"МЭ" Суббота" | 10.03.07 | Обратно

Эльмо Нюганен: танкист, который не стрелял

Елена СКУЛЬСКАЯ

Фото Николая ШАРУБИНА

Эльмо Нюганен - прославленный эстонский актер и режиссер, руководит уникальным Городским театром. Средневековое здание театра с загадочными переходами, с «залом Неба» и «залом Ада», с оркестровой ямой двора, где проходят летние спектакли, и артисты выглядывают тогда из окон старинных домов или скачут на конях по крепостной стене; здание - часть Старого города, предназначенная для самых современных представлений: от «Преступления и наказания» до «Гамлета»; для встреч с Чеховым и Таммсааре, Дюма и Пиранделло…

- Эльмо, и ваш театр, и вы сами неотделимы от долгой-долгой истории с ее удивительными рифмами и повторами, которые, в конце концов, учат мудрости или даруют озарения. Давайте начнем наш разговор издалека.

- Мой дед был финном. Села, где он родился, больше нет, оно располагалось на границе с Советским Союзом. В 1939 году, во время той войны, которую финны называют Зимней, а русские Финской, дед был призван в финскую армию и участвовал в боях. По мирному договору часть Финляндии отошла к Советскому Союзу, передвинулась граница, и дед с семьей оказался в Советском Союзе. Через полгода его призвали в Красную Армию, и он снова пошел воевать. Финское имя Мати сменилось русским - Матвей. Дед был трактористом, а потому в Красной Армии его посадили в танк. По счастью, в танке он был механиком, а значит, ему не пришлось решать - стрелять или не стрелять по своим. Он не стрелял.

- Шла Вторая мировая война. Дед продолжал воевать?

- Да, он остался танкистом и дошел с Красной Армией до Берлина. Теперь, если бы мы писали сценарий, возникла бы надпись: «А в это время…» А в это время моя бабушка Анна ждала с семью детьми возвращения деда в родном местечке, которое стало частью Ленинградской области. Когда в село вошли немцы, то всех женщин, чьи мужья воевали, отправили в концентрационные лагеря. И несколько лет бабушка с детьми провела за колючей проволокой - сначала в лагере Клоога, а потом в лагере Эреда, что между Йыхви и Кохтла-Ярве. Их уже перевели в смертный барак, где ждали последнего часа совершенно обессиленные и измученные болезнями заключенные, но один из охранников, эстонец, пожалел несчастную женщину с семерыми детьми. Иногда подкармливал, иногда выпускал из барака, и мой отец (самый слабый из детей, у него был туберкулез) и его сестренка выползали за колючую проволоку и на соседних огородах искали несобранные овощи, - больше всего везло с морковью. Бабушка тушила овощи, и все выжили, но только спустя десятилетия я узнал, почему отец даже видеть не мог вареную морковь. Сам он об этом не рассказывал, мне рассказала мама, когда мне было уже лет тридцать.

- По сценарию тут должен быть какой-то слом сюжета…

- Так и есть: Финляндия ведь воевала на стороне Германии, а потому Гитлер, узнав, что в Эстонии, в концлагерях, содержится много финнов, издал приказ всех их собрать и отправить этапом на родину. Так бабушка спаслась. Вся семья вернулась в Финляндию, и отец третий раз пошел в первый класс. Начинал он учиться в финской школе, потом опять начинал в русской, и вот опять пошел в финскую. Его отец в это время шел и шел к Берлину.

Наступил 1945 год. Закончилась война. И Сталин потребовал, чтобы Финляндия вернула всех тех людей, которые к началу войны находились на территории Советского Союза. Финляндия проявила политкорректность, упорствовать не стала и выдала своих, что до сих пор лежит пятном на ее совести. Всех выслали в Советский Союз, и бабушку с детьми. Слава Богу, не отправили в лагеря. Работы не было, приюта не было, местечко в Ленинградской области было стерто с лица земли. Шли из города в город, из района в район - в Кохтла-Ярве, в Пярну, в Вильянди, в те места, где жили финны такой же судьбы. Спрашивали, не слышал ли кто о деде.

