Эдмунд ШКЛЯРСКИЙ: «Вам нравятся красивые слова? Я в них не верю!»

О «музыкальном туризме», об инквизиции и вампирах, о превратностях собственной истории и можно ли музыкой изменить мир — в интервью с лидером легендарной питерской группы «Пикник», композитором, поэтом, художником, гитаристом и певцом Эдмундом ШклЯрским. Ему помогали с ответами клавишник Сергей Воронин и басист Марат Корчемный.

— Какими судьбами вы оказались в Таллинне на этот раз? Что привлекло вас сюда: заработки или, быть может, хорошая погода?

Э.Ш.: — Для нас Таллинн остается одним из красивейших городов некогда большого пространства. Их осталось не так уж много: у нас, допустим, Питер, потом — Киев остался, вот здесь — Таллинн. Многие города похожи друг на друга, поэтому, когда представляется возможность посетить место, на которое, кроме всего прочего, просто интересно смотреть, мы всегда с удовольствием едем. Если это не покажется странным, один из мотивов — это посмотреть город...

С.В.: — Купить «Вана Таллинн»!

Э.Ш.: — Да! Последний раз мы были здесь с концертом два с половиной года назад. Так, как раньше — на пятницу, субботу, выпить чашечку кофе, уже давно не приезжаем... Вообще наше предпочтение всегда отдавалось портовым городам, они были более информированы, может быть, благодаря морякам. Позже это различие несколько нивелировалось, а в 80-е годы все портовые города отличались большей энергетичностью восприятия концертов и информированностью публики.

О гастрольных впечатлениях

Э.Ш.: — В Эстонии больше нигде, кроме Таллинна и Нарвы, пока не выступали. Обещали нам Тарту, но не сделали. Но мы не торопимся, мы постепенно и с удовольствием осваиваем какие-то новые для нас «белые пятна». Благовещенск не так давно посетили... Или, например, по тем или иным причинам, гастролируя уже 20 лет, мы попали в Калининград, о котором нам столько рассказывали, только два года назад. Но ты же не можешь ехать просто на вокзал с табличкой «Я хочу играть!», предварительно тебе нужен контакт с устроителями, желательно не из Молодежного комсомольского центра, типа тех, что делали концерты в 90-х годах. Но, к счастью, по крайней мере такая аббревиатура уже не встречается...

...А предыдущие концерты у нас были: в Киеве — 1 октября, и еще раньше — 26 сентября — в Харькове, где мы играли на фестивале на улице Фантастов. «Фантасты» поразили нас своей «стойкостью»: они всю ночь гуляли, потом до утра дрались. В результате, когда мы уезжали, вся лестница была залита кровью, повсюду клоки волос, которые они выдрали друг у друга, так что «фантасты», по последним впечатлениям, у нас пока на первом месте.

...Однажды, на фестивале в Японии, мы пересеклись с американской группой «Дуби Бразерс» (легенды кантри-рока. — Прим. автора), выпили с ними водки, потому что там любое лицо европейского типа воспринимается как родное. Япония, в чем ее большая заслуга, как я считаю, мононациональная страна, никого близко к себе не подпускает. Например, если кто-то захочет там остаться, они сразу отсылают его в американское посольство: иди, мол, туда — там тебя обогреют, а Японии чужие люди не нужны, что, в принципе, правильно! Но, как нам показалось, нас восприняли там хорошо: вежливо так обмахивались веерами — мы сначала не могли понять, что это значит? А просто было очень жарко! Далее они так же воспринимали китаянку, которая пела одна — а капелла. Но на «Дуби Бразерс» они отреагировали более эмоционально: прыгали, скакали...

— А до Америки не добирались?

Э.Ш.: — Заграница для нас — это «музыкальный туризм». Поэтому, будет Америка, ну — посмотрим и на Америку. Собственно говоря, если бы мы жили мечтой об Америке, но мы почему-то всегда считали, и не без основания, что в Америке есть кого слушать и без нас: ведь подобную музыку придумали не мы, и не в России.

