"Молодежь Эстонии" | 25.08.06 | Обратно

Юминда: морская трагедия

Нелли КУЗНЕЦОВА

К памятному камню приносят цветы. О трагедии на море рассказывают И.Меркулов (слева) и А.Трифонов. Фото из архива «МЭ»

К 65-летию прорыва кораблей и судов Балтийского флота из Таллинна в Кронштадт 28-29 августа 1941 года.

На мысе Юминда стоит тишина. Кажется, что скорбь разлита здесь в самом воздухе. Эту торжественную и скорбную тишину не нарушают и люди, приходящие в это уединенное место. А посетители тут разные: русские, немцы, шведы, эстонцы, французы и т.д. Приходят, чтобы посмотреть на ровную и обычно спокойную поверхность моря, под которой там, глубоко внизу, лежат погибшие корабли. Приходят, чтобы постоять возле памятника. Он очень прост, лишен какой-либо вычурности, почти аскетичен и, может быть, поэтому производит еще более сильное впечатление. Это огромный камень, поднятый на каменный же постамент, а возле него памятная доска: на черном мраморе — силуэт гибнущего корабля со вздыбленным носом и надпись на трех языках, в том числе и на русском. Контр-адмирал в отставке Иван Иванович Меркулов, служивший в этих местах и хорошо знающий историю этого трагического и героического прорыва кораблей, рассказывает, что по утрам, когда восходит солнце, камень, если смотреть на него с моря, кажется красным, он словно сочится кровью.

Сама история этого памятника поразительна. Адмирал Меркулов недаром сказал, что это памятник народный, в него вложены усилия очень многих людей — матросов, мичманов, офицеров, жителей окрестных селений, простых эстонцев, помнивших разыгравшуюся здесь трагедию, когда темной августовской ночью корабли и суда Балтийского флота прорывались из осажденного немцами Таллинна в Кронштадт.

Остатки первого памятника вот-вот поглотит море. Фото из архива «МЭ»

Когда-то здесь, на оконечности мыса Юминда был поставлен простой камень, кусок гранита, а вокруг — корпуса мин как напоминание о тех страшных минных заграждениях, через которые прорывались и на которых погибали корабли. Но штормы, ветры разрушали берег, и со временем камень оказался почти скрытым водой. Но надпись на нем — крупные белые цифры «1941» — еще видна.

Потом офицеры Меркулова поставили на мысе другой камень. Иван Иванович вспоминает, как тащили его сюда двумя огромными «КрАЗами». Так уж сложилось, что офицеры, ставившие здесь этот камень, второй уже памятный камень, волновавшиеся и заботившиеся о том, чтобы память о погибших в 41-м не была забыта, сами погибли, оказавшись по долгу службы в Чернобыле и схватив там немалую дозу облучения. Так одна трагедия наложилась на другую, и в нем, этом памятнике, словно сошлись жизнь и смерть людей разных времен.

Памятник открывали несколько раз. Иван Иванович Меркулов вспоминает, как на одной из таких церемоний плакали эстонцы из окрестных деревень, а старая эстонка-учительница, видевшая с берега, как погибали корабли, прочитала собственное стихотворение, начинавшееся словами: «Горело море...»

Карли Ламбот, удивительный человек, долго бывший старейшиной деревни Юминда, помнится, рассказывал, как в начале 90-х обратился к тогдашнему президенту Эстонии Леннарту Мери с письмом, в котором писал, что памятник нуждается в реставрации, что необходима помощь, поскольку памятник этот имеет общечеловеческое значение. Ответа он долго не получал. Но потом, после выступления одной из газет Леннарт Мери, как рассказывал Карли Ламбот, позвонил ему прямо домой и извинился за долгое молчание. Вот тогда памятник был торжественно открыт еще раз, и вокруг большого камня реяли знамена разных стран, и стояли в строю солдаты, и присутствовали зарубежные послы, а среди них и посол России Константин Провалов.

Сейчас, когда, стоя у памятника, смотришь на водную гладь, которая кажется такой мирной, трудно представить себе, что в ту далекую ночь здесь, казалось, горела сама вода, слышались взрывы, предсмертные крики... Корабли и суда взрывались на минах, с берега их обстреливали немецкие батареи, сверху заходили самолеты.

Вот здесь, где сейчас море так спокойно, тогда, 65 лет назад был создан немцами огромный минный барьер, получивший название Юминданинского. Здесь было выставлено, как рассказывает адмирал Меркулов, 36 минных заграждений — около 2000 мин. Особенно мощное минное поле, по словам Меркулова, располагалось севернее мыса Юминда, оно простиралось на 25 миль.

Корабли и суда Балтийского флота должны были пройти через сравнительно узкий Финский залив, вдоль берегов, которые уже были захвачены фашистами, через 170 миль, где минные поля имели очень большую плотность. Немецкая авиация, по существу, господствовала в воздухе, а советские самолеты фактически не могли прикрывать уходящий из Таллинна флот, поскольку с ленинградских аэродромов они могли долетать лишь до острова Лавенсаари.

Через Юминданинский минный барьер должны были прорваться 228 кораблей и судов, на них было свыше 39 тысяч человек, в том числе около 28 тысяч эвакуируемых офицеров, солдат, матросов, курсантов военных и военно-морских училищ, а также гражданских людей — сотрудников таллиннских учреждений, женщин и детей.