- А в это время…

- А в это время дед дошел до Берлина и вернулся. Потом он прошел пешком тот же путь, что и бабушка. И Ленинградскую область, и Пярну, и Вильянди. И везде спрашивал о своих  жене и детях, и никто ничего не знал. К 1947 году бабушка поняла, что деда уже нет в живых, она осела в Кохтла-Ярве, нашла работу и стала потихоньку обустраивать быт. Непонятно, почему, но она поселилась точно на месте концлагеря, где ей довелось сидеть. Она тогда об этом не знала: когда везли в лагеря, то не сообщали же заключенным, где они находятся. И у города Кохтла-Ярве не было тогда названия, его называли Новым городом, кстати, в начале пятидесятых его чуть не назвали Сталином, но затем он все-таки стал Кохтла-Ярве. (Отец уже взрослым прочитал, что во время войны город называли Новым, и там был концлагерь, и понял, где они все поселились.) И вот дед дошел до Кохтла-Ярве, порасспрашивал, ничего не нашел и остановился у песочницы.

- Не живут ли здесь поблизости финны? - спросил он у детей.

- Нет, не живут! - отвечали дети.

Он постоял, подумал, и вдруг говорит:

- А Нюганенов вы не знаете?

И тогда одна девочка вылезла из песочницы и сказала:

- Пойдем, я тебя провожу, мама дома.

Бабушка, увидев деда, на радостях чуть не упала с лестницы. А девочка, державшая его за руку, была его младшей дочерью, о которой он ничего не знал, она родилась после его ухода на фронт. Вот так они опять встретились и поняли, что их любовь в полной сохранности, что ничто оказалось над ней не властно, и уже не расставались до конца дней.

Смиренное кладбище

- Так прошло детство вашего отца. А материнская линия столь же драматична?

- Если не сказать больше! Вторая моя бабушка, родом из Южной Эстонии, умерла, рожая мою маму. Новорожденную девочку и ее старшую сестру, мою тетю, взяли к себе дальние родственники. Мама думала, что отца у нее тоже нет, но однажды кто-то из деревенских сказал семилетней девочке:

- Разве ты не знаешь, кем тебе приходится наш дурачок, который ночует на кладбище, на могиле твоей матери?

Мой дед Альфред так любил свою жену, мою бабушку Эльфриду, что не пережил ее смерти, сошел с ума и жил на ее могиле.

В конце войны старшая сестра уговорила младшую сбежать от родственников и уехать в город. План был опасный: девочки договорились встретиться ночью в лесу (где в это время уже скрывались «лесные братья»), выйдя из дома порознь, чтобы не вызвать подозрений. Так все и сделали...

Любопытная вставная новелла: я долго ничего не знал о мамином детстве. Я вырос, стал актером. Играл в Вильяндиском театре «Угала». У меня была роль, которую я очень любил, - роль мальчика, потерявшего родителей. Отец мальчика, узнав о смерти горячо любимой жены, покончил с собой. Мальчик эту историю рассказывает своему товарищу на кладбище. Говорят, играл я неплохо, даже премии всякие получил за роль, и однажды мама приехала из Таллинна посмотреть на меня. Мама очень скромный человек, стесняется даже подойти к сцене с цветами, говорит, актеры душу выворачивают, а я тут с какими-то цветочками... Но в тот раз она повела себя совсем уж странно: она даже спасибо не сказала, не попрощалась, сразу после спектакля уехала домой. Прошло время. Где-то лет через пять я узнал, как прошло мамино детство, и сложил части мозаики. Мама увидела на сцене историю своей семьи…

- Но вернемся к маленьким девочкам, сбежавшим в город…

- Они сбегали еще не один раз, наконец, оказались в Таллинне. Сейчас у меня самого три дочери - Сара четырнадцати, Мария Нэтти девяти и Соня трех лет. И вот я иногда представляю, что это мои дети скитаются, сбегают, ездят в одиночку, ждут кого-то в лесу или на перроне… Страшно. Сразу после войны мама приехала в Таллинн, сестры на вокзале не было, а в 1946-1947 годах ходили слухи, что бездомных детей могут схватить и сдать на мясокомбинат - на колбасу. И когда к маме подошел наш родственник или знакомый, она закричала: «Не трогайте меня, у меня есть и папа и мама, они не умерли!!!»

