"МЭ Среда" | 17.01.07 | Обратно

Ностальгия по культурному пространству

Йосеф КАЦ

Ратушная площадь Таллинна — один из главных символов города и Эстонии для гостей из других стран. Фото Леонида СМУЛЬСКОГО

Пятнадцать лет и чуть больше месяца назад понятие «Советский Союз» стало достоянием не географии, а истории. Система рухнула, но территория осталась — как остались и люди, жившие на ней тогда и живущие сейчас. Что составляет их повседневную жизнь? — в поисках ответа на этот вопрос журналистка российской «Новой газеты» Виктория ИВЛЕВА путешествует по постсоветскому пространству. Эстония — ее очередная остановка.

— Проектов, в той или иной степени отвечающих на вопрос «Что там теперь?», существует на постсоветском пространстве множество. В чем отличительная черта вашего? — с этих слов завязалась наша беседа с В. Ивлевой

— Меньше всего нам хотелось, чтобы наш проект, названный «СССР. Продукт после распада», напоминал бы «песню акына», который что видит, о том и поет. Мы поступили по-иному: решили проверить, чем та или иная союзная република была в свое время знаменита. Точнее — чем осталась знаменита в нашей нынешней памяти. Проведя опрос достаточного числа москвичей в возрасте от 30 до 70 лет, и составили список неких вещей, понятий, как принято говорить сейчас, брендов. Они и определили маршрут моих путешествий.

— Что из былых брендов Эстонии до сих пор памятно жителям российской столицы?

— Прежде всего — эстонская килька. Здесь, в Эстонии, мне почему-то то и дело говорят про эстонские шпроты, но ничего подобного в России никто не помнит: шпроты для нас всегда были и есть латвийские. Помнят, разумеется, ликер «Вана Таллинн», киностудию «Таллиннфильм». Кто-то вспомнил писателя Энна Ветемаа, вспоминали таллиннские страницы в жизни Сергея Довлатова — мы решили, что последнее все же имеет большее отношение к российской культуре, чем к эстонской. Как бывший житель Ленинграда я, например, навсегда запомнила эстонские продукты: слова piim и hapukoor знаю до сих пор. Москвичам, они, увы, не известны…

— Статей, книг, передач, в той или иной степени обращающихся к советской повседневности или же каким-либо знаковым явлениям ее последние лет пять стало появляться все больше: в первую очередь в России, но отчасти и у нас в Эстонии. Можно ли, на ваш взгляд, говорить о росте ностальгии по временам недавнего прошлого?

— Прежде всего надо точно определить: рост ностальгии происходит где? Россия отличается от прочих бывших республик Союза тем, что сама по себе она тосковать не может. По поводу других стран могу сказать: тоска ощущается. Тоска не по политической системе – ее испытывают только немногочисленные группки убежденных коммунистов и пожилые, повсюду оказавшиеся в очень тяжелом положении. Но люди среднего возраста признаются: они тоскуют по единому пространству, по временам, когда за тридцать с небольшим рублей можно было купить авиабилет из Баку, Еревана, Душанбе, Алма-Аты, прилететь в Москву, покуражиться, погулять и вернуться домой. Конечно, это не возбраняется и сейчас, но препоны с загранпаспортами, стоимостью билетов заставляют людей вспоминать прошлое с теплым чувством.

Опять же отмечу: я говорю о СНГ — Эстония стала первой среди стран Прибалтики, или, как принято теперь говорить, государств Балтии, которые я посетила. Но складывается ощущение, что здесь этой тоски меньше — потому что желание «выбраться из коммунизма и бежать, куда глаза глядят», подспудно присутствовало здесь всегда. Само воспоминание о стране вызывает потому, скорее всего, ужас. Хотя, конечно, есть и исключения — я беседовала с человеком из бывшего колхоза имени Кирова, и он рассказывал об их последнем проекте — строительстве коптильного завода не далее как в уссурийской тайге. В последние месяцы СССР он летал на Дальний Восток чуть ли не каждый месяц, и ему безумно жаль, что проект этот не осуществился.

