Пересекающиеся параллели

Дочь вспоминает о своем отце…

Нина МААНДИ (Шеногина)

Мой отец, Шеногин Александр Иванович, прошел Финскую и Великую Отечественную, начав «военную карьеру» рядовым и завершив ее майором, заместителем командира артиллерийского полка. Четыре ранения и контузия, четыре ордена, в том числе довольно редкий — Александра Невского, куча медалей — война карала и миловала каждого по своему, неведомому нам, усмотрению…

Всю послевоенную жизнь, непростую, наполненную непосильным трудом и бесконечными заботами о нас, троих детях, отец писал свои воспоминания о «друзьях-товарищах, об огнях-пожарищах»… Книгу он так и не успел окончить — умер в 1994 году. В завещании, написанном за полтора года до смерти, есть строка, обращенная ко мне, его дочери: «Отредактируй, издай мою книгу…» Завещание отца я выполнила лишь наполовину: книгу собрала, отредактировала, добавила свои комментарии, а вот опубликовать ее не могу — не на что. Но вот он, отрывок из наших совместных с отцом воспоминаний…

ОТЕЦ

…Рассвет 22 июня 1941 года начался с обстрела переднего края нашей обороны. Самолеты со свастикой, звено за звеном, пролетали в сторону Шяуляя, слышались разрывы бомб со стороны аэродрома. Всем нам было ясно, что война началась…

Вскоре в бой вступили танки противника. В направлении нашей батареи действовал один бронетранспортер с пехотой и автоматчиками на мотоциклах. Зная, что огневые расчеты у нас подготовлены слабо, снарядов мало да и демаскировать себя нельзя, решаю, что огонь откроет одно орудие, и сам встаю на место наводчика. Когда бронетранспортер приблизился на дистанцию прямого выстрела, послал ему снаряд в баки горючего, второй, шрапнельный — пехоте, которая спрыгивала с горящего бронетранспортера. Часть мотоциклистов тоже попала под эту шрапнель. Атака фашистов захлебнулась.

Но справа и слева противник прошел в глубь нашей обороны почти беспрепятственно, километров на 10-15. Командир дивизиона приказал и нам отступать. Мы двинулись по проселочной дороге, но километра через два нашу машину обстреляли пулеметным огнем с обеих сторон дороги. От ранения в голову и грудь я потерял сознание.

Вывезли меня с поля боя и доставили в рижский госпиталь водители грузовых машин, которые были вместе с шоферами реквизированы буквально за день до начала войны. Я не знаю ни имен, ни национальности этих водителей из Прибалтики, но бесконечно благодарен им за свое спасение.

Ранение у меня, как потом объяснил мне хирург, оказалось серьезным: пуля в груди, раздроблена челюсть, срезаны зубы, но главное — в стыке черепных костей торчал осколок — тонкая оболочка от пули. Она не смогла пробить череп, но в спай протолкнулась и сидела, видимо, крепко. Из черепа торчал маленький ее кончик, но если хотя бы чуть-чуть тряхнешь головой, мои, все в засохшей крови, волосы цепляются за этот осколок, и я моментально теряю сознание. Потом снова прихожу в себя, но при первом же неосторожном движении снова погружаюсь во тьму бессознания…

Старенькая врач-хирург увидела, что я открыл глаза, спросила, согласен ли я на операцию здесь и сейчас:

— Иначе в тыл вас не довезут… Если согласны, моргните один раз…

Конечно, я согласился. Врач надела мне на голову какое-то кольцо, зацепила осколок и неожиданно сильно рванула его. На какое-то время я снова потерял сознание, но придя в себя, понял: жить буду!

Так, сначала прибалтиец-шофер, а потом врач-хирург из Риги дважды спасли мне жизнь в первый же день войны с фашизмом.

ДОЧЬ

Поистине неисповедимы пути твои, Господи! И как не поверить, что есть на Земле такие места, где параллели пересекаются. Параллели судеб людских…

Валга… Из этого города ушел на войну мой отец. В этом же городе началась война для меня, моих братьев и моей мамы. Моя детская память сохранила об этом два жутких эпизода.

Эпизод первый. Вокруг нас — мамы с двумя двухгодовалыми близнецами на руках и меня, вцепившейся маме в юбку мертвой хваткой, — поднимаются вверх и рушатся вниз с ужасающим грохотом черные столбы земли. Мама прыгает в какую-то яму, а я бегаю вокруг этой ямы и кричу, захлебываясь, задыхаясь от ужаса и страха — прыгнуть в эту черную глубокую яму было, видимо, выше моих слабеньких девчоночьих сил…

Эпизод второй. Мама прижимает к себе моих братишек, я вцепилась в ее колени, а мимо нас навстречу друг другу с огромной скоростью несутся два бесконечно длинных состава…

Дикий страх, животный ужас, испытанные мною в день эвакуации семей советских военных из эстонского города Валга, видимо, так потрясли меня, что все остальное, что случалось и случается со мной в жизни, уже не пугало и не пугает…

И вот здесь параллели наших с отцом воспоминаний несколько расходятся. Отец пишет в своих заметках: «Хуторяне-эстонцы часто приносили гостинцы моим детям. Однажды привезли даже трехколесный велосипед. А когда меня ранило в первом же бою, помогли моей семье эвакуироваться…» Я же не помню ни о каких гостинцах, не припоминается ни мне, ни моим братьям и трехколесный велосипед…

Эстония… Здесь параллели наших с отцом судеб пересеклись, как ни странно: мы перевезли в Таллинн моих родителей, когда моего мужа, офицера Советской Армии, направили наконец-то служить в Прибалтику, к чему он так стремился всю свою военную жизнь. Для него Эстония была горячо любимой родиной. Мечта вернуться сюда осуществилась, но через пять лет после возвращения в родные края муж умер — видно, Родина не прощает никакой, даже невольной, измены себе…

А для отца моего Эстония так и не стала родной — «поющая революция» и все, что принесла она русским ветеранам Великой Отечественной войны, заставили отца моего написать в своем завещании за полтора года до смерти: «Тело мое предать кремации в Таллинне, урну с прахом увезти в Россию и захоронить рядом с могилой мамы моей Ульяновой М.Я.».

Волю его последнюю мы, дети, исполнили в точности.