Не нами все началось, и не нами кончится…

Фото Николая ШАРУБИНА

Как уже сообщала наша газета, в Таллинне в рамках Дней Достоевского по приглашению Эстонского отделения Союза писателей России побывал Дмитрий КАРАЛИС, петербургский писатель, директор Центра современной литературы и книги. Встретиться с ним было особенно интересно, тем более, что книги его и статьи известны. Некоторые из них написаны им на основе длительных и интереснейших поисков, которые он вел последние годы. Поисков своих предков, своих корней…

Многие ли из нас знают свою родословную? А ведь, если вдуматься, каждый стоит как бы на вершине гигантской, растущей из глубины веков человеческой пирамиды. Там, в этой временной дали, клубятся дымы былых сражений, слышится стук конских копыт и влюбленных сердец, гремят пушки и свистят пули, льются слезы радости и горя, трещат на ветру знамена, бьют барабаны и звучат похоронные мелодии… Это наше прошлое. Так писал Дмитрий Каралис. Он открыл сундучок прошлого и, как он говорит, разбогател. Почувствовал себя причастным к историческим пространствам Евразии — от Атлантики до Тихого океана и от сотворения мира до наших дней. Эти земли, как он говорит, политы потом и кровью его праотцов, и в каждой европейской стране найдется, как он думает, его родственник, надо только еще хорошенько поискать.

Среди его предков, как оказалось, есть помещики и народовольцы, поденные рабочие и крестьяне, бояре и подмастерья, семинаристы и гимназисты, георгиевские кавалеры и заключенные. Есть даже принц и принцесса. Есть девушка-служанка, ставшая женой потомственного дворянина, это его, Дмитрия Каралиса, бабушка.

Есть великий логофет и его внук — великий армаш. Первый был главным боярином в княжестве Молдова, канцлером и хранителем государственной печати, второй — возглавлял личную охрану господаря и заведовал в княжестве рабами. И уж совсем фантастической выглядит полученная им из румынского исторического журнала статья, которая свидетельствует о том, что мать его, тушившая в блокадном Ленинграде зажигалки на крышах и хитростью поймавшая немецкого ракетчика, была в родстве с тринадцатью королевскими династиями Европы, во всяком случае, имела с ними единых предков и, кажется, была даже связана дальними родственными связями с несуществующим уже императорским домом Бразилии.

А отец, который ничего не рассказывал о себе при жизни, может быть, потому, что сын и не спрашивал, как не спрашиваем все мы, пока молоды и заняты какими-то своими делами, а потом кусаем себе локти от горя и злости на самих себя, что не спросили, не узнали, пока было можно, так вот отец, как выяснилось, был в блокадные времена начальником поезда и одновременно машинистом паровоза. Немцы стояли в пяти километрах от этой выстроенной за 17 дней на торфяниках и болотах трассы Шлиссельбург — Поляны и били по поездам прямой наводкой. Это был «коридор смерти». И скоро, может быть, мы увидим по телевидению фильм, созданный Дмитрием Каралисом об этой паровозной колонне. Фильм так и называется: «Коридор бессмертия»…

Вот так перемешались люди разных профессий, мировоззрений, разного положения и разных национальностей в его, Каралиса, прошлом, да и в прошлом, наверное, каждого или почти каждого из нас. Что уж тут кичиться «чистой кровью», как это любят делать у нас, что ж делить на «тех» и «этих»…

Мы и начали наш разговор с Каралисом с того, что не нами все началось на этом свете и не нами кончится. И что «у Бога нет мертвых, все живые», перед ними, перед теми, кто был до нас, мы и ответственны за все, что происходит, за нынешние поколения. Дмитрий Николаевич сказал, что кто бы ни были они, его предки, сам он ощущает себя русским человеком, великороссом, русским писателем. И тогда уж невозможно было не заговорить об интеллигенции, русской интеллигенции, которая и может сохранить это прошлое, память о нем, соединить поколения, обеспечить преемственность, потому что только тогда мы — народ… Все мы вместе — нить, протянутая во времени.

— В российской печати, насколько мы знаем, муссируется вопрос: насколько жизнеспособна интеллигенция в условиях рыночной экономики, жесточайшей конкуренции во всех сферах жизни? Не приведут ли потрясения, пережитые нами, к исчезновению людей, именуемых интеллигентами?

Для нас, живущих здесь, вопрос существования русской интеллигенции, ее воспроизводства, ее влияния — достаточно острый и даже болезненный… Вот я и спрашиваю вас: что вы думаете о нынешнем положении интеллигенции?

— Я думаю, это вопрос болезненный и для России. Быть может, только болезнь у нас иная…

Как раз перед отъездом из Петербурга я прочел интервью, данное Даниилом Граниным, замечательным человеком, одной из российских газет. Со свойственной ему прямотой и афористичностью он сказал примерно следующее: не стало духовных лидеров, нет людей, которые могли бы возглавить сопротивление бездуховности. Русская интеллигенция всегда восставала против несправедливости, творящейся в той или иной форме. Конечно, каждый занимался тем, что давало ему кусок хлеба. Кто-то писал книги, кто-то лечил людей, кто-то учил школьников и студентов. Но всех их объединяло это отношение к несправедливости, к людским бедам.