— Однако у большей части эстонского общества воспоминания о всесоюзных стройках вызывают, в лучшем случае, иронию…

— Я могу понять тот страх, который был здесь всегда, — страх раствориться в огромной стране, присущий всякому народу, который большую часть своей истории был завоеван. Но я могу понять и добрую память людей моего поколения — тех, кто часто ездил в советские времена из Эстонии в Питер: они тоскуют не по России, а по Питеру. Для молодых людей, насколько я понимаю, Россия — это не более чем страна, такая же, как и прочие страны мира. Впрочем, это присуще не только Эстонии, но и всем бывшим республикам Союза.

Порвать то, что складывалось в течение двухсот, трехсот лет, в одночасье, разумеется, невозможно. Тем более, далеко не все, сделанное Российской империей в своих провинциях, было так уж и плохо. Подчеркну — речь идет сейчас не о Балтии: здесь играет роль тяжелое наследие ХХ века. Но мне в свое время выпало много попутешествовать по Африке, бывшей, как известно, колониальным владением. Сравнивая то, что можно увидеть в ставших независимыми африканских государствах, понимаешь, что российская колонизация была, что ли, гуманнее — по крайней мере, не была рассчитана только на себя. Возьмите, например, выстроенную в советские времена в Таджикистане и выбраную нами в качестве бренда этой республики Нурекскую ГЭС — без нее, без вырабатываемой ею электроэнергии, независимое ныне государство погрузилось бы в буквальном смысле во тьму и каменный век.

— Полтора десятка лет назад республики некогда «единого и могучего» разбежались в разные стороны — кто на Восток, кто на Запад, кто ближе, кто дальше от прежнего центра-ядра. Можно ли надяться, что рано или поздно может начаться процесс сближения — не столько даже политического, а культурного, например?

— Знаете, что любопытно: приезжая в любую из бывших союзных республик, начиная беседовать с интеллигентными людьми, рано или поздно слышишь, что им очень не хватает России. Люди с удовольствием сходили бы на фестиваль российского театра или кино — это ведь только сюда, на балтийские берега подобные мероприятия привозятся, потому что близко, да и на пути в Западную Европу можно в Таллинн заскочить. Но возьмите то же Закавказье или Среднюю Азию. Туда вообще не ездит никто и никогда — за исключением разве что дешевой «попсы». Конечно, и у нее есть своя «целевая аудитория», но лично у меня это вызывает чувство досады: России есть что показать значительно более высокого качества.

Можно отметить, что, по крайней мере, в тех странах, где я побывала, удалось сохранить язык, понятный всем в равной степени, — за исключением Таллинна, единственной столицей, где мне пришлось один-единственный раз перейти на английский, оказался Баку: встретившийся мне на улице юноша оказался жителем Канады едва ли не с детства. Такое языковое единство не может не радовать — хотя одновременно, применительно, например, к Белоруссии, вызывает некоторое сожаление: там русский почти вытеснил белорусский из повседневной жизни даже на селе, а уж говорить в Минске на белорусском — и вовсе отдает некой фрондой…

Но главное, пожалуй, даже не в этом. Давно, в еще советские времена, всегда завидовала иностранцам: приезжающие, допустим, из Хельсинки, приятели рассказывали, что сами они живут в Финляндии, но им ничего не стоит поехать во Францию и остановиться у друзей. Или там в Англию. И я думала — «Как здорово: столько друзей в самых разных странах!». Теперь, во время своих поездок по бывшему Союзу, я вдруг осознала: в каждой республике у меня есть друзья — бывшие сослуживцы, родственники, знакомые тех и других и так далее. И тогдя я почувствовала — СССР нет уже полтора десятка лет, но между нами, между людьми и странами, есть ниточки, которые еще не порвались. Наше поколение сохранило эту связь. Хотелось бы, чтобы ее сохранило и поколение наших детей.