"Молодежь Эстонии" | 21.06.07 | Обратно

Эне Эргма: «Наш работодатель — народ»

Фото Сергея ТРОФИМОВА

На прошлой неделе Рийгикогу закончил свои заседания, которые вновь возобновятся только 10 сентября. Об итогах весенней сессии парламента (и не только) корреспондент «МЭ» Александр ШЕГЕДИН попросил рассказать спикера парламента Эне ЭРГМА, избранную на свой пост депутатами уже второй раз подряд.

— Г-жа Эргма, как вы оцениваете итоги работы весенней сессии парламента, которая продолжалась со 2 апреля до парламентских каникул?

— Каких каникул? Я представитель точных наук и всегда страдаю от того, что журналисты не очень точны. Я вот разговариваю с вами не на отдыхе — это моя работа. Закончилась работа в «большом зале», но это не значит, что члены парламента отдыхают. Мы работаем.

— Тем не менее установлен антирекорд: начиная с 1992 года ни один из составов Рийгикогу не принимал так мало законодательных актов. Принято всего 15 законов и 18 постановлений. Каковы причины такой малой активности?

— В работе у нас сейчас 49 законопроектов. В предыдущем составе, когда я впервые была избрана спикером, было 43 или 45 актов. Разница не такая уж большая. Кстати, самый первый наш закон касался пенсий. И этим составом впервые были приняты также поправки в Основной закон, обеспечивающие поддержку эстонского языка. Их приняли в двух созывах подряд, а это всегда очень трудно. Альтернативой могли быть или референдум, или голосование четырех пятых депутатов – а такого консенсуса достичь тоже затруднительно.

— Когда вы создаете правовую систему, то всегда работаете более интенсивно. В 2003 году, когда был предыдущий, десятый созыв, нужно было принимать огромное количество законодательных актов, чтобы гармонизировать наше законодательство с европейским перед вступлением в Евросоюз.

— После выборов примерно месяц еще идет рассмотрение жалоб на результаты выборов. Три ступени судебного разбирательства — вплоть до Госсуда, и никто помешать этому не может. В этом году у нас к тому же было еще маленькое недоразумение с людьми, которые уже были в Европарламенте и баллотировались на выборах в Рийгикогу. Но одновременно они не могли быть и там, и тут. А в нашем законодательстве не было предусмотрено такой возможности, что избранный откажется до клятвы депутата от своего места. Это еще дней на десять оттяжка. Когда у нас нет полного состава, мы не можем распределить людей по постоянным комиссиям. Так что причин было предостаточно.

— Вы приняли и Закон о статусе народного депутата, где ему предусмотрен помощник. Теперь будущим депутатам будет работать легче?

— Мне несколько человек помогают делать черновую работу. Но у рядового члена Рийгикогу такой возможности нет. Помнится, я говорила с нашим президентом, и он, побывав депутатом Европарламента, где эта возможность есть, рекомендовал нам тоже так сделать. Депутату нужно ведь на письма отвечать, много технических деталей в работе, например, организация встреч с избирателями. Это работа, которая требует времени. Особенно для тех, кто не в Таллинне баллотировался, и должен устраивать встречи со своими избирателями, например, в Выру.

Помощники депутатов — достаточно общепринятое в Европе явление. Но мы это сделали не для себя, а для следующего созыва.

Каждая комиссия Рийгикогу имеет всего два-три советника, а вот в министерствах большой штат специалистов, которые представляют правительственные законопроекты. У них больше возможностей работать, они знают детали значительно лучше. Поэтому, в частности, обычно две трети законопроектов — правительственные. Парламент ведь больше работает как проверяющий и завершающий обсуждение орган. Иногда бывают очень сложные законопроекты. Например, Закон о трудовом договоре, где изначально присутствует конфликт интересов разных групп общества.

— Возвращаясь к Закону о статусе депутата… Он ведь вызвал очень неоднозначную оценку в обществе. Какую личную позицию вы занимали по поводу компенсаций представительских расходов депутатов?

— Я серьезно к этому закону отношусь. И жалко, что деньги закрыли от общественности все остальное, что было в законопроекте. Я сама не готовила его, но еще в прошлом созыве мы говорили о том, что такой закон нужен, чтобы прояснить вопрос: кто же такой член парламента? Я думаю, что для многих это до сих пор непонятно. Например, кто работодатель парламента? Часто думают, что спикер.

— Вообще-то многие думают, что вы, грубо говоря, сами себе назначаете зарплату.

— Нет, мы не назначаем себе зарплату. Наш работодатель — это народ. Мы — не коммерческое предприятие, где директор оценивает нашу работу. Наша работа оценивается людьми, которые за нас голосуют. И я вижу, что некоторые депутаты, которыми как бы возмущались в прошлом созыве, были вновь переизбраны. Так что это вопрос достаточно сложный.

