Сохраним ли мы свою молодежь?

С Галиной МИККИН, известным эстонским психологом, педагогом, беседует наш корреспондент Нелли КУЗНЕЦОВА.

— Примерно десять лет назад, вот так же беседуя с вами для газеты, мы обсуждали состояние общества, особенно, конечно, той его части, которую принято называть русскоговорящей. Вы, помнится, говорили тогда о многих проблемах, связанных с так называемым синдромом постсоветского существования, когда ломались многие привычные представления, стереотипы, менялся сам тип общества, тип культуры. Вы говорили тогда о высоком уровне тревожности, о множестве опасений, бытующих в русскоязычной среде, даже о некоем экзистенциальном вакууме…

Что изменилось, с вашей точки зрения, за эти десять или почти десять лет? Как вы, психолог, много работающий с людьми, оцениваете нынешнее состояние общества, нашей русскоязычной общины?

— Я бы не взялась обобщать, говорить «за всех», хотя я действительно встречаюсь с людьми из самых разных слоев общества. Это прежде всего студенты, русские и эстонские, которым я преподаю, это магистранты, люди, стремящиеся получить второе высшее образование, среди которых, кстати, много предпринимателей, медиков, людей очень разных специальностей, это наконец, клиенты, которые обращаются ко мне как психологу за помощью, советом.

— Словом, наблюдения дают вам все-таки основания для некоторых обобщений…

— И должна сказать, что впечатления у меня скорей позитивные, чем негативные. Хотя, конечно, некоторая неопределенность, некое ощущение слабости перспектив для себя в русской среде все же есть. Но такого уровня тревоги, как это было 10 лет назад, уже нет, люди начинают потихоньку адаптироваться. Многие уже знают языки, эстонский прежде всего, но и не только эстонский. Английским, немецким, как я вижу, овладевают стремительно. Многие молодые люди учатся за рубежом, особенно в Германии. Я вижу у многих очень сильную надежду на детей: если уж у нас не получилось, то пусть хоть дети будут благополучны. Очень хорошо, что родители заботятся о том, чтобы дети знали больше языков. Это все-таки возможности для более широкого выбора. Мои дети, кстати, знают пять языков, то есть говорят на них свободно. И я вижу, что, приезжая в разные города Европы, работая там, они чувствуют себя комфортно.

— Но из Эстонии все-таки не уезжают…

— Да, не уезжают. Чувство дома, корней дает или, во всяком случае, укрепляет, чувство уверенности в себе. Я бы вообще сказала, что ощущение собственных корней чрезвычайно важно. Сорвавшись с места куда-то в пространство, став перекати-полем, можешь многое потерять. На адаптацию уходит много лет, если, конечно, выбрал правильный путь адаптации. Мы, кстати, в последнее время часто говорим об этом со студентами. В русских группах вопросов на эту тему много, да и в эстонских не меньше. Может быть, даже больше… И это естественно. Вхождение Эстонии в Евросоюз заметно меняет перспективы культурного контекста. К тому же не только ты что-то выбираешь для себя, на тебя самого смотрят оценивающим взглядом: подходишь ты или нет.

Вообще-то вся страна, никуда не выезжая, не перемещаясь в пространстве, оказалась в роли провинциала на европейском поле. С этим надо уметь справиться.

Впервые, пожалуй, в эстонских группах мы обсуждаем довольно болезненный вопрос: как не потерять свою самобытность, свое культурное своеобразие, как его осознать, как вступить в режим культурного диалога. Словом, то, что раньше столь горячо и остро обсуждалось в русских группах, теперь обсуждается и в эстонских.

— А русские что же? Уже переболели этой темой?

— Не совсем, конечно. Но, я думаю, пик обсуждения этих проблем уже прошел. Сейчас нужно уже не к Эстонии приспосабливаться, а к культурному европейскому контексту.

— Да, богатый, хотя и трудный опыт у русских есть… Но скажите, куда мы дошли или, скажем, зашли с этим своим опытом? Я знаю инженера, который работает на очень вредном производстве простым рабочим. Я знаю экономиста с высшим образованием, который работает почтальоном. И оба довольны. Оба говорят, что страх, растерянность остались позади. Хорошо, конечно, что оба они и другие подобные им люди успокоились, перестали мучиться. Но не означает ли это, что в большинстве своем русскоязычное население удовольствовалось ролями 3-4-5-х планов? Иными словами, довольны крохами и не замахиваются на большее?