А потом у девочек появилась приемная семья, их удочерили. Мой приемный дед - Ваня, Иван Чувилев, офицер Красной Армии родом он был из города Горького, дошел с боями до Берлина, вернулся, осел в Кохтла-Ярве и женился на дальней родственнице моей матери. У них своих детей не было, а люди они были добрые, вот и воспитали девочек как своих. Иван был вторым мужем бабушки Амалии. Первым - офицер эстонской армии, мобилизованный немцами… Видно, она считала, что муж должен быть офицером, и все тут…

И еще одна удивительная вещь - знак судьбы. Нынешним летом мы были с семьей в Ахтме, в том месте, где жили Чувилевы с моей мамой, и я узнал, что, оказывается, дом моего второго деда, Нюганена, стоял метрах в пятидесяти. И значит, папа впервые мог увидеть маму еще в детстве. Я стал расспрашивать маму, папы уже не было в живых. И мама рассказала, что сама она этих Нюганенов не помнила, но отец уверял, что, поселившись в тех местах, он сразу заприметил девочку в красной кофточке, синей юбочке и с задранным носом…

- Родителей, как принято в вашем роду, тоже связала безумная любовь?

- Не знаю, но мне кажется, они были счастливы. Когда между ними все было решено, мама привела знакомить моего отца, Александра, к бабушке Амалии.

- Сенни, - воскликнула та, - неужели этот низкорослый молодой человек - твой избранник?!

Отец и вправду был невысокого роста, но мама сочла, что это не самое главное.

Мальчик, играющий в куклы

- Как прошло ваше детство?

- В детстве я очень часто играл один. Сестра моложе меня на двенадцать лет, и мы с ней никогда не ссорились, но и не играли, конечно, вместе. От одиночества, возможно, и разыгралось воображение, приведшее меня в конце концов в театр. Один мой родственник сказал мне этим летом, что я все время в детстве играл в куклы. «Я тебя звал к машинкам, пистолетам, но ты был занят куклами». Мама подтвердила…

- То есть с самого детства вас интересовали марионетки…

- Сам не помню, но окружающие настаивают. В школе был обычным ребенком. Занимался спортом, плохо учился, хотя и побеждал даже на математических олимпиадах, поскольку голова-то была на плечах, но многое отвлекало от учебы, влюблялся, ходил в драмкружок. В конце школы родители переехали в Таллинн.

Сразу после школы я… женился. Безумная любовь. Я подавил в себе желание идти в театральный и пошел учиться на портного. В 1982 году училище окончил с отличием: портной мужских и детских изделий пятой категории. И вот уже я еду в трамвае в дальний район города и представляю себе свое будущее: одну неделю я буду работать в первую смену - с пяти тридцати утра до половины третьего, вторую - с трех до половины двенадцатого. Нет, это показалось совершенно невыносимым. И я оказался на первом курсе педагогического, на отделении режиссеров народных театров.

После первого курса, когда мы с друзьями стали мечтать о поступлении где-нибудь в Москве на режиссуру, вышел указ Горбачева о том, что студенты после первого курса должны отслужить в армии…

- Не сомневаюсь, что вы попали в танковые войска.

- Именно! Я начинал служить под Минском, в городе Борисове, где была самая крупная учебка танковой дивизии, думаю, она и сейчас стоит на месте. Но прослужил я там всего две недели. Потом за мной пришли:

- НюганЯн здесь?

