"МЭ" Суббота" | 12.08.06 | Обратно

Марьиванна contra Крыыт

Яна ТООМ

Фото Николая ШАРУБИНА

Объектами охоты мы ощущаем себя в разное время и в разной степени, но если есть место, где комплекс жертвы проявляется наиболее полно, наиболее часто и в массовом порядке, то это - русская школа.

С сентября следующего года в русских гимназиях начинается «переход» на преподавание части предметов на эстонском языке. Министерство образования в авральном порядке переучивает предметников на курсах т.н. билингвального преподавания, школы судорожно пытаются нанять хоть сколько-то учителей, способных преподавать на эстонском, а родители с ужасом ждут, как скажется переход на успеваемости и познаниях гимназистов. Неудивительно, что антагонизм между местной русской (назовем ее так для краткости) общиной и государством в лице Министерства образования усугубляется. И лишь в одном вопросе большая часть родителей солидарна с чиновниками от образования: у нас все еще принято осуждать родителей, отдающих детей в эстонские школы, а министерство не упускает случая напомнить, что русскому ребенку следует учиться в русской школе. Примечательно, что аргумент у родителей и министерства (в прочих образовательных вопросах придерживающихся зачастую противоположных точек зрения) совпадает: только отдав ребенка в русскую школу, где он будет учиться «среди своих», мы поможем ему сохранить национальный идентитет и остаться в русском культурном поле. Так ли это?

Перед смертью не научишься

Казалось бы, ответ на вопрос, в чем состоит цель образования, очевиден. В том, чтобы дать детям тот объем знаний, который позволит им в будущем продолжить обучение, успешно конкурировать на рынке труда и в конечном счете преуспеть, тем самым внеся свою лепту в благополучие родной страны. Но в нашем случае очевидно и другое - в таком виде цель образования может быть сформулирована только для учебного заведения с эстонским языком преподавания. Потому что образование т.н. «нацменьшинств» ставит перед собой в первую очередь цель «интеграции».

Директор Французского лицея Лаури Леэзи не склонен делить проблему школьного образования в стране на русскую и эстонскую. По его словам, вся система с грохотом катится под гору, и очень скоро от нее просто ничего не останется. Да что там директора школ, когда и министр образования Майлис Репс настроена пессимистично - нет молодых учителей, нет достойной зарплаты, нет перспектив. И это действительно относится в равной мере как к русской, так и к эстонской школе. Но происходящая на фоне этого бардака срочная эстонизация русской школы более всего напоминает попытку перед смертью обратить греховодника в истинную веру. Чтобы помер человеком.

Я излишне пессимистична? Отнюдь. Давайте представим себе некое предприятие и попытаемся оценить его перпективы с учетом ряда обстоятельств:

1. Женский коллектив с редкими вкраплениями лиц противоположного пола

2. Средний возраст работников - 45-50 лет

3. Хроническое недофинансирование и как результат низкая заработная плата и плохие условия труда

4. Фактически ненормированный рабочий день (работа продолжается дома, а несколько раз в год приобретает авральный характер)

5. Невозможность влиять на процесс производства - он регулируется извне, мнение и опыт работников не учитываются

6. Отсутствие притока молодых профессиональных кадров - как «в реальном времени», так и в перспективе

7. Страх сокращения и потери работы, постоянное давление со стороны органов надзора

8. Неуклонное падение спроса на продукцию предприятия

9. Насильственное реформирование методом проб и ошибок

10. Основная мотивация работников: невозможность найти другую работу.

Если бы речь шла о фабрике по пошиву рукавиц, облегчить положение мог бы поиск новых рынков сбыта или переход на изготовление перчаток (что, разумеется, потребовало бы некоторых инвестиций). В противном случае пора думать о закрытии лавочки или готовиться к банкротству. Но коль скоро речь о школе, об изменении профиля деятельности (пошив перчаток) говорить не приходится. Смена рынка сбыта? Пожалуй, авторы школьной реформы питали надежу, что выпускники русских школ, подвергнутые эксперименту, будут востребованы не в вузах, а в ремесленных училищах и просто на неквалифицированных работах. Однако наши дети не заготовки для рукавиц, так что положение «предприятия» осложняется необходимостью действовать в согласии с поставщиком «сырья». И тут вступает в силу всемогущий пиар: «Только отдав ребенка в русскую школу, где он будет учиться «среди своих», мы поможем ему сохранить национальный идентитет и остаться в русском культурном поле».

