"Молодежь Эстонии" | 04.06.07 | Обратно

Другая история

Игорь КАЛАКАУСКАС

Фото автора

Меня все время не покидает ощущение, что апрель 2007 года провел незримую, но вполне осязаемую границу. Она прошла через душу и разделила жизнь на «до» и после». Казалось бы, сколько об этом можно говорить? Выяснилось, что разговор, по сути, еще и не начинался…

Хилье Сарапуу 16 апреля исполнилось 86 лет. Я знаю ее, сколько себя помню, ведь она жила со мной на одной лестничной площадке в одном тесном, но таком уютном мустамяэском доме. В те далекие годы о своем прошлом она никогда не вспоминала, а я не расспрашивал. Потом жизнь развела нас по разным уголкам нашего города и спустя пятнадцать лет мы вновь встретились: я пригласил Хилью Яновну на свой урок истории к одиннадцатиклассникам. О том, что жизнь Хильи была очень непростой, я знал и до этого, но что ей пришлось пережить, сам узнал на уроке, гостем которого она оказалась. Все 45 минут в классе стояла почти мертвая тишина, и даже звонок с урока не заставил никого подняться с места…

Признаться, я тоже боялся даже пошевелиться. Смотрел на человека, которого знал, казалось, давным-давно и открывал для себя что-то новое: страшное, но очень важное. Ее жизнь вместила в себя всю трагическую историю Эстонии, с ее внезапными политическими поворотами, изломами судеб и верой в светлое будущее. Все величие этой женщины в том, что испытания, выпавшие на ее долю, не только не сломили ее, а наоборот, заставили быть еще оптимистичнее. В это трудно поверить, но это так.

В 1940 г. Хилья Сарапуу, едва окончив педагогическое училище, пришла работать в одну из таллиннских школ по специальности – учителем. В это трудно поверить, но среди первых учеников молоденькой учительницы был и сын священника, будущий российский патриарх Алексей Ридигер (ныне Алексий II) – его она учила эстонскому языку. Как раз накануне нового учебного года она, по ее собственному признанию, потеряла страну, в которой жила. Тогда она еще не знала, что это будет далеко не последняя потеря. А пока надо было начинать учить детей. Как вспоминает сама Хилья, каждую неделю детей в классах становилось все меньше. Причины этих исчезновений ни для кого не являлись секретом, но об этом не принято было говорить вслух: страх стал охватывать почти каждого. Учителей стали обязывать дежурить по ночам в школе. Из ее окон им часто приходилось наблюдать, как ранним утром к подъездам близлежащих домов подъезжали автомобили, из которых выходили солдаты и люди в штатском. Как правило, обратно возвращались с кем-то из жильцов дома. Как страшный сон Хилья вспоминает, как в июне 1941 года на железнодорожной станции в Пяэскюла, по соседству с которой она жила, несколько дней стоял грузовой состав, из-за глухих дверей которого раздавались женские стоны, детский плач и песни в исполнении мужчин. Этот поезд вскоре отправился на восток, из узких окон вагонов в последнем отчаянии отправляющиеся в неизвестность пленники выбрасывали записки своим родным. Их и подбирали те, кому посчастливилось не быть отправленными первыми эшелонами, а затем разносили по адресам, указанным на жалких клочках бумаги…

После немецкой оккупации, которую она пережила в Таллинне, мирная жизнь все не наступала. Настал 1949 год: пришли, наконец, и за ней. До последней минуты она надеялась, что следователь, ведший дело ее мужа (он имел несчастье быть простым эстонским офицером), допросит и отпустит. Надев легкое пальто, положив в карман рубль на обратную дорогу, она вернулась в родной город только через десять лет. Лагерь, куда определили Хилью, находился в далекой Мордовии. Ее «вина» определялась по ходу следствия, обрастая и осложняясь после каждого допроса. Была замужем за офицером? Нелояльна к советской власти! Знаешь языки? Значит, шпионка! Один не слишком грамотный следователь не нашел ничего странного в заявлении молодой и дерзкой эстонки, что она якобы была знакома с Матой Хари. Откуда ему было знать, что отважная «королева шпионажа» была расстреляна за четыре года до рождения Хильи? Собственно, и само имя для него было просто статистикой. Это многие годы спустя, после реабилитации, на пути Хильи оказались более образованные служители государства, которые не стеснялись посмеиваться над записью в деле Сарапуу о знакомстве с Матой Хари, хотя самой досрочно освобожденной тогда было не до смеха.

Вернувшись из лагеря, обманув высочайшую комиссию и добившись разрешения на проживание в Таллинне (обман заключался в том, что никакая комиссия не разрешила бы поселиться бывшей политзаключенной в столице Советской Эстонии, но и здесь находчивая Хилья нашла выход: в графе «В каком городе хотели бы жить?» она написала: «в Нымме» - и получила заветную разрешительную резолюцию), она должна была вновь все начинать сначала. Тяжело было смириться со смертью матери и младшего сына (во время ареста матери ему едва исполнился год), надо было искать старшего сына, определенного в один из детских домов бескрайних советских просторов – Хилья видела его в последний раз четырехлетним. Рассказ о встрече с сыном звучал на фоне звенящей тишины в классе: таллиннский вокзал, поезд, попытка узнать во всех подростках своего сына и два встречных вопроса: «Ilmar?» - «Ema?»

Испытав годы издевательств в лагере, вроде бы реабилитированная Хилья почти постоянно должна была добиваться и унижаться снова. Работу нельзя получить без прописки, прописку – без работы. Но все сложилось в общем-то удачно: нашлась и работа (Хилья вновь стала преподавать математику), встретился Карл, который стал ей верным и понимающим мужем – жизнь стала налаживаться. «Поющая революция» дала надежду на возвращение в родительский дом, который у нее отняли. Дом вернули, но средств на его поддержание в порядке у пожилой супружеской пары не слишком много. Льгота на получение бесплатного лекарства тоже способна вогнать в особый трепет: как призналась сама Хилья Яновна, она всякий раз идет со своим рецептом в надежде, что именно это выписанное ей лекарство находится в заветном списке разрешенных на льготу и радуется, если это так и оказывается. Но, несмотря на солидный возраст и все пережитое, она не ропщет и ни на кого не держит зла.

Перед самым началом выступления перед школьниками Хилья спросила меня, на каком языке ей следовало бы обратиться? Мы решили, что на русском. Но язык, на котором она говорила, я назвал бы языком души и сердца. Не позволив себе никаких упреков или бестактности, эта сильная женщина вызывала к себе глубочайшее уважение. Она вспомнила фамилии всех директоров русских школ, которых арестовали накануне войны. «Как ей удалось сохранить любовь к людям и жизни с этой памятью?» - задалась вопросом одна из моих учениц. По ее признанию, такие беседы могут дать намного больше, чем сухие тексты учебников. Наверное, я выскажу в чем-то крамольную мысль, но наверняка найдутся и те, кто смог бы рассказать учащимся эстоноязычных школ о том, как они оказались в Эстонии и сколько доброго они для нее сделали. Историю делают люди, и представлять одних как воплощение христианских заветов, а других как служителей сатаны – это значит, доводить все до примитивного восприятия: «свои-чужие». Смириться со своим прошлым может только великий народ, великая нация. Нам еще предстоит доказать, что мы на это способны.