— И насколько насыщенна ваша концертная жизнь?

Э.Ш.: — Тьфу-тьфу-тьфу, сейчас идет пока неплохо. Но все зависит от благосостояния народа. Когда наступают времена кризиса, тогда мы проваливаемся вместе со всеми. Последний раз так было в 1998 году, когда все — и я в том числе — носились по магазинам, покупая крупу. Потом она целый год хранилась у меня на балконе, и мы ее постепенно подъедали, и было ощущение, что вот-вот, как минимум, начнется голод. Соль, спички и крупа тогда заменяли нам гастроли.

— А теперь благосостояние народа растет?

Э.Ш.: — Оно, по крайней мере, не ухудшается, и это на нас отражается положительно. У народа появляются лишние деньги, он может себе позволить покупать билеты на концерты. В октябре, например, 10 концертов, в ноябре у нас будет еще 10. В среднем — и это оптимальный вариант — где-то две недели в месяц. Если гастроли длятся больше, наверное, как на корабле, появляется какая-то «качка в голове», и хочется приостановиться...

— Вы вместе с «Агатой Кристи» считаетесь на Руси чуть ли не единственными адептами готического рока, а какие еще российские группы подобного профиля вы могли бы посоветовать? Может, появились какие-то интересные молодые команды?

Э.Ш.: — Мы занимаемся собственной жизнью! Я знаю, что на наши концерты приходят барышни, одетые в готические наряды, с соответствующим макияжем, иногда крылышки какие-то черные себе прицепляют... Ну, значит, они что-то находят для себя, что отвечает их «готическим» представлениям о музыке. Приглашают на разные «готические» вечеринки и фестивали. Но мы просто играем — и уходим. Вообще это не дело: музыкантам оценивать других музыкантов. Я же не продюсер! Вот если бы я мог чем-то помочь или... навредить, то, наверное, тогда бы вмешивался в процесс чужого творчества. А так — я только могу соединить те составляющие, которые могут быть уместны — как это было с Вадиком Самойловым из «Агаты Кристи». Мы записали вместе некий «шаг вбок» под названием «Тень вампира». Они понимают декаданс по-своему, мы — по-своему, и можно было сделать третью составляющую, в которой есть и их доля, и наша...

О своем влиянии на молодые ансамбли, об обмене опытом

Э.Ш.: — Я не думаю, что кто-то хочет быть похожим так или иначе на нас. Когда музыканты начинают играть, им не нужно внимательно смотреть на тех, кто находится рядом, потому что есть первоисточники, которые... ну для меня — в Англии, и думаю, что так все и осталось. Первоисточники, которые являлись и являются какими-то отправными точками и которые каждый так или иначе интерпретирует под себя...

...Если бы кто-то из музыкантов кому-то реально помог, то мы бы об этом знали! Если идти по пути Медичи, надо иметь колоссальные деньги и строить университеты и все такое прочее...

М.К.: — Если открыть Фабрику любви, получится публичный дом!

Э.Ш.: — И для этого не надо быть музыкантом! Музыканты должны заниматься своим делом. Вот — Леонардо да Винчи: он же ничего не сделал собственно своими руками. Все создавали банкиры, кем и был тот же Медичи, плюс, конечно, он являлся образованным человеком и... артистом. Но он в первую очередь занимался деньгами. Но это не должны быть музыканты, от них в этом деле проку никакого не будет, они вреда больше могут принести, как мне кажется. И вообще, я не верю в подвижническую жизнь!

— Если копнуть теперь вашу собственную историю, можно начать с названия. Оно и вправду появилось тогда, когда вы играли где-то за городом, на пикниках, потому что на сценах Ленинграда было запрещено играть свое? Это ли не времена инквизиции?

