Морских судеб таинственная вязь…

Нелли КУЗНЕЦОВА

Мы уже использовали этот заголовок для первых встреч на страницах нашей газеты с историком флота, исследователем Владимиром ВЕРЗУНОВЫМ. Тогда речь шла о морских офицерах, участниках Цусимского сражения, чьи судьбы были тесно связаны с Эстонией, с Ревелем. И сегодня мы продолжаем этот разговор о событиях прошлого. Так сложно порой разобраться в этих драматических событиях, в проблеме противостояния красных и белых ценностей, героев революционного движения и героев «белого дела». Но должен же быть целостный взгляд на нашу национальную историю. Иначе — откуда ей быть, национальной памяти?

Судьбы многих знаменитых или не очень знаменитых, но сыгравших немалую роль в событиях прошлого людей, начинались именно здесь, в Таллинне. А нередко здесь и заканчивались… И в этих судьбах, по словам другого военного историка, писателя и журналиста Николая Черкашина, проступают письмена истории — обрывочно-ясные, нерасшифрованные до конца, сбивчивые, и оттого каждый прочтет в них то, что он хочет прочесть.

Помню, как я поразилась, узнав от Верзунова, что лейтенант Шмидт, тот самый Петр Петрович Шмидт, который поднял восстание на крейсере «Очаков» в 1905 году, который безоружным поднимался на палубы кораблей Черноморского флота, призывая моряков поддержать «Очаков», этот самый легендарный лейтенант Шмидт бывал здесь, в Ревеле — Таллинне. Отсюда, из Ревеля, он уходил на военном транспорте «Иртыш» вдогонку за эскадрой адмирала Рожественского, шедшей к Цусиме. Помню, внутренне я возмущалась, слушая, как Верзунов говорит, что Шмидт, либерал до мозга костей, был, в сущности, плохим моряком и плохим офицером. Я-то, воспитанная на литературе, помнила его потрясающую клятву на севастопольском кладбище — все силы свои и все разумение, всю жизнь свою отдать делу возрождения родины. Я-то помнила, как писал о Шмидте Паустовский: «…Этот суровый и застенчивый человек ковал в себе страшную силу воли, носил и берег свою чистую веру в человека, во имя которого его и расстреляли…» Шмидт у Паустовского — это человек, рожденный и воспитанный морем.

Петр Петрович Шмидт.
Но Верзунов показал мне книгу из своего собрания, написанную писателем-эмигрантом Гаральдом Графом. «Очерки из жизни морского офицера. 1897-1905 годы». В том самом году, когда «Иртыш» уходил из Ревеля к Цусиме, он, Граф, служил на этом корабле вместе со Шмидтом, который был здесь старшим офицером. Так вот Шмидт, по его словам, вместо приказаний уговаривал матросов исполнять свои обязанности и тем самым полностью развалил службу на транспорте. А убедившись, что дело не клеится, начал давать матросам зуботычины. И в конце концов списался с транспорта, атмосфера на котором стала невыносимой, так и не дойдя до Цусимы. Как соединить этого Шмидта с тем человеком, который говорил на суде: «Я умру в счастливом сознании, что тот столб, к которому вы меня привяжете для расстрела, будет пограничным между рабской и свободной Россией», с тем человеком, от слов которого плакал старый полковник — председатель суда, а часовые отставляли в сторону свои винтовки?

Быть может, он, Шмидт, чем-то напоминал Колчака, тоже связанного, как все мы знаем, с Балтикой, с Ревелем, хотя, казалось бы, они, Шмидт и Колчак, должны были бы быть по разные стороны баррикад? Это ведь о Колчаке барон Будберг, хорошо знавший его, писал как об «истинном рыцаре подвига, ничего себе не ищущем и готовом всем пожертвовать», как о человеке, «детски и благородно доверчивом, вечно мятущемся в поисках лучших решений», «вечно обманывающемся и обманываемом»… А какую поразительную роль сыграла в жизни этих двух людей любовь… Мы ведь все знаем эту удивительную историю о том, как Шмидт в поезде, идущем из Дарницы в Киев, бросил к ногам женщины, которую едва знал, с которой был знаком всего лишь 45 минут, все — жизнь, любовь, страсть, гордость…

