Об Олаве Неуланде — пилоте и художнике

Евгений ГОЛИКОВ

В субботу, 21 мая, во время взлета на мотодельтаплане погиб Олав Неуланд. СМИ отреагировали на его смерть и тут же вспомнили, что он был кинорежиссером. В Delfi так и написано «погиб бывший кинорежиссер»…

Мы с ним и познакомились потому, что оба оказались бывшими, но не хотели с этим мириться. К тому времени о нем уже можно было прочитать в «Кто есть кто в эстонской культуре»: «известный кинорежиссер…», «снял такие-то фильмы, участник Каннского кинофестиваля…», учился у Вольдемара Пансо, стажировался у Андрея Тарковского… В настоящее время наряду с творчеством успешно занимается бизнесом».

Вот в это время мы и познакомились. У Олава была черная полоса. Об «успешном бизнесе» напоминал бетонный остов недостроенного дома. Планов и энергии было невпроворот, ресурсов — ноль.

Нас свел один общий знакомый, посчитавший, что два интеллигента могут быть полезными друг другу и вне сферы возвышенного. И мы действительно подошли друг другу, хотя были очень разными. Никогда никто из нас не заводил разговора на тему «вернуться к прежней жизни». Не говорили о его фильмах, не касались моей прежней профессии. Не делали этого, потому что понимали: то, чем мы занимались так увлеченно и порой даже исступленно — имело смысл не само по себе, а как возможность вернуться к себе прежним.

Он был мотором. Идеи, нередко, совершенно фантастические, из него просто сыпались. Как истинный художник он первым принимал и признавал за реальность собственный вымысел. Мое дело было поверять «алгеброй гармонию».

Мы провели больше двух лет вместе. Очень много ездили: в Россию, куда же еще, в поисках счастья и удачи. Совершили фантастическое турне по Европе: за 5 дней шесть стран. Сутками, бывало, не выходили из машины: за рулем Олав был человеком из кремня и стали.

Со стороны да, возможно, и на самом деле мы были «союзом невменяемых». Мы стремились честно заработать, перелопатили массу идей, но не достигли ничего. Наверное, потому, что действовали не так, не там и не тогда, когда было нужно. Да и не в этом суть. В нашей общей деятельности жили надежда, азарт и просто нормальные человеческие отношения. Это было и теперь останется навсегда главным.

Олав был очень рисковым, просто отчаянно смелым парнем. И очень заводным, азартным. Если мы что-то решали, то уже ничто не могло нас остановить. Сегодня наша общая с ним деятельность представляется мне как сплошное путешествие: очень много времени проводили в дороге. Видимо, в дороге возникал особенно позитивный контакт. Много говорили: я, например, об Изборске, почему он выглядит таким, несмотря на тысячелетнюю историю, он — о множестве происшествий, случавшихся с ним на дороге, по которой мы в данный момент двигались.

Чаще мы говорили по-эстонски, и мне это не было в тягость. Наоборот, доставляло удовольствие. Давно заметил: когда человек приятен, приятно говорить с ним на его языке. Не знаю, как я ему, а он мне определенно что-то давал. Олав был из простой семьи, сам себя «сделал». Многое умел руками, но в нем всегда угадывался, жил художник: и в одежде, умении себя подать, и в эмоциональном складе характера, и, конечно, в том, что и как он говорил…

Пока мы мотались по России и европам, в сарае у Олава пылились два одноместных самолета и дельтаплан, ждали своего часа. Олав к ним вернулся, когда поток наших общих идей несколько иссяк. Стало ясно — нужно переворачивать страницу. Каждый занялся другим делом, не оставляя надежды когда-нибудь встретиться вновь. Нас связывала ниточка настоящих человеческих отношений, меня, русского, и его, эстонца. Теперь одной ниточкой стало меньше: ему было суждено умереть в полете.

И последнее: что остается после катастрофы, кроме сломанных крыльев? Дети, память, какие-то вещи, недостроенный дом… После Олава остались несколько фильмов, разных, интересных, говоривших о том, что вершина еще где-то впереди. Он погиб на взлете…

Думается, после него осталось еще нечто, невысказанное, несозревшее, несвершившееся, но тем не менее важное и значительное — Божья искра, жившая в нем, делавшая его, во всяком случае, в моих глазах, чем-то похожим на Экзюпери. Она не угаснет с его кончиной.