«Как же они шли, все эти корабли и суда, с огромным количеством мужчин, женщин и детей, как же они шли через эти воды, начиненные смертью? — спросила я у Меркулова. — А где же были тральщики?»

А вот представьте себе, сказал он, вся эта армада двигалась кильватерной колонной, растянувшись на многие километры, в узкой полосе шириной не более 600 метров. А тральщики? Они, конечно, шли впереди, пытаясь сделать путь более безопасным, но их было мало, в 10 раз меньше, чем требовалось в такой сложной обстановке.

Подсеченные тралами якорные мины плавали в этой узкой протраленной полосе. А ведь была ночь... Их трудно было увидеть в темноте, еще труднее успеть уклониться от них или их расстрелять. К тому же радиосвязи по УКВ практически не было, что, конечно, затрудняло управление кораблями и судами.

Вообще-то, сказал Меркулов, форсирование минных полей в ночной темноте, под вражеским обстрелом, да еще таким количеством кораблей никогда и нигде не производилось. Ничего подобного не было в военно-морской истории. Но разве был иной выход? Теперь, возможно, военные историки укажут на ошибки, заявят, что были иные возможности. Увы, история не знает сослагательного наклонения...

Это были страшные сутки... На минах подорвались и погибли 14 кораблей и примерно столько же судов. Федор Парамонович Еременко, офицер-моряк, бывший тогда курсантом и оказавшийся на погибающем эсминце, вспоминал, что небо озарялось яркими вспышками — это подрывался на мине очередной корабль, людей в воде становилось все больше, многие тонули, не в силах держаться.

А потом на фоне этих предсмертных криков, разрывов мин и снарядов стало вдруг нарастать пение. Умирающие, обреченные люди пели «Интернационал». В это трудно, быть может, поверить, но так говорят очевидцы, те, кто видел и слышал это сам.

...Рано утром уцелевшие корабли и суда продолжали путь. Погода улучшилась, но зато налетели вражеские самолеты. Им было удобно бомбить караван. Аэродромы в Финляндии и Эстонии находились не дальше, чем в 100-150 км от пути движения армады. Корабли отражали атаки самолетов, но суда, перевозившие эвакуируемых, были беззащитны. Почти все они погибли. Знали ли пилоты этих самолетов, что бомбят не военные суда? Наверное, знали...

Многих все-таки сумели спасти. В операции спасения участвовали корабли и катера охранения, а также специальный отряд, развернутый на острове Гогланд. Моряки рисковали собой, снимая людей с горящих кораблей, поднимая тонувших из воды. За два этих страшных дня было спасено, как рассказывает Меркулов, 13 тысяч человек, только из воды подняли 5 тысяч. Морякам пришлось вылавливать обессиленных людей баграми и вытаскивать из воды собственными силами. Помочь себе самостоятельно они уже не могли.

Об этом трудно рассказывать, это трудно слушать, но надо, чтобы люди об этом знали. Знали, сколько мужества, упорства, самоотверженности проявляли люди. На транспорте «Луга», например, было 1200 раненых. Когда он подорвался на мине и стал тонуть, людей с «Луги» сняли моряки другого транспорта. Но и этот был поврежден бомбами. Тогда раненых уже во второй раз перенесли на другие корабли.

Как легко выговаривается это словечко «сняли». И трудно, быть может, представить себе, сколько бесконечного, опаснейшего труда, а зачастую и самопожертвования вмещает в себя оно. Транспорт «Казахстан» загорелся от бомбовых ударов, но моряки своими силами погасили этот пылающий костер и довели свое судно до Кронштадта. Дошли и другие корабли, пройдя страшный путь длиной в 300 километров. Можно ли считать подвигом то, что происходило тогда в море, возле этого мыса Юминда, с которого и стреляли немецкие батареи по тонущим морякам и кораблям? Адмирал Меркулов, отдавший большую часть жизни флоту и знающий, почем фунт лиха, да и другие моряки считают, что да, это был подвиг. Война — жестокая вещь, в ней было немало подлости, просчетов, ошибок, но больше все-таки героизма. И это надо помнить...

Но потери все-таки были большими. Это самый острый и самый болезненный вопрос. И самый спорный... Цифры потерь оцениваются по-разному. Самые авторитетные источники, как говорит Меркулов, сообщают, что погибли 10903 человека, 7745 из них — это военнослужащие, 3158 — гражданские люди. Однако напомним: за первые три недели войны немцы потеряли убитыми и ранеными 90 тысяч человек. По всей линии фронта шли тяжелейшие, кровопролитнейшие сражения. Такая война...

Дважды в XX веке немцы и русские воевали друг против друга. Эти войны оставили кровавые рубцы в памяти двух народов. Но выше такой памяти — их культура и мудрость. И сегодня это сказывается на межгосударственных отношениях двух стран, контактах, дружеских, профессиональных, их жителей. Да и вообще... Смерть многих людей — не повод для политических игрищ. Это повод для вечной памяти, уважения к павшим...

И еще... Алексей Иванович Трифонов, последний командир знаменитой 94-й бригады траления, каждый год именно в эти дни привозит на Юминда школьников. Пусть видят, пусть знают... Чтобы не повторилось.