Кстати, сын Шмидта, который был очень близок с отцом, который был с ним на «Очакове» в 1905 году, потом, в 1917-м, писал: «За что ты погиб, отец мой? Неужели для того, чтобы сын твой увидел, как рушатся устои тысячелетнего государства, … как великая нация сходит с ума и даже не продает, а отдает даром свою Родину заклятому врагу, как все более втаптываются в кровавую грязь те идеи, ради которых ты пошел на Голгофу?» Верзунов показал мне эту вырезку из старой газеты, и я снова подумала, сколь сложна наша история. Впрочем, я отвлеклась, что, конечно, непростительно для газетчика. Но как удержаться, вспоминая об этих людях, столь не похожих на нас, сегодняшних? Тем более, что без Шмидта, очевидно, не было бы и последующих событий. Не было бы, возможно, и восстания на «Памяти Азова» в Локса близ Ревеля.

Верзунов рассказывает, что на кладбище Александра Невского была прежде могила со сломанным якорем в виде памятника и четырьмя мраморными медальонами, на которых были изображены лица. Теперь уж этой могилы нет, она разрушена нечестивцами, для которых нет, очевидно, ничего святого.

Восстание на крейсере.
В этой могиле были похоронены братья Гиляровские. Трое из них — два юных кадета и гардемарин — погибли на озере Юлемисте, спасая девушек, застигнутых на озере шквальным ветром, прежде тут разрешалось плавать лодкам. А четвертым был Ипполит Гиляровский, капитан 2-го ранга, старший офицер броненосца «Потемкин», того самого броненосца, на котором в 1905 году вспыхнуло восстание черноморских моряков. Собственно, останков капитана II ранга здесь нет, он был убит восставшими матросами и сброшен в море. Очевидно, родственники и друзья офицера решили, что символическая его могила должна быть в Ревеле, где жил он и жила его семья, чтобы можно было прийти сюда, отдать дань его памяти.

Кстати, капитан 2-го ранга Ипполит Гиляровский был двоюродным братом Владимира Гиляровского, знаменитого «дяди Гиляя», которого знала вся Россия, друга Чехова, Куприна, Бунина, знатока московского «дна», талантливого писателя и актера. О семье Гиляровских писали, что в ней рождались люди цельные, сильные, своеобразные. Возможно, что-то от знаменитого двоюродного брата было и в Ипполите Гиляровском, расстрелянном на броненосце «Потемкин»?

Между прочим, и сам крейсер был накрепко связан с Ревелем. Электрооборудование для него изготавливали на заводе «Вольта». А частичную модернизацию он проходил на ревельском заводе «Ноблесснер». Странно, не правда ли? Словно невидимые нити тянутся из Ревеля — Таллинна к машинам, механизмам и людям восставшего броненосца…

Не будем сейчас говорить о причинах восстаний на кораблях Черноморского и Балтийского флотов. Не забудем лишь: это был 1905 год, Россия только что потерпела сокрушительное поражение в русско-японской войне.

Кстати, совсем недавно отмечался 180-летний юбилей восстания декабристов. Они, выходцы, в основном из родовитой русской знати, сыновья представителей имперской административной верхушки, взявшие из сакраментального лозунга Французской революции «Свобода, равенство, братство» именно требование равных прав и возможностей для народа, всеобщего участия в политической, общественной жизни страны, о чем и писал Пестель в своей «Русской правде», в то же время опасались ужасов Французской революции, разгула черни, стихийных народных движений, страшного народного бунта.

Во время восстания на броненосце «Потемкин» погибло немало людей. Еще, быть может, больше их погибло на крейсере «Память Азова», который стоял в Локса близ Ревеля и на котором тоже вспыхнуло восстание. Кстати, по странному, быть может, стечению обстоятельств именно на этом крейсере в 1891 году 23-летний цесаревич, будущий Николай II, совершил почти кругосветное плавание. Именно в Ревеле, как рассказывает Верзунов, царская свита погрузилась на крейсер. В японском городе Отцу цесаревич чуть не погиб, местный японец-полицейский дважды ударил его саблей. Верзунов показал мне экспромт, написанный тогда знаменитым Гиляровским, «дядей Гиляем»:

«Опечален царь
с царицею,
Тяжело читать отцу,
Что сынок побит
полицею.
Цесаревич Николай, если царствовать придется,
Никогда не забывай,
Что полиция дерется».