— Я очень надеюсь, что подобные настроения не доминируют. Все-таки это свойственно в большинстве случаев людям предпенсионного возраста. Я бы сказала, что это синдром жизненной усталости, некоей даже слабости духа. Есть такой очень известный американский психолог Абрахам Гаральд Маслоу. Он работал как раз тогда, когда в Америку, спасаясь от фашистских расправ, хлынули из Европы, из Германии в частности, знаменитые евреи. Физики, например… Его идея заключалась в том, что есть люди, совершенно, кстати, реальные фигуры, имена и фамилии которых известны, способные отказываться ради знания, ради своей исследовательской работы от какого-то личного благополучия. Маслоу даже разработал некие теоретические основы, которые назвал «теорией самоактуализации». Но таких людей немного, не больше двух процентов. Остальные, которых он объединял под общим названием «средний человек», «массовый человек», предпочитают другой порядок ценностей. А Карл Юнг, один из самых блестящих учеников Фрейда, утверждал, что в каждом человеке живет крокодил. Это, по его понятиям, то, что ползает, что предпочитает самые простые, обыденные вещи — поспать, поесть, отдохнуть, понаслаждаться. Многие так и остаются на этом самом нижнем уровне.

Но я не верю, что все успокоились, что амбиций на более высокие уровни больше нет. Я ведь работаю с молодыми людьми и вижу, что у них запросы гораздо более значительные. Есть и стремление эти свои большие планы реализовать. И это очень важно. Потому что человек, у которого нет ощущения перспективы, который смотрит скорее назад, чем вперед, который живет только лишь по принципу «слава Богу, что хоть этого не лишили», такой человек обречен на деградацию. В молодежной среде есть движение вперед, хотя и там, что скрывать, есть разные люди.

Знаете, в российском менталитете есть нечто, что трудно, быть может, объяснить словами. Может быть, это можно назвать смирением…

— Ну вот еще… Неужели и вы будете говорить о смирении? Какое смирение нам еще нужно?

— В испытаниях закаляется душа — вот что я имею в виду. Может быть, тот человек, который вынужден был заняться тем, что по социальному статусу оценивается чрезвычайно низко, воспринимает это как вызов? Как временное препятствие, с которым он должен справиться?

Но если человек знает, во имя чего он живет и работает, если он знает, что работу, любую работу, пусть она временная, он должен выполнить хорошо, что как бы ни складывались обстоятельства, он не должен сдаваться, он не потеряет собственного достоинства, не потеряет возможности движения вперед. И не разрушит себя, вот что важно.

— Ну, а если перейти от рассуждений к практике, скажите, почему все-таки в выборах приняли участие только 43% таллиннцев? Столь низкой явки не было никогда. Одни политики объясняют это отчуждением, разочарованием избирателей во власти, другие, наоборот, утверждают, что это свидетельствует о стабильности общества. Вот как по-разному можно оценивать один и тот же факт…

— Если под стабильностью понимать болото, то эти вторые политики правы. Но что делать с этим болотом? Я, конечно, дилетант, если речь идет о политике, стараюсь держаться от нее подальше. Но ведь нельзя не видеть, что программы разных партий мало отличаются друг от друга. По существу, люди предпочитают не говорить о партиях, они склонны скорей видеть лица, личности. Кто из них не навредит? Не разворует оставшееся? Очевидно, многие не увидели таких возможностей.

А вообще-то для меня как для психолога это показатель глубочайшего социального невроза.

Много говорят о невостребованности русскоязычного населения. Она есть, это правда. Нам не хватает ощущения собственной важности, ощущения нужности, веры в себя. Нам все еще свойственна ориентация на прежние, привычные формы, которые уже отжили свое.

Но мы-то сами что делаем? Почему не объединяемся? Почему не добиваемся того, что нам нужно для собственной реализации?

Люди как бы приняли правила игры, которые им предложили, потому что привыкли принимать их раньше. Это и есть психология массового человека.

— Уже и эстонцы спрашивают нас, почему русские не голосуют, почему не объединяются, где их лидеры? А в самом деле, где они? Некоторые наши читатели говорят, что русскоязычная община здесь обезглавлена. Уехали, быть может, самые лучшие, во всяком случае, наиболее энергичные, пассионарные, подвижные. И может быть, все уже безнадежно… Другие же убеждены, что все еще впереди, что должно пройти время, чтобы лидеры, что называется, вызрели, выросли в наших собственных рядах. И это будет, не может не быть… А как думаете вы?

— Конечно, хочется надеяться… Но нельзя надеяться вслепую, просто потому, что хочется верить, нельзя верить, не зная, не видя, не понимая процессов, которые идут в обществе. Есть определенная логика в развитии диаспор, она исследована, она известна.

Мы должны осознать, какие опасности нас подстерегают, мы должны знать, как именно нам воспитывать, растить молодое поколение, чтобы созревание, о котором вы говорите, состоялось. Само по себе ничего не произойдет. Это надо понимать, что называется, зарубить себе на носу.

Мы с вами, то есть те, которые оказались за границей, не выходя из своих квартир, по существу, первое поколение эмигрантов. Мы оказались иностранцами там, где жили десятилетиями, может быть, даже столетиями. А это поставило перед нами совершенно новые задачи культурной адаптации.

