Прощайте, «Звездные войны»?

Николай ХРУСТАЛЕВ

Фото Анны ХРУСТАЛЕВОЙ

С народным артистом Республики Беларусь Александром Ткаченком мы разговаривали в Липецке, где проходил I международный молодежный кинофорум «Молодость России 2005». В рамках этого проекта представлялись картины, снятые в нескольких странах, и среди них белорусский фильм режиссера Александра Ефремова «Дунечка», в котором Ткаченок сыграл одну из ролей.

— Саша, вы актер театральный, и вся ваша жизнь связана с академическим Русским театром в Минске. А на белорусском вам играть доводилось?

— Государственную премию Республики Беларусь мы с Ольгой Клебанович получили за спектакль «Знак беды» по Василю Быкову. Его играли на белорусском.

— Сегодня судьба свела нас на форуме, посвященном взаимоотношениям кино и молодежи, раз она теперь стала главным потребителем «великих иллюзий». Насколько, по-вашему, молодежь находит сегодня в кино то, что как бы должна находить?

— Признаюсь, не так уж часто хожу в кино, чтобы судить о том, что там происходит. Во-вторых, самое трудное, наверное, определить сегодня, что молодежи нужно. Честно говоря, я это не очень представляю. Вероятно, разного рода «стрелялки» надоели сегодня всем, в том числе и молодежи.

О театре мне судить проще. В последней премьере нашего Русского театра в Минске я сыграл главную роль в инсценировке «Дядюшкиного сна» Достоевского. Честно говоря, во время работы у всех нас присутствовало опасение — все-таки классика, совсем не простой Достоевский, который для молодежи по-прежнему за семью печатями, потому что в школе, на мой взгляд, его представляют не очень верно. Так что опасение существовало, был вопрос. Но и в театре сейчас все соскучились по чему-то нормальному, человечному. И молодежь не исключение.

— А какой она вам сегодня кажется?

— О молодежи я, по сути, сужу, глядя на тех ребят, что приходят к нам после института. Когда смотришь на них, то видишь, что обучены профессии: хорошо говорят, хорошо двигаются, поют, танцуют. Но при этом, на мой взгляд, хороши они только в массе. Хором, дружно, в ногу — это у них хорошо получается. Но когда речь о характере отдельно взятого персонажа, начинаются проблемы. Хор же не предполагает проявления индивидуальных качеств. И сразу уходит выразительность, не чувствуется энергетики, но главное, не ощущаешь стремления отдавать, тратиться. И существование на сцене получается каким-то корыстным и слишком уж прагматичным, бережным по отношению к себе.

— А это не связано с разностью ценностей, ради которых, скажем, шли в театр когда-то вы, а теперь идут они?

— Не знаю. Когда шел в театр, то, конечно, был идеалистом, вот, думал, так сыграю, что это найдет отклик в зале, и все в нем хоть немного изменятся, станут лучше. Со временем понимаешь, что изменить мир достаточно трудно. И остается лишь надеяться, что, может быть, человек, не мир, а только единственный человек отождествит себя с кем-то из героев, стремящихся по авторской или моей, актера, воле к добру, к тому, чтобы сделать кого-то счастливее. Но все же мне не нравится, когда говорят: вот ведь какая сейчас молодежь, ничего святого. Это время может быть, что нет ничего святого, а молодежь всегда разная — и такая, и сякая.

— Но о каком-то времени вы сейчас тем не менее жалеете?

— Жалеть о чем-то — дело бесполезное, но вообще-то при том, уже ставшем прошлым строе мне, театральному человеку, жилось повеселее. Тогда мы могли лукаво подмигнуть зрителю: ну, вы-то понимаете, о чем мы на самом деле играем, проникаетесь подтекстами? Сейчас, когда все можно, при том, что идеологические рамки все равно существуют в любой стране, оказалось, что хотя все вроде бы можно, а говорить-то особенно не о чем. Делиться с залом вдруг стало нечем. Мне кажется, главной проблемой постсоветского кино стала боязнь показаться неудобныи или неугодным какой-то инстанции, говорить о такой жизни, каковой она является на самом деле. Оттого и получается, что читаешь сценарий, а играть в нем не хочется.

— Как вы знаете, только что в Каннах большой фурор произвели «Звездные войны» под номером три. Вам в таком кино хотелось бы сыграть?

