Борец с наследием царского режима

Евгения ГАРАНЖА

Либерал Рейн Ланг не хочет прослыть злюкой. 2 х фото Александра ГУЖОВА

Интервью корреспонденту «Молодежи Эстонии» министр юстиции Рейн Ланг давал 13 июня в 13 часов, охотно подтвердив, что он совсем не суеверен. Одной из основных своих задач в Министерстве юстиции Рейн Ланг видит борьбу с наследием царизма. Серьезная конкуренция, которую ему уже составили на этом поприще большевики, либерала Ланга не пугает — он пойдет другим путем.

— Если не мудрствуя взглянуть на ту дискуссию, которую вы с вашим предшественником Кеном-Марти Вахером затеяли в прессе, то начинает казаться, что огромное количество заключенных в эстонских тюрьмах это не что иное как печальное наследие республиканцев, от которого вы хотите как можно скорее избавиться. А в чем на самом деле кроются корни этой проблемы?

— Ну это долгая история. Она отсылает нас даже не к эпохе большевизма, а во времена царизма. В царской России был обычай сажать людей. В советские времена репрессии тоже были нормой поддержания общественного порядка. Общество пытались исправить, просто изолируя любой сомнительный элемент, начиная от буржуев и кончая любым человеком, чья «полезность» оказывалась под сомнением. Тюрем было маловато, и, хотя в царской России людей тоже ссылали на каторгу в Сибирь, советская власть придумала совершенно новое явление под названием ГУЛАГ. Тюрьмы лагерного типа мы получили в наследство от советской эпохи.

И я совершенно уверен — это подтверждают и исследования, — что такие тюрьмы не способствуют уменьшению преступности. От содержания в таких тюрьмах люди не улучшаются. Наоборот. Они становятся хуже. Там они сидят нос к носу, без работы, и только и делают, что выдумывают всяческие каверзы, которые потом можно было бы реализовать на свободе. Создаются новые преступные объединения, завязываются связи, идет обмен опытом.

Сегодня Эстония продвинулась так далеко, что начала разрушать эту систему. Есть программа развития исправительных учреждений, предусматривающая полный отказ от тюрем лагерного типа. И в этом мы с Кеном-Марти Вахером полностью сходимся. А расходимся мы с ним и Партия реформ с Res Publica в том, является ли большое количество заключенных само по себе проблемой. Мы говорим, что это очень серьезная проблема. А республиканцы говорят, что, может, так оно и есть, но не будем придавать этому слишком большого значения. Вот сегодня Вахер опять пишет, что нельзя резко уменьшать количество заключенных. А я и не предлагал массовой амнистии! Но этой проблемой надо активно заниматься, придумывать альтернативные методы наказания. Тюремное заключение должно быть последним средством.

— Одним из основных условий возвращения бывшего заключенного к нормальной жизни является постоянное место работы. Между тем сегодня государство практически не сотрудничает с работодателями в этом вопросе. Очень часто работодатель сначала соглашается устроить на работу заключенного, ходатайствующего о досрочном освобождении, а к моменту, когда его потенциальный работник выходит на свободу, берет свои слова обратно.

— Беда в том, что у многих молодых правонарушителей вообще нет привычки работать. Школу они бросили. Жили, перебиваясь случайными доходами, зарабатывали преступлениями. Теперь, когда они попались, надо начинать их социализацию. Первым делом надо дать им работу. У нас именно для этого было создано акционерное общество «Тюремное производство». Государство дотирует эту акционерку приблизительно шестью миллионами крон ежегодно, поскольку она является убыточным предприятием. Многие из этих людей еще не могут производить что-то ценное, работа нужна скорее для того, чтобы у них возникла привычка работать. Но тут мы имеем большое поле деятельности. У нас в стране ощущается не нехватка рабочих мест, а нехватка хороших работников. И интерес со стороны предприятий тоже должен быть, потому что тюремная рабочая сила не является чрезмерно дорогой. Таким образом, нужно только правильно повести дела и пробудить интерес. В конце концов, у нас ведь есть и такие примеры, когда люди заинтересованные ухитрялись в тюрьме овладеть профессией и стать мастерами высшего класса.

— Одним из главных лозунгов республиканцев является борьба с коррупцией. И конфликт с Партией реформ они обосновывали тем, что, мол, не хотят белочки участвовать в чистке государственной власти. Так собираетесь ли вы продолжать борьбу с коррупцией? И каким образом?

— Борьба с коррупцией продолжится. Она должна быть постоянной, но этим не нужно заниматься под звон литавр. Борьба с коррупцией должна быть очень хитроумной закулисной работой, без публичных демонстраций. В ней нельзя использовать различные ребячества, вроде того, что «давайте дадим прокуратуре разнарядку, сколько дел она должна завести, чтобы ее работу высоко оценили». А у меня тут же возникает встречный вопрос: а если этих дел окажется значительно больше, чем планировалось по инструкции? Если нам подвернется внеплановый чиновник, который уже много лет ведет сомнительные делишки, нам что – ждать следующего года, чтобы уложиться в норму? Или вот еще – «давайте обнародуем номер телефона, на который смогут звонить все борцы с коррупцией». Прокуратура признала, что этот «телефон доверия» совершенно себя не оправдал.

