Талант, душа и ум

Нелли КУЗНЕЦОВА

2 октября в Тарту собираются близкие и друзья, ученики и соратники профессора Блюма, те, кто работал вместе с ним или учился у него. К этому же дню выходит и книга воспоминаний о Рэме Наумовиче, где есть и его избранные статьи.

В этот день ему исполнилось бы 80 лет. Он ушел из жизни слишком рано. Сердце не выдержало напряжения времени. Мы ведь помним, каким он был в Эстонии, этот 1989 год. Создание Народного фронта, «поющая революция»... До самого последнего своего дня Рэм Наумович был в самой гуще событий. Он и умер после одного из собраний, где разгорелась острая, жаркая дискуссия и где он отстаивал свою точку зрения.

Между прочим, в своем «Политическом дневнике» он, очевидно, отнюдь не случайно записал слова Кафки: «Если я обречен, то обречен не только на гибель, но обречен и на то, чтобы до самой смерти сопротивляться». Они оказались пророческими, эти слова. Очевидно, он предвидел именно такую свою смерть.

Но вообще-то и вся жизнь его была нелегкой. Анна Александровна Архипова, жена и друг Блюма, рассказывает, что именно отец Рэма Наумовича, выросший в бедной еврейской семье и еще в марте 1917 года вступивший в партию большевиков, сыграл немалую роль в том, что сын его сохранил революционную романтику старшего поколения и умение трезво оценивать происходящие события. До самой смерти Рэм Наумович считал себя убежденным марксистом и коммунистом. Только он исповедовал не тот марксизм, который был официально принят в стране. Недаром он не раз подвергался критике партийных органов и представителей официальной науки. Это было несправедливо, это было больно... Профессор Столович, друживший с Блюмом и разделявший многие его взгляды, говорит, что Рэм Блюм узнавал себя в такой интерпретации гашековского Швейка: человек искренне ищет свою дивизию, а его считают дезертиром.

Вспоминаю, как Рэм Наумович приходил к нам в «Молодежку», у нас иногда публиковались его материалы, но главное, он был дружен с тогдашним заместителем главного редактора Герой Вейзблатом. Помню его какое-то очень внимательное и уважительное отношение к нам, молодым журналистам. Он словно всматривался в нас... И мы порой даже удивлялись про себя: чем мы можем быть интересны такому человеку, как Рэм Блюм, он был глубоко уважаемым, известным ученым. Уже потом, много позже мы поняли, что так он относился, в сущности, ко всем, каждый был для него Личностью.

Это вообще была удивительная семья. Немного, наверное, на свете таких открытых, гостеприимных домов. Здесь жили по нравственным правилам настоящей, истинной петербургской интеллигенции. Помню, что, приезжая в Тарту в командировку, я не раз ночевала в доме у Блюма. И разве только я одна? А какие интересные разговоры бывали с ним вечером, когда я, измученная, после целого дня мотаний по тартуским предприятиям и организациям, садилась возле него в кабинете, а он откладывал в сторону книгу...

С неизменной любовью и благодарностью вспоминаю эти вечерние разговоры, хотя и теперь иной раз удивляюсь той щедрости, с какой он тратил на нас, молодых, силы своей души, свое время, он ведь был очень занятым человеком. До сих пор с неизменной нежностью вспоминаю атмосферу этого дома, близких Рэма Наумовича — Анну Александровну и дочь Лену.

В самом деле, откуда эта невероятная щедрость души, это доверие к людям, этот интерес к ним, даже если по уровню знаний, интеллекта они намного от него отставали?

Может быть, именно оттого, что сам он прожил нелегкую жизнь, видел и пережил много несправедливого, трагичного? Тогда, в журналистской своей молодости я не знала, что в годы войны Рэм Блюм работал на знаменитом Ижорском заводе в Колпино, пригороде Ленинграда, где ремонтировались танки, уходившие на фронт прямо от заводских ворот. Ему тогда было всего 15 лет. А он уже работал по 12 часов в сутки. При обстрелах и бомбежках, едва держась на ногах при скудном карточном пайке...

И в послевоенное время тоже было трудно. Молодежь под руководством Блюма, он уже тогда был лидером, восстанавливала разрушенные цеха. Неслучайно мартеновская печь на заводе получила название «Комсомольской». Ее восстанавливали, поднимали из руин именно молодые рабочие и инженеры, комсомольцы, среди которых на одном из первых мест был Блюм. Он никогда не умел щадить себя, бережно к себе относиться. Это было просто не в его правилах...