Поле, культурное поле...

У Льва Гумилева есть исчерпывающее определение поведения этноса - это способ выживания в системе охотник - жертва. И если на полноценный этнос наш обломок империи не тянет, на мысль о сафари отношения двух крупнейших общин Эстонии в течение последних пятнадцати лет определенно наводят. Надо ли уточнять, что родной язык охотника - эстонский?

Объектами охоты мы ощущаем себя в разное время и в разной степени, но если есть место, где комплекс жертвы проявляется наиболее полно, наиболее часто и в массовом порядке, то это - русская школа.

Во-первых, десять перечисленных выше особенностей «предприятия» никак не способствуют душевному равновесию учителей. А задерганный учитель, утративший веру в завтрашний день, едва ли может настроить ученика на позитивный лад.

Во-вторых, преподавание предметов, являющихся основой формирования национального идентитета (история, литература и язык), государственная программа обучения в полном соответствии с уроками проклятого тоталитарного прошлого превратила в инструмент промывки мозгов. Преподавание русского и литературы сведено к неприличному минимуму. Требования к знаниям учащихся русских и эстонских школ в части родного языка (об этом я уже писала в другое время и в другом месте, но не могу не повториться) являют собой пример сегрегации уже в третьем классе: так, например, эстонский третьеклашка должен прочесть минимум двенадцать произведений эстонских и зарубежных авторов, в то время как от его русского сверстника ожидают лишь умения выделить главное действующее лицо в прочитанном тексте. Что происходит с историей, напоминать никому не надо. И вопрос не в том, насколько адекватна история, выбранная эстонским народом в качестве брекетов для своего покосившегося за время бесчисленных «оккупаций» идентитета. Вопрос в том, как эта история влияет на формирование чувства национальной принадлежности учащихся русских школ.

Пушкин, Питер и Март Лаар

Из школьного курса истории они узнают, что здесь было золотое шведское время, и - чуть более тусклое - датское, и любекское право, и Ганза. И дыхание Европы, и запах кофе на узких улицах Старого города щекотал ноздри горожан аж в XVI веке. А потом пришли «мы». И все стало плохо. И любекское право накрылось медным тазом, и о ганзейском прошлом пришлось забыть, и в шведском Тартуском университете стали преподавать на русском, и депортировали, и бомбили, и покойников своих закопали в центре столицы. Из вредности. И кофе весь выпили. И наши дети - эти самые «мы», которые все испортили, должны будут все это выучить и ответить на «пять». Если, конечно, хотят преуспеть и на равных с эстонцами конкурировать не только на рынке труда, но и при поступлении в вузы. Как, по-вашему, формированию какого идентитета все это способствует?

Мне возразят, что ребенок формируется не в школе, а в семье. И что при должной корректировке - на ночь Пушкин, на каникулы Питер, на фиг Марта Лаара - он не будет чувствовать себя внутренним врагом, необходимым для поддержания в тонусе эстонского национального самосознания. Это верно. Но если мы готовы всерьез корректировать результаты государственного образования, почему это должны быть результаты образования в русской школе? Потому что говорят на понятном языке?

Я далека от мысли агитировать за эстонскую школу. Но мне претит самообман, которым мы заняты, повторяя, что учеба на родном языке поможет нам сохранить национальный идентитет. Не поможет. Русская школа и сегодня с этой задачей не справляется, а после «перехода», если он будет осуществлен, как задумано, она и вовсе будет плодить маргиналов. Ни русского, ни эстонского, ни приличных знаний.

Политолог Евгений Голиков считает, что выходом для тех, у кого есть время и деньги, и кто не допускает мысли об эстонской школе неизбежно станет частное образование. Причем в этом случае проблема достижения желаемого социального статуса все равно будет решаться не в школе - путем формирования самосознания, а вне ее - с помощью материальных возможностей родителей.

А пока вопрос, по-видимому, можно поставить так: какую цену нашим детям придется заплатить за удовольствие иметь в классных дамах Марьиванну, а не ыпетаю Крыыт?