеркало, они даже не смогут ответить на такие вопросы.

- Мероприятие, организатором которого вы являетесь, носит название «Танцевальный фестиваль». Если говорить о современной хореографии...

- Нет, нет, нет... Я сразу прерву вас. Если человек, который делает спектакль, говорит, что он хореограф, то он - хореограф, и все. Здесь не надо изобретать велосипед, и в других странах это очень ясно понимают. Бумаг и диплома перед спектаклем показывать не надо. Если представление дает хореограф, то представление можно назвать танцевальным перформансом. Если бы этот человек был художником и делал бы то же самое, созданное им назвали бы просто перформансом. Но все размышления на эту тему для меня очень странны. Меня вообще не привлекают ярлыки. Я хочу смотреть интересные спектакли, в смысле перформансы. Меня не интересует, что там делают - поют, танцуют или говорят.

- Тогда почему вы не включаете в название своего фестиваля просто слово «искусство»?

- Потому что мы не приглашаем сюда других художников. Я езжу по миру и смотрю, что показывают именно на танцевальных фестивалях или в театрах мира. Опять-таки это не наша личная проблема - мы можем называть себя как угодно. Это общая проблема. Кажется, что мы все теперь можем сказать, что такое танец. Но если мы начнем вспоминать, какие танцы знаем: балет, бальные, фольклор и... все.

Что же до современной хореографии, о ней легче всего говорить на английском языке. Она оттуда родом. Существует танец «модерн» и «современный танец». Современный танец - это, в принципе, свобода. Там нет такой техники, как в том же «модерне», который очень близок к балету. Когда уже можно читать танец или создавать его на бумаге. Современный танец - это смешение разных форм искусства. Как и все современное искусство.

Думаю, что люди, занимающиеся современным танцем, мыслят иначе, чем люди, занимающиеся созданием современного видео. Здесь другие формы выражения. Танцоры самовыражаются через тело. Танцор может просто стоять на сцене и этим выражать намного больше, чем другой художник, потому что он знает, как это делать, чувствует свое тело. Поэтому, если танцор на сцене говорит, то я верю ему больше, потому что вижу, что он не играет, как актер в театре, он не в роли, он общается как мы с вами.

- То есть выходит, при помощи пластики свою идею он выразить не способен?

- Наверное, или он своими словами хочет сказать нам что-то другое, или запутать нас. Однозначных ответов нет, это мои мысли. Для меня это очень ясно - просто время такое. Я очень много езжу по миру и вижу разные спектакли. По 200 спектаклей в год. И еще просматриваю записи на DVD и видео, которые нам присылают. Если через 10 минут просмотра я не вижу в этом представлении ничего, то очень спокойно засыпаю. Идея ухода из зала в этом случае мне не нравится, но это очень хорошая вещь. Но уходить стоит, если ты уверен, что эта вещь тебе действительно не нравится. А случается так, что человек встает и уходит из зала уже через две минуты просмотра...

Мне кажется, у хореографов в постановках, в которых очень много танцуют, сейчас небольшой кризис. Пять лет назад ситуация была иной, и через год она тоже может измениться. Пока же я выбираю другие представления. Одной хорошей хореографии для нас мало, важно, чтобы на сцене не было музея.

На фестиваль или в наш театр мы не приглашаем спектакли, которые нам просто нравятся, нас интересует творчество, которое дает толчок какой-то мысли, идее. Когда я составляю программу фестиваля, то ориентируюсь на свое внутреннее чутье, подсказывающее мне, что то, что делает тот или иной художник, важно. Бывает, что художник еще не очень хорошо умеет делать это, но мы даем ему возможность самовыражения. В этом смысле наш фестиваль можно сравнить не с магазином готовых изделий, а с испытательным полигоном, заводом. Думаю, что у всех показываемых нами спектаклей существует одна особенность - все они являются частью какого-то процесса, который, возможно, никогда не будет завершен, он еще где-то в середине развития.

И почему эти спектакли собраны все вместе, зрителю знать не надо. Нужно просто идти и смотреть спектакль, а не придумывать, зачем, почему и что. Театр - это институт, который работает на доверии. Сюда приходят люди, которые доверяют тому, что уже видели у нас.