"МЭ" Суббота" | 08.04.06 | Обратно

Переведенные стрелки

Николай ХРУСТАЛЕВ

2 х фото Николая ШАРУБИНА

В эти дни в Русской галерее при Посольстве РФ в Эстонии проходит выставка акварелей московской художницы ЛюбовиЖуховичер. Об этой экспозиции сказано уже немало самых лестных слов, но, встретившись с гостьей, мы говорили не столько о ееработах, сколько о том, что не может не вызвать интереса помимо ее художественных и эстетических пристрастий.

- Ваша выставка называется «Окутанная облаком», так охарактеризовала сделанное искусствовед Любовь Вакар, но, не скрою, один из посылов ее статьи несколько смутил, когда автор назвал вас художницей религиозной, а религиозность, как кажется, это нередко некая крайность, категоричность. Вы относите себя к категоричным людям?

- Я не считаю себя категоричной, но определение «религиозный художник» для меня некий комплимент, потому что в какой-то момент стала понимать, что религиозное сознание - это то высшее состояние, к которому человек должен устремляться. Раньше для меня высшим критерием был творческий человек, а теперь, узнав поближе художественную братию, стала понимать, что религиозное мышление и религиозное искусство все же значительнее - иконы, средневековая китайская живопись, - все то, что вообще возникает на какой-то молитвенной волне, очищенной от земных страстей. Поэтому последние 10 лет я стараюсь изо всех сил приблизиться к такому пониманию искусства, которое в своих проявлениях не пытается заманить, что-то прокричать зрителю, привлечь из соображений коммерческих, тщеславных. Меня это отталкивает, хочется уйти в некую келейность, когда твоими помыслами водила бы душевная сосредоточенность.

- Вы не скрываете того, что являетесь приверженцем не одной конкретной религии, а в вас сочетается стремление познать и православие, и иудаизм, и буддизм. Не многовато для одной души?

- Знаете, пока я не была конфессиональным человеком, пока не занималась религиозными практиками, я действительно читала разные книги - привлекало все и нравилось не то, что разнилось, а общность, объединяющая разные религии. Ведь все, в сущности, говорят об одном, только слова разные. Человек, примкнувший к одной конфессии, - это то же самое, когда долго-долго ходишь холостой, а вокруг много незамужних девушек и выбор неограничен. Но когда вступил в брак, все - девушка выбрана…

- И увы-увы?

- Совсем даже не увы. Раньше ведь казалось: сделаю окончательный выбор - и все, остальные пути закрыты, но это не так. Есть многообразие, есть искусство Востока, есть интеллектуальность и свобода, открытые мною в буддизме, избавленном от влияний других цивилизаций, точность и выверенность этого учения, открывшаяся на занятиях у тибетского мастера, на которых пришла к тому, чего не могла бы получить от одной религии.

- Духовные пристрастия наверняка связаны с национальной принадлежностью человека. Что есть, по-вашему, чувство собственной национальности?

- М-да… Это, по-моему, очень сложный вопрос… Наверное, узнавание. Когда попадаю в еврейский мир, из которого происхожу по рождению, я его узнаю и люблю детской какой-то любовью. Все идет из детства - интонации, манера поведения, правила, чаще всего негласные, что не произносятся вслух, но если их не соблюдают, сразу чувствуешь, что человек из другого круга. Все это мною любимо, не случайно я посвятила еврейской общинной жизни достаточно много времени, в Москве занимаюсь недавно открытой Еврейской галереей, где мы начали программу выставок, не только еврейских - мне бы хотелось, чтобы здесь царил дух искусства высокого, несуетного, чтобы выставлялись художники, для которых главное качество - добросовестное творчество. А когда я узнаю о еврейской религиозности, хоть меня и не отнести к людям, буквально соблюдающим обряды, то ничего, кроме уважения, не могу испытывать. Ведь речь идет о религии древнейшей и достойнейшей, хотя так получилось, что меня привлекают и другие религиозные практики.

- И все же ваше творчество - не религиозность, а творчество питает в первую очередь собственная национальная культура, дает ли она вам в полной мере возможность взрастить на ее основе нечто новое, необычное, сегодняшнее?

- Можно, расскажу одну историю? Когда я начинала учиться, то ходила по разным учителям, настоящим хорошим художникам, и все пыталась выяснить, что в искусстве есть верно и что неверно. И череда художников, которых пытала, менялась, советы были разными, и наверное, они мне в чем-то и помогали. Но главного все не слышала. Однажды я попросила посмотреть мои работы своего мастера Илью Львовича Табенкина, поставила много-много, он посмотрел и сказал всего одну фразу: знаете, Люба, это не очень хорошо, в искусстве, видите ли, должна быть тайна. И все, никаких советов, никаких наставлений, что изменить, поправить, как поступать, чтобы сделать лучше. Его короткая оценка потрясла: с одной стороны, она ничего для меня не закрывала, не запрещала, но с другой, не открывала никаких перспектив и возможностей. Что значит - не очень хорошо и как сделать тайну? Честно говоря, буквально рассвирепела: как это он сказал мне так мало? Почему ничего не добавил? И в таком состояниии раздражения духа и агрессии я пребывала не один день. Но, с другой стороны, фраза Ильи Львовича что-то во мне перелопатила, после этого я перестала ходить, спрашивать советов, теперь все стрелки оказались переведены на меня, я поняла, что должна делать хорошо, но этому меня не научит никто. С тех пор я и считаю себя художником, который сам отвечает за то, что делает. Теперь о вашем вопросе. Когда я говорю, что работаю на стыке трех культур, то это достаточно сложная реальность: ведь все надо свести в гармоничное целое. Я выросла в Москве, получила художественное российское, подчеркиваю, российское образование, когда были пройдены, прожиты и Рокотов, и Серов, и Коровин, я действительно вышла из русской культуры и, конечно, из европейской, насколько это тогда было возможно по книжкам. И все же самыми любимыми, теми, мимо которых пройти было невозможно, оставались Шагал, Фальк, Сутин, я их обожала, Тышлера обожала. Моим учителем был совершенно замечательный Илья Львович Табенкин, его я тоже обожала, и весь этот ряд по какому-то странному совпадению оказался еврейским, не зря, наверное, моя кровь тянула меня в эту сторону. А на семинарах по искусству, которые мы нередко организовывали совместно с Иерусалимским университетом, мне, кажется, удалось вывести некую формулу того, почему меня все это привлекает: если русская ментальность все абсолютное выносит за рамки физического, телесного куда-то в небеса, в горние высоты, то евреи стараются наполнить теплом все, что рядом, к чему прикасаются, - вспомните козочек Шагала, ягоды на столе у Фалька, дышащие теплом складочки одежды, божественной здесь и сейчас. Вероятно, это качество привнесения теплоты во все земное в еврействе меня всегда и привлекало. А весь мой дух при этом устремлялся на Восток, к буддизму.

- А как подобный полет духа сочетается с обыкновенным, ежедневным житейским счастьем, женским, наконец?

- Ошарашили вы меня…На самом деле не многие из женщин, наверное, в жизни избалованы этим самым женским счастьем, и я тут не исключение. Потому что из тех чуть ли не феминисток, что всю жизнь занималась только профессией, чрезвычайно ценила свободу, тяготилась семейными узами и обязанностями. Поэтому особенным опытом гармоничного соединения полов поделиться не могу. Хотя, конечно, самые высшие проявления каких-то откровений, возникающих в состоянии влюбленности, откровений, которые в обычной жизни невозможны, я пережила именно здесь. До подобных высот, признаюсь, в других областях своей жизни я еще не поднималась.