— Ваш соратник по партии, председатель Госсуда Мярт Раск, недавно отметил два недостатка нашей системы судопроизводства – с одной стороны, треть решений судов первой инстанции отменяется при рассмотрении выше, с другой – прокуроры взяли на себя роль судей, вынося решения по многим делам еще до суда. Вы с ним согласны?

— Уголовное делопроизводство с прошлого года действительно сильно изменилось и несколько на американский манер – появился элемент борьбы между обвинителем и адвокатом. Само по себе это очень демократично, поскольку все аргументы проходят проверку здравым смыслом. Но я осмелюсь утверждать, что в большинстве случаев обстоятельства уголовного дела настолько ясны, что применять в них элемент соревновательного правосудия, очень дорогой, не выгодно уже чисто экономически. И то, что прокурор может разрешить простое дело в упрощенном порядке, правильно. Я предсказываю, что количество «соревновательных» процессов в следующем году достигнет 20-30% от общего количества. И это разумно.

А второе, о чем ясно сказал председатель Госсуда, это то, что в Эстонии многие дела чересчур криминализированы. Когда кто-то нарушает закон, первым делом надо позаботиться о том, как ликвидировать ущерб от этого нарушения. И лишь затем следует наказание. Если кто-то нарушил, например, авторское право, то от того, что он сядет в тюрьму, ущерб сам собой не ликвидируется. Важнее позволить нарушителю работать и получить с него компенсацию.

— При Кене-Марти Вахере много обсуждалась и тема насилия в семье. В частности, предлагалось отказаться от штрафов, поскольку бюджет семьи общий и от штрафов страдают и виноватые, и правые, и заменить их, например, запретом приближаться к пострадавшему на определенное расстояние, которым суд мог бы наказать любителя распускать руки. Что вы об этом думаете?

— Это очень положительный момент! Он у нас вошел в закон о делопроизводстве, который парламент, я надеюсь, примет еще до отпуска. В этом законе пересмотрено еще множество вещей. Вот пример: попался полиции под винными парами сельский пенсионер на «Москвиче». Доход у него крошечный. Суд назначает ему штраф 18 тысяч крон. Этих денег у него нет. Сегодня закон позволяет заменить штраф краткосрочным арестом. То есть вместо того, чтобы получить с нарушителя штраф, государство само тратит на него деньги – кормит три раза в день и так далее. Лучше бы получить с него такие деньги, которые он мог бы реально заплатить.

— Звучит очень по-социалистски! Такая система штрафов как раз и применяется в Финляндии.

— Наша беда в том, что наш налоговый регистр не отражает действительного материального положения людей. Например, доходы от дивидендов вообще не отражаются в налоговой декларации, поскольку предприятие само платит с них подоходный налог. У финнов была та же проблема – кого-то ловят пьяным за рулем, он показывает бумажку, что доходов у него нет вообще, а на самом деле это весьма состоятельный человек. И тут надо сначала подумать, как определять реальный размер дохода. А я сейчас говорю о том, что не надо назначать нереальных наказаний.

А что касается семейного насилия, то должен сказать, что сегодня прокуратура стоит за права детей гораздо лучше, чем многие социальные работники. Например, был случай, когда прокуратура вступила в конфликт с Таллиннским департаментом образования. Чиновники от образования возмущались, почему прокуроры так мягко относятся к несовершеннолетним — надо их почаще отправлять в спецшколы, почаще сажать! И возникает странная ситуация, когда прокуроры, которые вроде бы должны обвинять, сильнее озабочены правами молодежи, чем социальные работники. Это, мне кажется, очень серьезная тема для обсуждения.

— Заступая на должность министра иностранных дел, вы, помнится, пообещали премьеру попридержать свой острый язык...

— Ничего такого я премьеру не обещал. Я признал, что есть большая разница между парламентарием и министром. Парламентарию демократия дает гораздо больше простора для риторики. Но я никогда не обещал, что не буду описывать вещи теми словами, которых они заслуживают.

— Здесь, в Минюсте, часто возникает искушение покритиковать?

— Нет. Прежде всего, тут работают очень молодые люди. И у них есть два больших достоинства – у них высокая мотивация и свежий взгляд на вещи. Все-таки что ни говори, Тартуский университет у нас сегодня преподает право на очень-очень хорошем уровне!

— Чем вы хотели бы запомниться на посту министра юстиции?

— Хочу быть либералом настолько, чтобы не прослыть злюкой – это точно. На такой риторике – «мы все про вас знаем и все равно всех посадим» — далеко не уедешь. Министр юстиции должен в равной степени защищать свободу личности и не допускать расцвета коррупции. Скользкая дорожка получается! Если сделать приоритетом только борьбу с коррупцией, то в один момент она неизбежно перерастет в ограничение свободы личности. Хороший пример – Россия. Никто не отрицает, что там много проблем с коррупцией, налоговых махинаций и так далее, но бороться с ними теми средствами, которые применяются сегодня, – это значит тормозить развитие демократии. Я очень озабочен тем, что происходит сейчас в России.