"МЭ" Суббота" | 20.05.06 | Обратно

Вопросы и ответы в предлагаемых обстоятельствах

Николай ХРУСТАЛЕВ

Фото Николая ШАРУБИНА

ВМЕСТО ПРОЛОГА

Отступать было некуда: «Будем на «вы» или «ты»?» - «А ты как считаешь после 30 лет знакомства?»

- Элла, тебя надо сегодня поздравлять или выражать сочувствие по поводу такого количества лет, проведенных на ниве нашего славного издания?

- Только не сочувствовать. Ни в коем случае! Обязательно поздравлять. Давай считать, что было на круг. Собственно «Молодежь Эстонии», которая на нашей с тобой памяти, слава Богу, ни разу не меняла своего названия. Было редактирование «Купеческой гавани», выходившей приложением к «Молодежке», теперь «МЭ»-«Суббота». Глубоко убеждена, что всем вышеперечисленным вполне можно гордиться, что все это делает мне честь.

- Но тебя ведь приглашали в другие издания?

- Не просто приглашали. Бывший редактор одного из этих «других» изданий недавно, смеясь, напомнил, как звал меня на работу со словами: «Мне позарез надо обесточить «Молодежку»! Хочешь, будешь сидеть, ничего не делать, только получать зарплату?» Но, во-первых, мне нравится работать и не нравится ничего не делать. Во-вторых, я никогда не помышляла о том, чтобы поменять место своей работы, искренне полагая, что служу в лучшей газете страны. Так зачем же от одного добра было искать другое? Какой смысл? В переменах как таковых? Перемены действительно нужны. Надо менять мебель в квартире, саму квартиру, машину, что там еще? Мужа? И это было. Но если серьезно, самое главное - внятное ощущение того, что результат твоих занятий адекватен степени твоих притязаний. К тому же в рамках нашего издания мне всегда хватало перемен.

- Ты, не чинясь, декларируешь, что работаешь в газете «Молодежь Эстонии» уже три десятка лет. Это же как-то не по-женски - не скрывать оставшиеся позади годы. Кто-то же обязательно начнет заниматься арифметикой - вычитать, плюсовать.

- А вот это на здоровье! Занятие арифметикой - полезное упражнение для ума. Однако уточни: снимок, который мы приложим к этой увлекательной беседе, Николай Шарубин сделал буквально вчера.

- Твоему оптимизму можно только позавидовать, сразу чувствуется прежняя закваска.

- Вот это точно: все мы родом из своего времени. Моя подруга однажды пошутила, что мы должны были умереть вместе с Брежневым… Однако мое лично глубокое убеждение: времени, в котором мы выросли, можно не стесняться, поскольку это было время постоянных преодолений. А это взбадривает, заставляет шевелить мозгами. Теперь человек порой и не знает, что ему преодолевать, разве что финансовые барьеры. Но это не самое упоительное занятие. А тогда мы преодолевали многое, в том числе и себя. И потом, мы получили великолепное образование, знаем, где ставить запятые, где тире, какие употреблять слова и какие мысли сообщать читателю, в чем, собственно, и состоит, главным образом, наша работа.

- Зато о «желтизне» тогда и помыслить было страшно. На твой взгляд, ее присутствие в небольших дозах могло бы сегодня прибавить «МЭ»-«Субботе» некоторое количество экземпляров к тиражу, за которым сейчас все так гонятся?

- Давай сначала определимся в терминах, разберемся, что считать «желтизной»? Пикантные подробности из частной жизни известных персон? Попросту говоря, подглядывание и подсматривание? Так ведь на самом деле у каждого журналиста свое понимание того, чем он занимается или должен заниматься. Если герой не против что-то рассказать о себе, чем-то поделиться, то почему бы и нет? Но если не хочет - это его право, которое надо уважать. Таково мое убеждение. Кто-то из коллег думает иначе. Что ж, каждый строит свою репутацию, исходя из собственных профессиональных устремлений.

- А тебя лично подробности частной жизни персонажа интересуют?

- Признаться честно, нет. Вероятно, все дело в нажитом опыте. А так как в молодости я, к счастью, училась не на журналиста, а на филолога, на «шекспириста», как говорил мой научный руководитель, великий шекспировед Наум Яковлевич Берковский, то мне всегда был близок театр. И когда приблизилась к тому самому делу, которым занимаюсь все эти 30 лет, то подошла к нему как раз с позиций театра: мы с собеседником играем свои роли, то есть работаем по правилам игры, которые устанавливаются в процессе разговора. Я играю в то, что мне страшно интересно заглянуть в душевные, духовные и прочие глубины его личности, а он играет в то, что ему страшно интересно их открыть…

- А в этом, извини, не присутствует некоторый цинизм?

- Отнюдь! Не мне рассказывать тебе про систему Станиславского и напоминать про «я в предлагаемых обстоятельствах». Тут же нет ничего специального, умышленно оскорбительного, просто общаешься с собеседником так, словно на сцену выходишь. И все прочее, что есть в жизни, на время остается за рамками этого сиюминутного общения. Нужно только зафиксировать: есть контакт. Не будет контакта - не будет интервью.

- Когда-то тебе принесли немалую известность интервью с выдающимися, знаковыми людьми своего времени, своей эпохи. Потом показалось, что в один прекрасный момент это стало тебе в тягость.

- Об этом я уже рассказала в своей книжке «Плаха для стрекозы, или С нескрываемым обожанием». Когда у меня спрашивали, не хочу ли я заняться ее продолжением, потому что в книжку вошли далеко не все мои интервью, я опрометчиво, или легкомысленно, что непростительно в моем возрасте, отвечала, что теперь могу написать только книгу, где в подзаголовке выведу: «С плохо скрытым раздражением». К сожалению, люди мельчают, с ними часто становится скучно. Могу привести пример.