Для того, чтобы адаптироваться в другой стране, в ее культуре, необходимо прежде всего быть очень хорошо адаптированным в собственной культуре, хорошо знать свои корни. Это я вам как специалист говорю… Только тогда человек будет нормально, правильно воспринимать другую культуру.

Если собственная культурная самоидентификация слаба или поверхностна, он не впишется в другую культуру. У него нет оснований для диалога с ней.

Второе поколение, то есть те, кто ходил в школу еще в бывшем Советском Союзе, а теперь учится в вузах или работает, уже, как показывает практика, начинает расслаиваться.

— А что с ними происходит? Совпадает ли это с логикой развития диаспор? Ведь русскоязычное население в Эстонии формировалось не совсем так, как формируются обычно диаспоры в других странах. Это ведь понятно…

— И все-таки… В этом втором поколении можно выделить три группы. Первая — это «домашние дети», те, кто следует ностальгии своих родителей, разделяет принятые в семье ценности. Если, конечно, это культурные семьи, как, скажем, первые русские эмигранты во Франции, интеллигенты, бежавшие от революции. Они воспитывали своих детей в тех же традициях. И дети оставались носителями той же традиции, той же культуры. Это спасало их, но в чем-то и отгораживало от социума, от остального общества. Слишком большая приверженность домашним традициям может затруднить в каких-то случаях социальную адаптацию.

Вторая группа — контрфронтеры, те, которые внутренне, а иногда и в реальном своем поведении начинают сопротивляться родителям, отталкиваться от них. Вплоть до смены имен, фамилий… Они часто вообще отходят от своей прежней культуры и полностью переключаются на новое, на то, что окружает их. Это трагедия многих семей. Это, кстати, бывает, когда корни своей культуры в семье слабы, поверхностны. Это видно, например, на многих арабских семьях в США, в Европе.

— А в Эстонии разве не видно? Тоже ведь есть…

— Ну, о чужих трагедиях говорить легче…

Так вот третья группа — это те, которые оторвались от своих корней, от своей культуры и не пришли к другой. Это как бы зависшая группа, это маргиналы, и наибольшие проблемы возникают именно здесь. Ощущение полной пустоты, какой-либо перспективы. Это потерявшееся поколение. И здесь возможно все — наркотики, СПИД, киллерство, словом, любые формы зависимости. Потому что отсутствует система ценностей. Ведь корни — это и есть прежде всего ценностные ориентиры. Ужасно, когда их нет…

— Но ведь подрастает уже и третье поколение русскоязычного населения, то есть третье поколение русских эмигрантов в Эстонии, как вы говорите… Что же будет с ним?

— А у третьего поколения уже нет проблемы сугубо единой культурной идентификации. Но на фоне интегрированности в другую культуру происходит и усиление интереса к своим корням, к собственной культуре. Я знаю уже довольно много таких примеров.

Но вот проблема… Третье поколение сейчас как раз начинает входить в жизнь. И главное для нас — не потерять связи с этим поколением. Надо им что-то предлагать. Возникнет ли у этого поколения интерес к нашей культуре, к нашим корням, если мы бросим его на произвол судьбы? Ведь вся Европа открыта, она предлагает много интересного, нового для них.

— И что же делать?

— Кроме всего прочего, позаботиться об их родителях, о нас самих, чтобы наши культурные корни все-таки остались живы.

— Я слышала, что вы с психологом Светланой Варьюн задумали некий клуб или центр, который как раз и будет работать в этом направлении.

— Да, именно так. Мы назвали его Loodus — «Надежда». По существу, мы еще только начинаем. Но уже сейчас накоплен, наработан солидный багаж. Это и арттерапия, и сказкотерапия, и рисунки, и картины, и песни. К нам приходят многие молодые люди, студенты, и я вижу, что они никогда не читали русских сказок, не знают песен. А русский язык у них… Он просто ужасает. Нечто уплощенное, ограниченное, эдакий сленг. Надо всем этим заниматься. Иначе все наши надежды пойдут прахом, поколение мы потеряем.

Я думаю, это общее наше дело, и мы ищем, мы ждем единомышленников. Ведь русская идея общинности, соборности — это идея совместного спасения. Слова, быть может, кого-то разочаруют, но все познается в деле. Только делом можно решать проблемы…

P.S.Вообще-то это хорошая, важная мысль, хотя звучит она парадоксально. Чтобы спасти молодых, надо спасать старшее поколение — родителей, учителей и т.д. Еще есть немного времени, чтобы показать себя в ином свете, чтобы найти в себе, в истории своего поколения то, что достойно гордости, что интересно для молодых, показать, что прошедшие годы, десятилетия не прошли зря, что наша история полна света, ума, героизма, подвигов. И что все мы — прошлые, настоящие, будущие поколения — и есть русское сообщество, общество людей русской культуры, которое если и обретет силу, то через силу каждого из нас.