"Молодежь Эстонии" | 03.03.06 | Обратно

Унесенные ветром…

Нелли КУЗНЕЦОВА

Людмила в молодости и благодарственное письмо королевы ей.

Это случилось совсем недавно, пару недель назад. В маленькой английской деревеньке близ Кембриджа встретились две женщины, две знаменитые художницы. Обеим уже за 80, но они говорили о любви. Они вспоминали человека, которого нет на свете уже больше 30 лет. А рядом сидели их сыновья, уже тоже пожившие и тоже знаменитые…

Эту поразительную историю, казалось бы, пришедшую откуда-то из шекспировских времен и в то же время столь характерную для нашего драматического ХХ века, мне рассказывал Володя Богаткин, теле- и кинооператор, известный своими репортажами со многих Олимпиад, передачами на эстонских, российских, финских телеканалах.

Мы сидели с ним в телевизионном кафе. И, куря сигарету за сигаретой, не замечая коллег-телевизионщиков, то и дело проходивших мимо, не слыша стука чашек, не ощущая вкуса кофе, он говорил и говорил… Он рассказывал о своих родителях, знаменитых художниках — Владимире Богаткине и Валли Лембер-Богаткиной. И о третьем человеке он говорил — о русской английской художнице Людмиле фон Трапп.

И эта история о человеческих судьбах, разметанных, разбросанных ветрами Истории, катаклизмами ХХ века, эта история, щемящая и пронзительная, история о счастье и горе, о человеческом благородстве и верности, о любви, пережившей и годы войны, и многолетнюю разлуку, и все препятствия в виде границ, расстояний и законов, пережившей даже саму смерть, эта история не может не потрясать.

Принц Чарльз и принцесса Анна в детстве. Рисунки Людмилы.

Несколько лет назад о ней, этой истории, частично рассказал в журнале «Огонек» Зиновий Гердт, замечательный актер, уже ушедший из жизни. Он вспоминал на страницах этого журнала о своем друге, художнике Владимире Богаткине, о том, как они, исконные москвичи, ездили в Питер, бродили по его улицам ночи напролет, возвращаясь в квартиру Володиной тетки лишь под утро. Потом пути их как-то разошлись. Зиновий Гердт пошел учиться в театральную студию В. Плучека и А. Арбузова, а Владимир Богаткин — в Ленинградскую Академию художеств. Потом началась война, и, как пишет Зиновий Гердт, до него доходили лишь отрывочные сведения о Богаткине, о том, что тот стал фронтовым художником, работал в студии Грекова, прошел с войсками Польшу, Румынию, а в освобожденном Берлине делал зарисовки с еще дымящегося Рейхстага, где только-только закончился бой.

А уже после войны, рассказывает Гердт, не было издания, где бы не публиковались «обаятельные зарисовки» Владимира. И всякий раз, взяв в руки какую-нибудь газету или журнал, Зиновий Гердт, как он говорит, обязательно натыкался на «знакомый карандаш», вспоминал довоенную дружбу с Владимиром, и чувство причастности к знаменитому мастеру, как он пишет, возвышало.

Но однажды они встретились снова, проговорили много часов подряд, смеясь, вспоминая и хлопая друг друга по плечам. Тогда-то Гердт и услышал эту историю. Услышал ее от самого Владимира… Это был рассказ о девушке, с которой Владимир Богаткин учился сначала в школе, собравшей особо одаренных детей со всего Советского Союза, а потом на первом курсе Академии художеств. Владимир говорил, что они потянулись друг к другу с самого начала. Он рассказывал об их разговорах, об их мечтах, об их планах на будущее, вспоминал, как однажды, поздним вечером они «вылезли» из кафе «Север», знакомого всем, кто когда-либо бывал или жил в Ленинграде. Вдвоем, смеясь, они пировали там на свою студенческую стипендию, ели мороженое «от пуза», пили зеленоватый ликер в тонких высоких рюмочках, а потом вышли на набережную Мойки, хмельные и веселые, целовались до упаду, осыпаемые хлопьями легкого снега. И она спросила, что ему еще нужно для полного счастья. И, не задумываясь, он ответил: «Шотландский шарф и берет…»

А потом они разъехались на каникулы. И больше уже не встретились. Потому что началась война…

Семья Богаткиных на фоне мозаичного панно Валли Лембер-Богаткиной.