Я сразу догадался, что речь обо мне. За годы службы я не раз бывал и НюганЯНОМ и НюганенОВЫМ. Меня повели на песенный конкурс. А надо сказать, что я был научен - как только попадешь в армию, говорили мне, сразу проявляй инициативу. Спросят, кто умеет рисовать. А ты уже кричишь: «Я умею!» Вот в один из первых дней на вопрос, кто умеет петь, я и прокричал: «Я умею!» Словом, спел я «Миленький ты мой, возьми меня с собой» и оказался в солдатском ансамбле песни и пляски «Тачанка». Отпускали меня из части с неудовольствием, начальству хотелось, чтобы я просидел два года в танке, а я вот пел и плясал. Через полгода пения меня сделали коферансье. В армии служили люди самых разных национальностей, но конферансье всегда бывал русским. Однако меня назначили, и я выходил и специальным полногрудым концертным голосом объявлял: «Выступает народный солдатский ансамбль…» - тут шла пауза, я должен был в уме досчитать до трех… и обрушить на зал - «Тачанка»!!!

- В вашем роду принято дожидаться мужей с войны. А из армии ваша жена дождалась вас?

- Перед окончанием службы я заметил, что письма от жены приходят все реже и реже. Это обстоятельство не помешало моему возвращению. Но все-таки я устроил некоторое представление, на которое ни за что бы не пошел, не будь этой истории с письмами. Я не стал надевать цивильную одежду, но, напротив, был в солдатской форме со всеми знаками отличия, с дембельским альбомом в руках, с подарками, с чемоданом сошел с поезда, сел на трамвай, вышел на своей остановке, иду. Поворот. Из-за поворота выходят два человека. Одна фигура очень даже мне знакома. Между нами пятьдесят метров. Они идут - рука в руке. Заметили меня - и сразу женская рука выскочила из мужской. Какими долгими были эти пятьдесят метров! Сошлись. Я поставил чемодан на землю… Если бы я был сценаристом, то наверняка придумал бы тут какие-то значительные слова, философские разговоры, но жизнь подсказывает, что в таких ситуациях люди говорят очень просто и очень мало. Диалог:

-Здравствуй!

-Здравствуй!

Огромная пауза. Все трое отводят взгляд. Все думают, что сказать. И тогда тот, что пришел из армии, говорит:

- Ну, я пойду…

И она отвечает:

- Да-да, у тебя ведь тяжелый чемодан…

И они расходятся.

- Навсегда?

- Ну, сейчас у нас добрые отношения. Она даже оставила мою фамилию. Да и тогда не было вражды, нам ведь нечего было делить - детей еще не было, добра не нажили. Так, первая любовь, Ромео и Джульетта…

- Скорее, Розалина.

- Возможно.

- Она ходит на ваши спектакли?

- Непременно. И они ей очень нравятся.

- До слез?

- Иногда...

- Говорит когда-нибудь о прошлом?

- О таких вещах не говорят.

Театр, в котором я бы хотел работать

- После армии вы перешли в театральный, чтобы стать профессиональным артистом.

- Да. Мы ушли в армию впятером, а когда вернулись, наш педагог из пединститута рекомендовал нас режиссеру и мастеру курса Калью Комиссарову. В зале во время прослушивания сидели не только преподаватели, но и студенты, к которым нам предстояло присоединиться. Среди них была моя будущая жена - Анне Реэманн. После нашего выступления Калью спросил у студентов - кого советуете взять? Анне ответила: «Кого угодно, но только не этого маленького, кривоногого, который много о себе понимает!» Прошло несколько лет, и мы поженились.

- Она сама вам созналась в том, какое первое впечатление вы на нее произвели?

- Не только созналась, но и время от времени повторяет, что нужно было все-таки доверять первому впечатлению.

- Пятнадцать лет назад вы стали главным режиссером театра и создали дом, где все любят друг друга, ездят в гости друг к другу, где вы сами играете со своей женой и ставите спектакли, где никогда и ни на один из них не достать билеты, а бывает, как с «Пианолой» по Чехову, что спектакль идет десять лет, а все равно в нашей маленькой Эстонии на него не попасть… Как вы создавали свой театр?

- Мысленно я не раз присутствовал при беседе Станиславского и Немировича-Данченко в «Славянском базаре», где они проговорили много часов подряд, создавая свой театр - Московский художественный. И по аналогии я представил: в каком театре мне бы хотелось работать? Мне хотелось работать в театре, где у каждого есть свое достойное место. Будь ты режиссер или бухгалтер, актер или уборщица, рабочий сцены или художник - ты должен чувствовать себя равноправным участником единого действа, никто не смеет отнимать у тебя чувство собственного достоинства. Я не хотел бы работать в театре, где режиссер априори важнее актера. Просто я режиссер - и все! А если режиссер не самый хороший, а актер как раз замечательный, тогда как?