Крейсер «Память Азова». Фото Александра ГУЖОВА и из архива Владимира ВЕРЗУНОВА
Именно на этом крейсере в ночь на 20 июля 1906 года вспыхнуло восстание. «Память Азова» стоял тогда в бухте Папонвийк, которая потом называлась Харалахт. Это фактически Локса. Странное это все-таки место. Странное и трагическое… Сколько раз в XX веке здесь проливалась людская кровь. В 1941-м, как мы помним, близ этого берега подрывались на минах, погибали от бомб и снарядов корабли, уходившие из Таллинна. Эта страшная августовская ночь и осталась в истории, в человеческой памяти как «Морская трагедия у мыса Юминда».

А тогда, в июле 1906-го, здесь тоже погибли люди. На этом корабле, кстати, базировался учебно-артиллерийский отряд, готовили для флота унтер-офицеров, квартирмейстеров, гальванеров и т.д. Эти люди, временный, как сказал Верзунов, состав, тоже так или иначе были втянуты в драматические события на «Памяти Азова».

Ревельский военно-революционный комитет, по словам Верзунова, потребовал, чтобы матросы крейсера поддержали восстание в Свеаборге. На корабль был послан представитель комитета. Его и нашли ночью в койке рядом с другим матросом, одетым в матросскую робу. Он был арестован и заперт в одном из корабельных помещений. Но было уже поздно. Нефед Лобадин, который, кстати, как сказал Верзунов, был старовером, происходил из старообрядческой семьи, вместе с товарищами-матросами поднял экипаж. Были перебиты почти все офицеры. Не пожалели даже судового врача и судового священника… На бакштове рядом с крейсером, рассказывает Верзунов, стоял портовый буксир. На него успела перебраться часть временного состава. Перенесли и раненого командира крейсера, капитана 1-го ранга Лозинского. Однако по буксиру с крейсера начали стрелять, ему не дали уйти.

Словом, уцелели не многие. Мичман Крыжановский, которого почему-то оставили в живых, как говорили, до утра, но который все-таки пережил эти дни и ночи, потом, уже в эмиграции, через 40 лет напишет книгу воспоминаний о трагических событиях на крейсере «Память Азова». Верзунов рассказывает, что к нему приезжал из-за границы сын Крыжановского, много рассказывал об отце, вспоминал его рассказы. Матерью его, кстати, была дочь Дорожинского, одного из первых замечательных российских летчиков. Вот оно, переплетение судеб…

Чудом остался жив и капитан 1-го ранга Римский-Корсаков. Он тоже вынес из событий на «Памяти Азова» горькие воспоминания, но потом, как говорит Верзунов, проследивший его судьбу, перешел на сторону восставшего народа и с 1917 года служил на кораблях революционного Балтийского флота. Однако позже, уже в 30-х годах, погиб в сталинских лагерях. Он, кстати, происходил из семьи великого композитора, где, как известно, было много моряков и музыкантов.

Восстание на «Памяти Азова» было подавлено, тем более, что и в команде крейсера не было единодушия. Уже шли корабли, чтобы потопить мятежный крейсер, но власть на корабле перешла в руки противников бунта. По словам Верзунова, Крыжановский в офицерской форме стоял на корме в ярких лучах прожекторов, чтобы показать подходившим кораблям: крейсер снова в строю флота.

Непосредственные участники восстания — 95 человек — были преданы военному суду, 18 были приговорены к смертной казни. Верзунов рассказывает, что они были расстреляны на острове Карлос, которого теперь уже нет на карте. А перед смертью моряки попросили, чтобы к ним пришел именно Крыжановский. Они передали ему малые суммы денег, часы, новые сапоги, у кого они были, для своих остающихся сиротами детей. Крыжановский их предсмертную волю выполнил.

Вот таким оно было, наше прошлое. Сложное, неоднозначное… И мои сегодняшние нестройные заметки написаны для того, чтобы вспомнить события, происходившие на этой земле 100 лет назад или связанные с нею. И этих людей… Правы они были или нет, но изо всех сил они верили в лучшее будущее.