- С конкретной фамилией?

- Могу и с фамилией. Эту историю никто не знает, только ее свидетели, впервые рассказываю публично. Несколько лет назад брала интервью у Максима Галкина, начинающего, одаренного, перспективного молодого человека, которого Михаил Задорнов - учуял талант! - привел на эстраду. По-моему, интересная получилась беседа. Прошло два года - мы встретились снова. Записываем интервью для газеты и телепрограммы «Формула успеха». Приблизительно на пятой минуте я положила микрофон на стол со словами: «Извините, дальше записывать нет смысла».

- А он?!

- А что он? Он же сам в этом участвовал. Ну, для порядка удивился, конечно, мол, в чем дело? Не получается, отвечаю, у нас разговор: мне неинтересно, вам неинтересно, спрашиваю об одном, отвечаете о другом, я меняю тему - вы раздражаетесь. Допьем, говорю, чай и мирно разойдемся.

- Но ты поняла, в чем дело?

- Я-то поняла. И он, если умный человек, тоже понял. Надеюсь, что умный.

- А в чем дело?

- А в том, что за эти годы, проведенные на «вечерних курсах школы жизни» в тусовке Аллы Борисовны, он ничего не приобрел, не накопил. Но ведь хочется быть ярким, хочется выглядеть искрометным. А когда не получается, когда нечего сказать, поневоле впадешь в раздражение… Люди, у которых в разное время мне доводилось брать интервью - Гердт, Смоктуновский, Тарковский или Костолевский, Олег Меньшиков, если о нынешних, - они чему-то учились, много читали, многое в жизни проживали. А тот, кто ничего, кроме закулисья, не проживает, ничего и не накапливает. Зато им очень хочется - казаться. Безумно хочется! Ну, что ж, поехали! Начинается интервью, первый вопрос - и он (или она) уже в тупике. А с чего, с какого, спрашивается, такта у них вольготно польются глубокие раздумья о смысле жизни и тайне бытия, если там, где они должны родиться, пусто? Я сейчас не конкретно о Галкине, я по сути. Не льются, значит. Как тут не взбеситься? На кого? На себя, любимого? Нет, естественно, на журналиста. И тогда какой-нибудь бедолага вроде Киркорова начинает вопить на всех углах, что все журналисты - козлы. Однако потом непременно приходит расплата.

- В каком смысле?

- А в таком, что дар иссякает, даже если он был. Таланту необходима подпитка, это не я придумала.

- Но сейчас, прости, и другая сторона - это я о наших коллегах - тоже особой глубиной интеллекта похвастать не может.

- Увы. Так ведь проблема та же: отсутствие школы, базы, основы. Кому нужны все эти «крутоватые» прилагательные, если в профессиональном багаже нет глагола и существительного? У меня на днях была изумительная история с Яном Арлазоровым. Замечательный, великолепный артист, думаю, самая крупная величина в своем жанре. И вот, беседуем с ним уже минут двадцать - и он вдруг говорит: «Боже, ко мне пришел журналист, который знает, к кому пришел, который не интересуется, что я нынче купил в магазине, которому известно, чем я занимаюсь, с чего начинал! Это так приятно». А как мне было приятно!

- Тридцать лет жизни ты отдала Эстонии, до поры до времени не предполагая, что живешь в эмиграции. Сегодня чувствуешь себя эмигранткой?

- Моя мама дважды в жизни становилась эмигранткой, не выходя из своего дома. Первый раз в Польше, когда в 39-м «освободили» Западную Белоруссию, а второй раз в Эстонии, когда страна обрела независимость. В этом смысле я тоже - жила в той стране, теперь живу в этой. Но разве кто-то отнял у меня Пушкина? И Толстого никто не отнял, и Чехова, и Блока с Есениным. Наконец, на Шекспира вкупе с пожизненно любимым Дюма никто не посягает. У человека нельзя отнять то, с чем он сросся, то, что у него внутри. А что касается внешней стороны вопроса, то комфортнее всего я чувствую себя дома, где большую часть времени провожу на кухне.

- Спустились, наконец, с горних высот на грешную землю. Ты работаешь в газете, в некотором смысле занимаешь руководящую должность. Считаешь себя бизнес-леди?

- Не считаю. Это тоже отдельная история. Где-то в середине 80-х ко мне из Америки приехали в гости бывшие одноклассники. Стали рассказывать, как они там живут, сколько продают, сколько зарабатывают, сколько теряют. И я с ужасом спросила: «Ребята, а у вас там, в Америке, есть люди, которые не торгуют, не продают? Есть такие?» Они задумались: «Есть, наверное. Определенно есть». Но в этом ответе сквозило столько сомнения! Теперь мне порой хочется задать этот же вопрос и здесь. Хотя, с другой стороны, разве я лично не продаю свои тексты? Но про это еще Пушкин писал. Не про мои тексты, как ты понимаешь, а про возможность «рукопись продать»…

ВМЕСТО ЭПИЛОГА

- Что бы ты хотела пережить еще раз в своей жизни?

- Знаешь, ничего… Мой отец - он тоже был журналистом, очень хорошим, гордостью нашей фамилии, а еще отличным шахматистом - так вот, наблюдая некоторые проявления моего характера, он грустно повторял: «Я тебе поражаюсь, ты, как пешка, назад не ходишь». И когда я расстраивалась, принимался утешать: «Ты не переживай, в шахматной партии пешка - главная фигура». Лично я в шахматы не играю и насчет главной фигуры не убеждена. Но что правда, то правда: прошлое меня не волнует, оно вообще мне не интересно. Я его помню - у меня отменная память! - но, как пешка, назад не хожу.