— Абсолютно нет. Потому что фильмам такого рода артисты абсолютно не нужны. Я этот фильм видел, он шикарен с точки зрения техники, спецэффектов, но когда начиналось актерское участие, выглядело оно таким бледным, необязательным, более того, актеры, которые были сочинены чисто компьютерными средствами, показались мне поинтереснее, чем их реальные коллеги. В них присутствовал заданный режиссером характер, образ. И на этом фоне реальные исполнители казались бледными и картонными, они не были живее своих компьютерных коллег. Мне кажется, что в такого рода кино живые артисты уже вскоре не будут нужны по определению. Ведь когда нет живой крови, живого чувства, то мне лично не за что зацепиться. А зрителю в зале необходимо вместе с кем-то страдать, радоваться, за кем-то идти. Здесь же я отстраненно разглядываю красивую картинку. Но интересно, что и молодые зрители, которых в зале, мягко говоря, было немного, уже через минут 15 потеряли интерес к происходящему на экране, стали рассасываться, уходить. Новизна отсутствовала, в компьютере нынче и не такое можно увидеть. Когда удивляться нечему, теряешь к происходящему всякий интерес.

— Вы в своей жизни смотрели какой-нибудь фильм, скажем, раз 5, а то и 10?

— Вопрос трудный… Во времена моей молодости на меня произвел огромное впечатление фильм Жалакявичюса «Никто не хотел умирать». Это было еще и советское кино, и уже чуточку другое. Не говоря уже о плеяде актеров, открытых этим фильмом.

— Вот мы рассуждаем с вами сейчас, что молодежи интересно в кино, а что нет. Но зачем так далеко идти. У вас две дочки, какое кино им по душе, вы знаете?

— Иногда дочки подбрасывают мне кассеты с фильмами, которые им интересны, но я вижу, что выбор-то не особенно богат. Может, я и впрямь хорошо дочек не знаю, живу же своей жизнью, все мы так живем, в ожидании Годо, как говорится.

— А какие из своих театральных ролей, будь такая возможность, хотели бы сыграть в кино?

— Знаете, я не чувствую себя человеком для нынешнего кино. Сейчас у нас на студии в основном снимаются российские сериалы, и в том, что вижу, дела для своей индивидуальности не нахожу. Мы всегда много говорим о Чехове, хотя сегодня он у нас не кажется мне таким же востребованным, как на Западе. Но это ненадолго, сиюминутность, мелькание, клиповость, присутствующие сейчас во всем, создающие впечатление, что остановиться и подумать невозможно, это все ненадолго.

В нашей «Дунечке» действие происходит в театре, ведомстве, мне близком. И в роли есть движение души, амплитуда от плюса к минусу. Я это и искал в своем лопоухом помощнике режиссера Паше, старался определить эту амплитуду. Дело не в том, чтобы спрятаться за персонажа и выглядывать из-за его спины, но необходимость не играть из роли в роль самого себя для актера всегда присутствует. Может, потому, думая о прошлом, понимаешь, что реализоваться до конца в кино так и не сумел.

— Грех вам говорить так, ведь есть «Жил-был доктор», в котором вас помнят до сих пор.

— В те годы была такая тенденция — снимать на национальных студиях столичных актеров, уже засветившихся в российских картинах. Но для картины «Жил-был доктор» молодого тогда режиссера Вячеслава Сорокина меня нашли все-таки в театре. Я играл старика в спектакле, который, кстати, играется и по сей день. А тогда мне было только 24, но той театральной роли в легкой французской комедии хватило, чтобы утвердить меня на деревенского врача в российской глубинке. Конечно, чтобы сыграть доктора Заостровцева, мне не пришлось сильно напрягаться, придумывать и перевоплощаться, вышло, что наши индивидуальности совпали. А потом, как это нередко бывает в кино, пошли врачи, врачи, врачи, даже в лениниане поучаствовал, сыграв Дмитрия Ульянова, который тоже был врачом. И все же в кино мне всегда не хватало театра, такого героя, как на сцене, кинематограф мне так и не смог предложить.

— А может, сегодня на экране и не время для добрых и интеллигентных чудаков?

— Согласен, не во времени живу, не мое оно сейчас. И очередного врача я в первой «Каменской» вроде сыграл, но и тот был отрицательным. Зато посмотрел через 20 лет «Жил-был доктор», и ничего, не стыдно.

— А когда, по-вашему, на экране снова придет черед нормальному хорошему человеку?

— Судя по реакции зрителей на «Звездные войны» и другие фильмы, что принято называть супер-пупер, ждать осталось недолго.