Э.Ш.: — Да, было время, когда нельзя было играть в городе, и не только свое, но и «фирменные» вещи (каверы западных групп. — Прим. авт.). А за его пределами, на загородных танцплощадках, было можно. Поэтому ансамбли и ездили за город. Кто «Лед Зеппелин» играл, кто — «Гранд Фанк» со своим вперемежку, и мы — в том числе...

— Вы были у истоков Ленинградского рок-клуба. Действительно ли за организацией этого «клуба» на самом деле стояло КГБ?

Э.Ш.: — Музыканты-то явно не стояли. До этого практиковались так называемые «подпольные сэйшны», когда за 3-5 рублей распространялись билеты, по своим — не по своим, и втихаря, по телефону друг другу сообщали, что в таком-то клубе, тогда-то будет концерт. Потом эти концерты стали прикрывать: одного товарища из организаторов чуть не посадили, и все прекратилось. Каким-то образом тогда начал организовываться первый рок-клуб, потом — второй: было два «открытия». Но на самом деле это длинная история, которой я не знаю... Мы просто играли на этих концертах.

— Вы оказались одной из первых групп ЛРК, которая перешла на профессиональную сцену. Как это произошло?

Э.Ш.: — Просто изменилась ситуация. Тогда появилась возможность выступать под своим названием и со своими песнями. Мы перешли в Ленконцерт, и первые же наши гастроли начались именно с Таллинна. Это был конец 1986 года. «Круг», «Диалог» и мы тогда играли, и все это происходило с большой помпой... Если говорить о таком понятии, как шоу-бизнес, то я считаю, что это было тогда. Наши виниловые пластинки продавались сумасшедшими тиражами, пока, как и система кинопроката, советская система продажи музпродукции не была разрушена. Только представьте себе, что хотя бы в течение недели наши пластинки стояли на прилавках музыкальных магазинов всех городов страны! Вот если бы возобновить хотя бы частицу того, что было тогда, то всем музыкантам, да и производителям стало бы совсем неплохо!

— Вы хоть примерно представляете, сколько ваших пластинок было продано тогда?

Э.Ш.: — Ну, больше миллиона! Только «Иероглиф» (первый винил «Пикника» на «Мелодии». — Прим. автора) — 1 миллион 200 тысяч. Вообще-то тиражи были известны — и основные, и «допечатки» — по заводам: ташкентский, рижский, московский, ленинградский...

— А куда подевались музыканты этого «звездного» периода — Ключанцев, Савельев, Евсеев?

Э.Ш.: — Каждый музыкант, который у нас играл, я побил бы за эти слова, считал себя «звездным»! В самом начале в «Пикнике» переиграло 15 барабанщиков. Бывали случаи: человек пришел на одну репетицию, поиграл, потом ушел... Вот, к примеру, на первые наши гастроли в Ленконцерте мы поехали без барабанов. Были компьютер и ритм-машина. Человек, который общался с компьютером, после того, как мы его продали — исчезает. Появился Леонид Кирнос, который и до сих пор играет у нас на барабанах.

Потом был второй клавишник — «Дональд» Ключанцев, который играл на клавишах и на саксофоне. Когда он по тем или иным причинам, которые уже трудно вспомнить, продал клавиши, то стал играть на саксофоне. Потом у него сломался саксофон — а он шел к этому моменту сознательно... С Евсеевым у нас получились внутренние трения, которые невозможно было разрешить иначе, кроме как вот такими неблаговидными методами...

— Рок-музыканты 60-х порой заявляли, что хотят музыкой изменить мир. Какое у вас мнение насчет такой возможности?

Э.Ш.: — Нет! Никогда! Есть фразы, которые красиво звучат, но если говорить применительно к китайской философии — «красивые слова — неверны»... Вам нравятся красивые слова? Я в них не верю! Ни один здравомыслящий музыкант, или писатель, или, к примеру, режиссер, не может произнести такую фразу, будучи в здравом уме и при твердой памяти! Мир не становится лучше от его фильмов. Или, может быть, шахматисты могут изменить мир, играя в шахматы?

Беседовал
Петр ЦЕЛУЙКО