"Молодежь Эстонии" | 16.06.06 | Обратно

Фамильная драгоценность кино

Николай ХРУСТАЛЕВ

Нынешняя весна стала временем празднования 100-летия со дня рождения выдающегося российского режиссера Сергея Герасимова. По совпадению совсем недавно в Таллинне была показана коллекция работ вгиковцев, студентов Всероссийского государственного института кинематографии, который носит теперь имя Герасимова. Представлял работы гостей декан режиссерского факультета ВГИКа Олег Шухер, с ним мы и говорили об одной из самых ярких фигур российского киноискусства ХХ века.

— Олег Борисович, с чего лично для вас начиналось знакомство с творчеством Сергея Герасимова?

— Вероятно, это странно сегодня и для меня самого, но сейчас я декан режиссерского факультета, а когда-то был студентом этой прославленной киношколы, и как раз в то время, когда Сергей Аполлинарьевич заведовал в ней кафедрой режиссуры. Тогда, собственно, мы и познакомились с ним лично. Я уже знал его знаменитые картины — и «Маскарад», и «Комсомольск», и «Семеро смелых», и «Учителя». Все это мы видели, все это вошло в нашу жизнь с детства, можно сказать, было впитано с молоком матери.

Я не был прямым учеником Герасимова, учился у Марлена Мартыновича Хуциева, но ведь Сергей Аполлинарьевич был заведующим кафедрой, и мы, естественно, встречались, общались. В то время студенты были достаточно активны, мы часто бывали на занятиях мастерской Герасимова, да и он заглядывал к нам на показы, участвовал в обсуждениях студенческих работ, подписывал наши дипломные работы. То есть опыт общения, пусть не особенно плотного, пусть фрагментарного, дает возможность говорить и о каких-то личных впечатлениях.

— Сейчас время такое, когда в чести не столько мед, сколько ложка дегтя в нем — что-то ниспровергается, переоценивается, смещаются акценты. Вспоминается недавний разговор с одним известным российским сценаристом, который вспомнил, как однажды, включив телевизор, увидел плетень с насаженными на колья глиняными горшками, людей в шароварах и с шашками. Все показалось таким ненастоящим, понарошку, а ведь это был классический «Тихий Дон» Герасимова. И вообще, заключил собеседник, — был Герасимов «Маскарада», «Семерых смелых», «Комсомольска», еще пары картин, а все остальное — соцзаказ, где насчет подлинного искусства большие вопросы.

— В подобной точке зрения, на мой взгляд, нет ничего удивительного: любая крупная личость всегда противоречива. Тем более надо вспомнить время, когда Герасимов жил и работал. Опять же в силу различных обстоятельств он оказался в центре многих общественных событий, сидел в президиумах, был отмечен высшими регалиями… И все же мне кажется, что существует еще не разгаданная загадка этого человека, как, впрочем, и любой другой крупной личности. Теперь нам уже не суждено узнать, насколько комфортно было Герасимову в таком положении, насколько он считал его естественным или тяготился им, что он делал, исходя из убежденности, а что вынужденно, подчиняясь общественному статусу, заложником которого стал. Сейчас об этом трудно судить, да и не юбилейная это тема, но, конечно, у него наверняка были фильмы и жизненные ситуации непростые, возможно, спорные, а с нашей нынешней точки зрения и вовсе неоднозначные. Но в конце концов время судит художника по тому, в чем он по-настоящему проявился, воплотился, что оставил в наследство.

Казалось бы, всем знакомая «Молодая гвардия» — что вроде бы может быть более идеологизированным? Но, во-первых, не стоит забывать, что снимался фильм в 48-м году, сразу после войны, когда в памяти все еще было живо, и в Краснодоне в съемках участвовали люди, знавшие молодогвардейцев, их близкие, друзья, родственники со своей правдой о том, что тогда происходило. Уже не говорю о том, что в этой картине фашисты впервые заговорили на экране по-немецки, что тогда для советского кино было вещью невозможной, даже в знаменитом «Подвиге разведчика» Бориса Барнета Павел Кадочников, чуть грассируя, говорил на русском, иначе, было убеждение, зритель не поймет. А в «Молодой гвардии» зазвучала немецкая речь, мелочь вроде, но это придавало удивительную достоверность всему происходящему. Герасимов вообще много чего впервые пробовал. Не случайно впоследствии его ученики — и Бондарчук, и Лиознова, и Кулиджанов, много их у Герасимова было, может быть, не так явно, но опыт мастера использовали.