Компенсации по чекам в трех предыдущих созывах — седьмом, восьмом и девятом — не было. Она появилась только в десятом. Такой системы не существует и в Финляндии. Людям нужно доверять. Нужно понимать, что у них с работой связаны расходы. Если вы в комиссии по иностранным делам, то какие у вас будут расходы, предположим, на мобильную связь?

Я сильно разозлилась, когда в прессе начали издеваться над человеком, который имел большой счет за мобильный телефон. Каждому человеку, у которого зарплата меньше, это кажется плохим. Зачем разжигать ненависть? Лично я, например, не использовала эти 30 процентов. Но, в принципе, депутатам нужно как-то компенсировать расходы на транспорт и связь, визитки и т. д.

А то, как в эстонском парламенте 16 лет была дискриминация женщин? То есть если женщина-депутат рожала, то вынуждена была ходить на заседания с ребенком. Это был в свое время для меня шок, а прессу почему-то не удивляло. Сейчас этим законом такая ненормальная ситуация исправлена.

— Тогда у меня как представителя прессы возникает вопрос: каждый человек по Конституции имеет право на отпуск. А у депутатов теперь его нет?

— Не имеют прямого права, да. Летом происходит много мероприятий, куда ездят депутаты. Нужно ехать, и мы, что, должны заставлять их, как требовало законодательство, прервать отпуск? У меня, например, этим летом запланированы поездки в Упсалу на встречу спикеров Балтийских и Северных стран и в Зальцбург — на встречу женщин-спикеров Евросоюза. Раньше мне нужно было бы прерывать отпуск, иначе отправляться в командировку нельзя.

У нас не такое уж простое положение. Мы люди известные. Я, положим, в отпуске в Пярну. Ко мне подходят люди и просят выслушать — и я автоматически на работе оказываюсь. Политик не может отказать в такой ситуации. Вот когда я была профессором университета, то очень хорошо отдыхала. Сейчас мы сделали более гибкую систему отпусков, и мне это нравится.

— У нас часто подчеркивается, что в Эстонии — парламентская демократия. Вы являетесь в госиерархии вторым человеком после президента. Тем не менее в связи с апрельскими событиями у многих сложилось впечатление, что Рийгикогу был в полном оцепенении, а различные действия и заявления делали только министры правительства и президент.

— А что должен был делать парламент? Выйти на улицу? Выполнять работу исполнительной власти? Но пять из шести фракций Рийгикогу оценили работу правительства положительно. Дело парламента — не делать бессмысленных заявлений. Моя точка зрения: парламент должен взять эти события под свой контроль, но не тогда, когда это происходит, а потом. И берет. У нас произошло уже совместное заседание комиссий по праву и по обороне с участием министров. Мы хотели узнать, надо ли изменять законодательную базу. Министры ответили: у нас продолжается анализ. Если делать что-то на основе эмоций, то тем самым вы вносите еще больший беспорядок.

— Вы предложили депутатам успокоиться и вернуться к этому вопросу осенью?

— Да, и считаю, что это правильное предложение. Такие события были впервые в Эстонии. И чтобы понять, что было сделано правильно или неправильно, нужно время. Мы хотим осенью серьезно обсудить, почему дети, которые никогда не знали, что такое Советский Союз, выходят на улицы и кричат: «Советский Союз форевер!». Это мне уже напоминает неонацистов.

— То есть ответа у вас сейчас нет… Я вспомнил ваше интервью на «Викеррадио», где вы говорили о третьем поколении иммигрантов, которые хотят обратно в систему, при которой они не жили. Вы уверены, что эта молодежь хочет в ту систему? Может быть, речь шла просто о дорогих людям символах?

— Во всяком случае, у них сильно запудрены мозги. А у символов есть очень большая сила. И памятник в Лихула тоже ведь был символом.

— И правительство опять наступило на те же грабли и в Лихула, и на Тынисмяги: убрало символ под покровом ночи?

— Правительство приглашало Россию участвовать в этом деле о Бронзовом солдате. Почему-то российское посольство не хотело. Давайте честно: вы помните, чтобы в 2003 году 9 мая на Тынисмяги были какие-то красные флаги или портреты Сталина? Там тогда были пожилые люди, пришедшие вспомнить былое. Изменилось все в прошлом году, когда все это появилось: и флаги, и портреты. Это место превратили в место митингов, место противостояния эстонцев и русских, которого лично я не хотела и не хочу. Я часто смотрю российское телевидение. И что было первой новостью в день смерти Ельцина? Нет, не Ельцин, а Бронзовый солдат. А ведь Ельцин принес в Россию свободу прессы.

— Очень нашумело ваше заявление о массированных кибератаках, которые проводились якобы со стороны России. Не только из-за вашего поста, но из-за того, что вы представитель точных наук и знакомы с этой сферой человеческой деятельности. Вы остаетесь при своем мнении?