Но сейчас этот слой выветривается. Быть может, в силу того, что многие растерялись, не могут понять, что, собственно, происходит, хорошо это для страны или гибельно. А кто-то вообще ушел в бизнес, в «делание денег».

Конечно, есть молодая поросль, но это еще не интеллигенция, скорей это образованщина, интеллектуалы. А это совсем не одно и то же. Тем более, что ушли из жизни такие знаковые для интеллигенции, для общества люди, как Дмитрий Лихачев, Андрей Сахаров.

Я бы сказал, что интеллигенция бросила свой народ. У каждого свои причины, свои объяснения, свои обстоятельства, но она его бросила, это факт. Может быть, опять-таки потому, что не разобрались в происходящем. Куда идти? Куда звать?

Тем более, что история непредсказуема. Ну кто мог бы предвидеть столь стремительный развал Союза. Шестидесятники, кстати, которые в значительной степени инициировали перестройку, совсем не хотели этого. Они хотели лишь усовершенствовать социализм.

Когда-то я думал, что должен постараться объединить писателей. Во имя того же духовного сопротивления… Но потом понял, что вряд ли это удастся. Многие определили для себя какую-то свою маленькую нишу. «Зачем мне ваши высокие цели, эти идеи, если мне надо кормить семью?» «Нужно ли человечеству, чтобы я тратил на него свою жизнь, если мои дети не будут иметь кусок хлеба с маслом или учиться там, где хотят?»

— Горько звучит… А мы-то надеемся, что там, в России, хотя бы думают о нас. А в самом деле, скажите, что питерская интеллигенция думает о нас, оказавшихся за пределами России, как относится к нам? Что думаете вы сами?

— Если говорить обо мне лично, то я испытываю некое чувство вины. Хотя я ни в чем не виноват. Но это чувство все-таки есть. За то, что огромная наша страна не может так устроить свою экономическую жизнь, чтобы помогать тем, кто в силу всех этих обстоятельств оказался за границей. Помочь, например, тем, кто хочет вернуться в Россию. А тем, кто не хочет или не может, помогать, скажем, русскими книгами, поддерживать язык, культуру, как это делают все нормальные европейские страны. В своих поисках, о которых я уже говорил, я побывал в Румынии, познакомился там с разными замечательными людьми. Так вот один из моих тамошних друзей, доцент кафедры русского языка и литературы университета Эмиль Йордахи с горечью рассказывал мне, что посольства Англии, Франции, Германии дарят соответствующим кафедрам университета книги на английском, немецком, французском языках, помогая тем, кто изучает эти языки, создавая имидж своей страны, а вот российское посольство этого никогда не делало. Признаюсь, обидно было это слышать.

— Ну, нам-то помогают книгами, учебными пособиями. Наши учителя русского языка бывают в России на курсах повышения квалификации. Конечно, всегда хочется большего, но что есть, то есть…

— Что ж, хорошо, если это так. Если уж мы не знаем, куда девать «нефтяные» деньги, а говорят, что их нельзя тратить, иначе возрастет инфляция в стране, так почему бы не использовать хотя бы часть этих денег для культурной экспансии, для поддержки русского языка, русской культуры, тем более, что русское рассеяние за рубежами России велико.

— Понимаю, речь идет о продолжении русскоязычного пространства, не в территориальном, разумеется, смысле и уж тем более, не в военном, а именно в духовном.

— Вот я, как вы уже, наверное, поняли, не совсем русский человек по корням, во мне много разных кровей смешано, но я именно русский человек по культуре, и назло всем обстоятельствам, потрясениям, переменам, назло всем оппонентам всегда буду говорить, что никогда не покину Россию, никогда из нее не уеду, пока, по крайней мере, она не выправится, не обретет духовное здоровье. Я знаю, я убежден, что больную мать бросать нельзя, надо быть с ней вместе. В разных обстоятельствах, и когда светит солнце, и тем более, в непогоду. Я за нее ответствен, и мои дети за нее ответственны. И надо собрать все силы, чтобы не только себе помочь, но и тем людям, которые волею обстоятельств оказались за пределами родины. Это дети России, и такими они остаются. Тем более, что это еще и огромный духовный, интеллектуальный, даже экономический, если хотите, потенциал нации, потенциал России. Ведь, насколько я понимаю, здесь, в этих республиках, селились люди, на которых был спрос, которые были хорошими специалистами. Это не были, скажем, торговцы арбузами или семечками, совершавшие налет сюда в поисках личной прибыли, получения мгновенной выгоды. Это были инженеры, врачи, учителя. Они приезжали строить, лечить людей, учить детей.