— Вы называли сейчас имена режиссеров, а актерский ряд тех, кто гордится, что были его учениками, просто бесконечен. Насколько сегодня, сейчас ощущение Герасимова присутствует во ВГИКе его имени, во ВГИКе 2006 года?

— Однозначно на этот вопрос не ответить. Сказать, что сегодня ВГИК живет и дышит образом Сергея Аполлинарьевича, памятью о нем, было бы лукавством. На самом деле тут вообще есть повод для серьезных раздумий. Нередко случается, что иной раз большие мастера на некоторое время уходят из нашего художественного обихода, отодвигаются на второй план, забываются даже. Для определения, что же будет отобрано временем окончательно, требуется именно время, возможно, немалое. Хотя не секрет, что дни, а то и годы, десятилетия забвения вдруг оборачиваются взрывом интереса к художнику, его творчеству, которое вновь начинают осмыслять, которое снова кажется современным и актуальным.

Кстати, в связи с юбилеем другого замечательного мастера, Григория Козинцева, которому в минувшем году тоже исполнилось 100 лет, мне вдруг подумалось, что в любом доме есть предметы повседневного обихода — утварь, посуда, чашки-плошки, которые всегда под рукой. А есть какие-то фамильные драгоценности, реликвии, что скрыты от случайного взгляда, ежедневно ими не пользуются, но, главное, они есть, существуют, согревают душу, ты о них знаешь и понимаешь, что в какой-то момент они обязательно будут востребованы, и это будет не проходной, неважный, а очень значительный момент. Уже сознание, что они есть, очень много значит. Вот и Герасимов: кумиром для современной молодежи, он, кажется, не является, как, впрочем, не относился к таковым, когда учились и мы. Отношение было чрезвычайно уважительным, но не более того, тогда умы занимали Хуциев, Тарковский, Климов, Лариса Шепитько, российский андеграунд, условно говоря, люди неангажированные, официально не востребованные. Но, с другой стороны, тут имела значение и личность самого Сергея Аполлинарьевича, его было трудно отнести к этакому рубахе-парню, он был достаточно закрытым, холодноватым, несколько отстраненным, но при этом всегда был готов поддержать, помочь, и тут рассказывать можно бесконечно.

Мой сокурсник Вася Пичул, поставивший, если помните, знаковую, перестроечную «Маленькую Веру», а позже на телевидении «Старые песни о главном», работающий активно и сейчас, свою дипломную работу во ВГИКе снял по повести Бориса Высильева «Вы чье, старичье?». Повесть была уже опубликована, но когда Пичул сделал ее на студии Горького, у ректората ВГИКа возникли сомнения: что-то здесь не так. А история там, напомню, о двух стариках, которые оказались никому не нужны. Картину попросту не допускали к защите, не допускали — и все. С Василием мы дружили, дружим и сейчас, и уж не помню, как, но возникла идея обратиться к Герасимову с просьбой хотя бы разобраться с ситуацией. Буквально во вгиковском коридоре подошли к нему, попросили картину посмотреть. Он тут же согласился, пошел в просмотровый зал, нам его тут же дали — кто мог отказать Герасимову? — пришла Тамара Федоровна Макарова, пришли помощники с кафедры. Посмотрели минут 30, и Герасимов спросил: а в чем, собственно, дело, это действительно проблема — судьба стариков, их брошенность, ненужность, все это так важно, об этом надо говорить. И все устроилось — Пичул защищался картиной, получил отличную оценку, а ведь случись иначе, кто знает, снял ли бы он потом «Маленькую Веру».

— Как известно, среди тех вгиковцев, кто поклонялся Герасимову и кого он тоже очень любил, был Василий Шукшин, ученик не менее замечательного Михаила Ромма. В нынешних студентах сейчас можно, по-вашему, разглядеть будущего Шукшина, Тарковского?..

— На это хочется надеяться, но, сами понимаете, подобные дарования не ходят стройными рядами. Конечно, некоторые студенты считают себя новыми гениями, думают, что осчастливят человечество, не без этого, но если по большому счету, то пока говорить об этом трудно. Здесь, конечно, надо иметь в виду опыт Герасимова, его чутье, глаз, умение отобрать, все это было решающим, определяющим. Наконец, Герасимов умел не только увидеть, но и помочь выйти на большую кинематографическую дорогу. Ведь на студенческой скамье, может, и к счастью, в человеке обычно трудно предположить нечто неординарное, сначала надо повзрослеть. Но люди по-настоящему одаренные были всегда. И будут всегда, так что за молодое российское или любое другое кино беспокоиться не стоит.