Мне хочется работать в труппе, где нормальным считается, что сегодня ты играешь Гамлета, а завтра Озрика. Сегодня большая роль, а завтра маленькая. Да, есть артисты, которые не могут сыграть большую роль… Об этом очень хорошо сказал Адольф Шапиро, поставивший у нас несколько лет назад «Отцов и детей», а недавно «Это так, если вам так кажется» Пиранделло. Он сейчас пишет книгу о Станиславском - «Одинокий Станиславский». И вот он напомнил, что Станиславский говорил: нет маленьких ролей, есть маленькие актеры. Это вовсе не означает, что Станиславский не понимал, что на самом деле маленькие роли есть. Он просто хотел всех без исключения актеров вдохновить этой мыслью, поддержать.

В театре, где каждый гордится своим местом, ни с кем не соперничает, никому не завидует, если кого-то и винит в чем-то, то только самого себя, мне и хотелось работать.

- Но какие-то конфликты у вас в театре все-таки бывают?

- То, что люди разные, это факт. Но мы порой забываем, что наши различия - наше богатство. Было бы страшно все время говорить с самим собой, видеть все время перед собой самого себя со всеми своими недостатками и даже достоинствами. Это было бы ужасно!

- Ваши спектакли по русской классике кажутся очень «русскими», в них никогда нет примитивной этнографической окраски…

- У нас в театре выступал как-то Роберт Стуруа. Его спросили: с какими актерами вам интереснее и легче работать? И Стуруа ответил: с финскими актерами. У наших критиков волосы встали дыбом. Будь они более импульсивными, они бы закричали: «Как?! Финские артисты вообще ничего не умеют!» Стуруа пояснил: с какими бы актерами я ни встречался, они вечно все начинают мне объяснять, уводят в сторону в Грузии просто невозможно ставить, ты еще рта не успеешь раскрыть, как на тебя обрушится поток слов. А финские актеры - хорошие, конечно, финские актеры - приходят, работают и спокойно уходят в три часа. Не нагружая тебя своими проблемами.

Когда есть слаженная работоспособная труппа, то можно поставить все, что задумал. В Эстонии есть хорошая почва для постановки русской и западной классики, поскольку наша территория, наш дух всегда были «между». Наша театральная школа базируется на русской для Запада наши постановки Чехова или Достоевского выглядят повышенно эмоциональными, для России - повышенно интеллектуальными, но их принимают и там, и там…

- Для кого вы ставите свои спектакли?

- Великий эстонский режиссер Вольдемар Пансо говорил, что он ставит для Марии Осиповны Кнебель, у которой он учился, и для знакомой тетушки из деревни. И еще он требовал, чтобы человек, задумавший спектакль, мог пересказать его смысл в трех словах, «как кухарка». Если ты не сможешь этого сделать, то будешь похож на человека, который вместо того, чтобы прыгнуть в бассейн и плавать, ходит по бортику и рассуждает о стиле. Это не значит, что не нужно вовсе думать, нужно, но есть время ходить вокруг бассейна, а есть время плыть. Мои спектакли должна понимать и моя мама, и какой-нибудь европейский режиссер. Да, у них разная подготовка, но в моем сознании, когда я готовлю постановку, они сидят рядышком в зале.

- Скажите, Эльмо, вы - эстонский националист? Гражданин мира? Вам лучше всего здесь, дома, в Таллинне? Или вам так же хорошо в любой стране?

- Недавно один молодой журналист меня спросил - чего бы я сам себе пожелал в день рождения? Я замолчал минут на пять, не меньше, он так и написал в газете: «Пауза длится более пяти минут». Потом сказал, если бы в день моего рождения ангел шепнул мне: знаешь, человечество столь многому научили две мировые войны, что третьей уже не будет. Никогда. Я был бы рад.