— Когда у меня 2 мая перестал из-за спама работать мобильный телефон, все пришедшие в огромном количестве е-мейлы были с расширением «ru». Это действительно была атака, и очень сильная. Я могу показать вам график — вот здесь видно (показывает график — А.Ш.).

— Но говорят, что это был народный взрыв возмущения, а умеющих профессионально обращаться с компьютером в России предостаточно.

— Народный взрыв возмущения не начинается так, как на этом графике. Посмотрите, какой сразу пик в течение одного дня — от 12 до 24 часов. Это была организованная акция и урок для всех стран, которые строят свою инфраструктуру на инфотехнологиях и через Интернет. Это серьезная угроза, я сравниваю ее со взрывом атомной бомбы.

— Премьер-министр Ансип теперь везде ходит с телохранителями, вы отказались от дополнительной охраны. Одни члены правительства говорят, что в апреле все было под контролем, другие, как министр юстиции Рейн Ланг, — что была попытка государственного переворота. Каково ваше мнение по этому моменту?

— Нет, господин Ансип все время ходил с телохранителями. По закону ему и президенту это положено. У меня тоже есть телохранители, но в более мягкой форме — только когда они нужны. Во время этих событий я была очень рада, что они были рядом. Потому что в такой ситуации всегда есть люди с нестабильной нервной системой.

А мнение господина Ланга — это его личное мнение. У нас свободная страна, и это не официальное мнение правительства. Иначе, как мы тогда должны относиться к заявлению господина Жириновского, который обещал пустить на нас радиоактивные тучи. Никто же не считает, что это официальная позиция России.

— Кстати, о Госдуме России. У вас есть какие-то каналы, хотя бы просто для обмена информацией, с вашими российского коллегами?

— В конце апреля мы говорили со спикером Грызловым. Я объясняла, что Бронзового солдата не распиливали на куски, что он целый и его перевезут на кладбище. Еще когда была президентская гонка, в которой я участвовала, я говорила, что это красивый памятник и мне будет жалко, если он будет разрушен. Но его место на кладбище, а не в центре города, среди потока машин. И мне кажется, там он смотрится значительно лучше.

Я бы с удовольствием тогда поехала в Москву. На уровне парламента в такой ситуации лучше вести переговоры, потому что депутаты более свободны в поведении, чем дипломаты или правительство. Думала, что Грызлов сам сюда приедет. Но приехала делегация во главе с Ковалевым, которая обещала сместить правительство Эстонии. Сразу возникли параллели с 1940 годом, когда сюда приезжал Жданов. Может, у Ланга, по аналогии, и создалось впечатление о попытке государственного переворота.

— Осенью в Рийгикогу вы будете обсуждать и интеграцию в Эстонии?

— Да, и интеграцию, и внешнюю политику. Но я уверена, что если человек сам хочет быть частью общества, то никаких специальных программ не надо. Я долго жила в России, зная, что я эстонка. И привила там многим любовь к нашей стране. Но я уважала те порядки, которые были в России, и не требовала особого отношения.

Если научишься хотя бы элементарно говорить на языке страны, то к тебе отношение абсолютно другое. Я это почувствовала, еще когда работала в Польше. Выучила польский на элементарном уровне, на основе русского, но отношение ко мне сразу изменилось в лучшую сторону.

— Во главе Министерства образования сейчас Тынис Лукас. С моей точки зрения, достаточно радикальный человек, который считает, что человек в Эстонии обязан любить больше Таммсааре, а не Достоевского, и хочет быстро перевести на эстонский язык предметное обучение в русских школах. Что вы как человек из академической среды можете предположить относительно качества такого образования?

— Быстро?! 16 лет уже прошло. Многие русские хотели бы сами, чтобы побыстрее. В Силламяэ, помнится, ко мне подошли и спросили: когда, наконец, наши дети будут учиться на эстонском языке?

— Я имел в виду прежде всего точные науки. Не скажется ли этот переход на уровне обучения? В МГУ, где вы тоже учились, за год на подготовительном отделении обучали иностранных студентов русскому языку вполне прилично. А у нас какая-то абсурдная ситуация: не можем наладить нормальный курс эстонского языка, а уже хотим преподавать на нем предметы.

— Это зависит от учителей. Математика — это цифры. Это универсальные знаки. Если есть хорошие мозги у ученика и хорошие учителя, то все будет нормально. Но вопрос об учителях, конечно, стоит.

А это черная дыра — обучение языку в Ида-Вирумаа. Средства выделяются большие, а результаты очень маленькие. Но это понятно. Когда практики нет, разговора нет, язык теряется. У меня знакомые эстонцы в обсерватории Тыравере, которые раньше работали со специалистами из России, уже потеряли русский язык.

— Спасибо за беседу.