Мы, знавшие Рэма Наумовича уже профессором, даже представить себе не могли, что он учился в вечерней школе, что после окончания философского факультета Ленинградского университета красил заборы в Колпино, потому что работы по специальности найти не мог, а надо было кормить семью. Анна Александровна, его жена, вспоминая тогдашнюю жизнь семьи, с горечью говорила, что это было «время расцвета анкеты и ее пятого пункта».

В Тарту, куда его пригласил однокурсник, он начал с должности лаборанта в Учительском институте. Тартуский университет, преподавание, ученые степени — все это было потом... Многие из тех, кто учился в Тартуском университете, всегда говорят о той плеяде блистательных преподавателей, великолепных ученых, которая сложилась в те годы в университете. Юрий Лотман и его жена Зара Минц, Михаил Бронштейн, Леонид Столович, Павел Рейфман и Лариса Вольперт, и, конечно, Рэм Блюм... Это была «могучая кучка», это был «Русский Тарту», который стал легендой Тартуского университета. Ближе всех, как мы видели, к Рэму Блюму были академики Виктор Пальм и Чеслав Лущик. Каждый из них был, в сущности, эпохой в своей науке, сумел оставить в ней глубокий след на долгие годы.

Рэм Наумович был не просто талантливым философом, блистательным ученым. У него были большие организационные способности, настоящий общественный темперамент. По своим убеждениям он был истинным «шестидесятником». Профессор Столович вспоминает, что известный критик Лев Аннинский назвал людей, причисляемых к шестидесятникам, поколением последних идеалистов. Боже мой, если бы таких идеалистов, как Рэм Блюм, было больше. Если бы их было больше...

Когда-то Альберт Рис Вильямс, друживший с Джоном Ридом и бывший в Москве как раз в те самые «10 дней, которые потрясли мир», писал, что есть люди Первого дня революции и люди ее Второго дня. Если отнести это определение к событиям конца 80-х — начала 90-х годов, то, мне кажется, можно было бы с полной уверенностью сказать, что Рэм Блюм из Первого дня революции. Это был удивительно чистый, светлый человек. Быть может, один из последних романтиков.

Профессор Столович, наверное, тут остановил бы меня. Ведь слово «революция» ныне не в моде. За ним встает отблеск кровавых расправ, в него вкладывается порой и пренебрежительный оттенок. Особенно после «оранжевых», «тюльпановых» революций... Но Рэм Блюм, как говорит тот же Столович, вкладывал в это понятие иной смысл. Он имел в виду прежде всего качественное социальное изменение общества.

Рэм Блюм, участвовавший в создании Народного фронта и возлагавший на него большие надежды, не дожил до августа 91-го, когда революция в Эстонии, как выразился Столович, испугалась сама себя. Он не увидел того, что происходило потом и что происходит теперь, и, может быть, как ни горько говорить, в этом его счастье. Наверное, он был бы глубоко разочарован. Но если бы он был жив... Рейн Вейдеманн, вспоминая Рэма Блюма и тот демократический дух русской интеллигенции, который был в нем, сказал: «Если бы тот дух продолжал жить и если бы те люди смогли реализовать себя...» Быть может, многое теперь было бы иначе. Тот же Рейн Вейдеманн высказал мысль, что, наверное, одной из причин, почему русская диаспора не получила здесь, в Эстонии такой прочной идеологической основы, является то, что она не смогла развить дальше тартуский опыт демократии, как раз то, за что боролся, за что болел Рэм Блюм и что Вейдеманн назвал именно русской, даже частично декабристской мыслью, крайне гуманной и глубоко интеллектуальной. Кому-то, быть может, это утверждение Вейдеманна покажется излишне парадоксальным и даже спорным или, скажем, слишком сложным для осмысления. Но ведь это правда... Сегодня, спустя 16 лет после его смерти, мы понимаем, насколько не хватает нам Рэма Блюма с его глубокой человечностью, мягким юмором, светлым умом, с его энциклопедическими познаниями и твердыми убеждениями. Нам не хватает Рэма Блюма — профессора, учителя и Рэма Блюма — человека...