Вот так Владимир и потерял свою Людмилу, Милу… А через много лет он, ставший уже известным художником, вдруг получил увесистый пакет. Его привез из Лондона знакомый художник. В посылке оказалось письмо от Людмилы и… шотландский шарф с беретом. Столько лет прошло, столько воды утекло, столько всякого пришлось пережить, а она все помнила, оказывается, ту набережную Мойки, ту вьюжную ночь с хлопьями снега и тот давний их разговор…

Наверное, и шотландский шарф, и этот берет не были важны сами по себе. Как вещи… Они были важны как некий атрибут настоящего художника, каким мечтал стать каждый из них. И, может быть, как символ осуществленных надежд. Хотя бы в какой-то мере…

Володя Богаткин, сын, принес мне книгу-альбом с рисунками и текстовыми пояснениями своего отца. И хотя многие из этих работ я видела в разных изданиях, все же они снова поразили меня своей необычной, лаконичной выразительностью, как поражали и многих других людей. Володя говорит, что отец еще успел увидеть сигнальный экземпляр этой книги, но вышла она уже после его смерти. Сейчас найти ее, конечно, уже трудно. Но так хотелось бы вновь увидеть эти стремительные, летящие контуры рисунков. Помню, рассматривая их, я все вспоминала слова, сказанные некогда об одном из поэтов: «…сей ветреник блестящий, все под своим пером, шутя, животворящий». Легкий художник… «Легкий?» — переспросил Володя, сын, и покачал головой: «Если бы он был легким, наверное, не умер бы от инфаркта на 49-м году жизни…»

Между прочим, один из вариантов главной его картины «Штурм Рейхстага» можно увидеть в недавно открывшемся новом художественном музее — KUMU. Его увидела мать Володи, замечательная художница Валли Лембер-Богаткина, приглашенная на торжественное открытие музея.

…С Валли, как рассказывает Володя, сын, Владимир познакомился в Доме творчества под Ригой уже в самом конце 40-х годов. Оба талантливые, красивые, заразительно веселые, душевно широкие, они, очевидно, не могли не обратить внимания друг на друга. Но поженились не сразу. Тем более что отец, как говорит Володя, не мог оторваться совсем от художественной, общественной жизни Москвы. А мать не могла оставить Эстонию. Так и жили фактически на два дома — в Москве и в Таллинне. И оба эти их дома были местом встреч, сбора российской и эстонской художественной интеллигенции. Тогда не произносили никаких слов об интеграции, тогда просто дружили, спорили, любили. В чем-то, очевидно, дополняли творчество друг друга.

А судьба Людмилы сложилась иначе. Я расскажу об этом подробнее в следующем выпуске «Соотечественника». Скажу лишь, что она замечательна, как замечательно все, что связано с этими людьми.

В годы войны Людмила была угнана в Германию, батрачила там, прошла концлагерь. После войны оказалась в Англии, стала Людмилой фон Трапп. В Лондоне долго бедствовала, пока ее рисунки не заметила королева Англии. Людмила рисовала принца Чарльза, принцессу Анну, других членов королевской семьи.

Недавно две эти женщины — Людмила и Валли — встретились. Они впервые увидели друг друга. И все эти дни в доме Людмилы под Кембриджем они обменивались воспоминаниями, говорили о Владимире так, как каждая из них знала и помнила его. Всплывали новые подробности, новые детали. Но об этих воспоминаниях, о том, как они искали и нашли друг друга, как жили все эти годы, — в следующем выпуске «Соотечественника».