— Но вот вы, писатель, человек русской культуры, ее, так сказать, проповедник, скажите, возможно ли здесь, в русском зарубежье, сохранить русскую культуру, создать, быть может, свою русскую субкультуру. На этот счет существуют разные мнения…

— Выскажу парадоксальную, быть может, мысль… Мне кажется, что русская культура в зарубежье, в частности, здесь, в Таллинне, даже более русская, чем в самой России, скажем, в Петербурге. Сужу по вашим литературно-общественным журналам, выходящим на русском языке.

Я, между прочим, как-то брал интервью у Марии Всеволодовны Гагариной, представительницы древнего русского рода, готовя ее книгу. Семнадцатилетней девочкой она попала в Париж, проехав через разные города и пройдя через многие мучения. Так вот она сохранила такой русский язык, какой не услышишь и в Петербурге. Я говорил там, во Франции, и с другими людьми. Это хранители русской речи, русских традиций.

Вдали от родины, вдали от России сохранились эти очаги чисто русской культуры, включая сюда речевую культуру, речевую традицию. Они сохранились даже лучше, чем в нашем быстро меняющемся, сложном русском материковом мире.

— Кажется, Александр Генис говорил, что именно в этом, а не в сохранении острова свободы, каким мнила себя русская эмиграция, настоящая ее заслуга. Он писал, например, что японцы изучают русский язык по прозе Довлатова, и это неудивительно, поскольку у Довлатова самый чистый, самый простой и самый ясный язык. И сохранить его таким, по мнению Гениса, помогла эмиграция. Но боюсь, у нас все-таки иная ситуация. Язык многих наших молодых людей просто ужасен…

— Вернусь опять-таки к вашим литературным журналам… Они достаточно показательны. Я читаю все «толстые» журналы, выходящие в Москве, в Петербурге. Но я не видел такого русского, такого интересного журнала, как, скажем, ваша «Балтика». Может быть, не все тексты равноценны по художественному уровню, но есть действительно великолепные. Скажем, рассказы нарвитянина Александра Уриса… Это блестящий прозаик.

Я знаю и журналы «Таллинн», «Вышгород». Вам есть что показать и есть чем похвастаться. Вы действительно сохраняете здесь русскую культуру, в то время как мы в России находимся под мощным давлением западной, американской прежде всего, массовой культуры, которую сливают нам средства массовой информации, особенно, конечно, телевидение. Бесконечные сериалы, которые, как говорит моя жена, можно смотреть лишь вполглаза, жаря, скажем, картошку или моя посуду.

Я, кстати, всегда с интересом относился к эстонской литературе. Очень любил «Ледовую книгу» Юхана Смуула. Думаю даже, что в каком-то смысле она была предвестником книг Конецкого, его путевой прозы, морских романов.

— Наверное, Конецкий все-таки глубже, больше… Вы ведь сами сказали как-то, что своими книгами Конецкий спас престиж русской литературы в годы безвременья. И это вам принадлежит фраза, что на страшном ветру Конецкий «в одиночку держит флаг над нашим общим кораблем…»

— Это так, конечно. Конецкий — особое явление в нашей литературе, в литературе вообще. В нем есть нечто… Когда мне плохо, когда все валится из рук, я беру книжку Конецкого...

— Вот видите…

— И все-таки… Кстати, Виктор Викторович читал Юхана Смуула, встречался с ним. Он сам говорил об этом.

Юхан Смуул немало сделал в литературе. Я упомянул бы и Макса Траата, его «Пляски вокруг парового котла», и Ахто Леви, которого очень ценю, и других эстонских писателей.

Мы соседи. Отношения между соседями могут быть лучше или хуже. Но мы обречены сотрудничать, а в сотрудничестве не может быть победителей и побежденных. Тем более, что у нас общая история. Это история стран Балтийского моря. Какой бы горькой, даже, быть может, трагической она ни была, она все равно остается общей. И от этого никуда не уйти.

Я думаю, именно литература, продвижение ее в разные страны, перевод на языки этих стран, общение литераторов — самый, быть может, недорогой способ поднять престиж России. Нас ведь знали в мире как великую литературную державу. И уважали прежде всего за то, что у нас были Достоевский, Чехов, Толстой, Лермонтов, за духовную составляющую русской литературы.

«Мерседес» не переплюнешь, у немцев зачастую продукция бывает лучше, практичнее, может быть, современнее нашей. Но именно русская литература проповедует ценности, которые вечны.

— И она всегда была пронизана духовностью, состраданием, сочувствием к людям, к людским бедам. Хотя сейчас, как считают некоторые, это в основном литература разочарования либо литература протеста. Так ли это? Национальная литература всегда ведь чутко реагирует на умонастроения в обществе.

— Я бы сказал, что сейчас налицо кризис целеполагания. Ощущается какой-то надрыв. Многие не понимают, зачем жить, для чего. И не только в России… Посмотрите, что совершается в мире.

Это не может не отражаться на литературе, на интеллигенции. Вот почему я говорю, что интеллигенция ушла в себя.

Но я верю, что русская литература воспрянет. Она уже поднимается. И это добрый знак...