"Молодежь Эстонии" | 16.03.07 | Обратно

«Наш верный круг составим…»

Нелли КУЗНЕЦОВА

Сергей Некрасов в Пушкинском музее Линнамяэского Русского лицея. Фото Анжелики МИИНА

Говоря о нашем подрастающем поколении, мы часто с тревогой спрашиваем себя и других: кто они, наши взрослеющие мальчики и девочки? Кем ощущают себя они, выросшие на эстонской земле? Что знают о прошлом своей исторической родины, о ее истории, долгой, трудной, зачастую трагической истории, уходящей корнями в глубь времен? Ощущают ли они это прошлое как фундамент своей идентичности, осознанно или неосознанно, зачастую даже не задаваясь такими вопросами? Ведь трудно предположить, что можно создать полноценную личность без чувства национального достоинства…

Думается, для них, да и для всех нас огромное значение имеют встречи с людьми, в той или иной мере олицетворяющими нашу великую культуру. И в этой связи невозможно не вспомнить Сергея Михайловича НЕКРАСОВА, директора Всероссийского музея им. А.С. Пушкина, поразительного человека, встречи с которым надолго оставляют некое ощущение ностальгической тоски по чему-то такому, что выходит за рамки нашей обычной, нашей повседневной жизни с ее суетой, тревогами, заботой о хлебе насущном.

Сергей Михайлович не раз бывал в Эстонии, встречался и с нарвитянами, и с кохтлаярвесцами. Конечно, выступал и перед членами Пушкинского общества в Таллинне — как же иначе?

Но особенно, пожалуй, вспоминается его выступление перед учителями и учениками Линнамяэского Русского лицея. Нечасто, увы, приходится слышать столь правильную, выразительную, по-настоящему красивую русскую речь. И это само по себе было бесценным уроком. Директор Линнамяэского лицея Сергей Гаранжа, умный человек, не жалеет времени для таких встреч. И это замечательно. Мы ведь понемногу начинаем забывать, как говорит истинный русский интеллигент, образованный человек. Его речь звучала как музыка…

Очевидно, само пребывание в учебном заведении, называемом лицеем, навеяло Некрасову тему беседы. И он стал вспоминать Императорский Царскосельский лицей. Вот тогда-то и прозвучало это удивительное словосочетание «лицейский дух», тот самый дух, который передавался от одного поколения лицеистов к другому, вплоть до конца 1917 года, когда лицей был закрыт, и его последние лицеисты, еще остававшиеся в Петрограде, в последний раз надели форму, чтобы сфотографироваться всем вместе.

А мы ведь, во всяком случае, большинство из нас, связывали Царскосельский лицей в основном с именем Пушкина и зачастую даже не знали, что у этого лицея была блистательная и долгая история, закончившаяся трагически уже в ХХ веке.

…Зал зашевелился и замер, когда Некрасов стал рассказывать о своей встрече в Париже с одним из бывших лицеистов. Это было сравнительно недавно — в 1993 году. Прошлое словно оживало на наших глазах, соединяясь с настоящим и образуя живую, неразрывную нить.

Уже потом, позже, когда мы с Сергеем Михайловичем, директором лицея Сергеем Гаранжой и Аллой Беленковой, создателем школьного Пушкинского музея, прошли по школе, ее этажам, кабинетам и классам, которыми действительно можно гордиться, посмотрели музей, о котором Некрасов сказал, что в нем замечательно представлены любовь к Пушкину и ребячья фантазия на пушкинские темы, мы снова заговорили о «лицейском духе» и о том лицеисте, которого Некрасов видел в Париже уже в возрасте 93 лет. Оказалось, что он, Эдуард Александрович Асривеков, русский человек с армянскими корнями, до конца жизни преданный лицею, долгие годы хранил у себя стихи лицейских поэтов — и Мясоедова, и Гагарина, и Ильяшенко, и других. И я представляю, с каким чувством Некрасов перебирал эти пожелтевшие листочки, как след былой любви, исчезнувших судеб.

В лицее, кстати, сложилась поразительная поэтическая традиция. Со времен Пушкина здесь писали стихи к лицейским годовщинам, к удивительному дню — 19 октября, о котором писал Пушкин. «Друзья мои, прекрасен наш союз…» — разве можно забыть эти строки? Один из братьев Ильяшенко, Владимир Степанович, во время революции оказавшийся в Америке и оставшийся там, в сущности, как говорит Некрасов, подвел итог этой поэтической традиции, длившейся десятилетиями.

В 1961 году, к 150-летию Императорского лицея, который оставался уже только в памяти последних лицеистов, он написал удивительное стихотворение, можно сказать, оду — «Лицей — не одни лишь священные стены…», которая заканчивалась великолепным четверостишием, в нем были такие строки: «Лицей — это в капле былая Россия». И еще, в самом конце: «Лицей — наша юность и счастье, прощай».

Некрасов, кстати, и его помощники, сотрудники Всероссийского музея им. Пушкина, все эти годы вели и продолжают вести огромную исследовательскую, поистине поисковую работу, выясняя подробности многих лицейских судеб пушкинской и послепушкинской поры. Создан двухсерийный фильм, который, очевидно, скоро будет показан зрителям. Первая его серия посвящена первому выпуску — Пушкину и его друзьям, она так и называется «Когда возник лицей».

А вторая серия рассказывает о последних годах лицея, о судьбах лицеистов, рассеянных, разбросанных по всему миру. Она называется, как и книга, написанная Некрасовым, «Лицей после лицея». И, я думаю, смотреть ее будет не только интересно, но больно, горько, столько в судьбах этих людей, которые навсегда оказались связанными с лицеем и пронесли любовь к нему, верность его принципам и идеалам через всю жизнь, страданий, тоски по утерянной родине.

И мне жаль, мне бесконечно жаль, что я не могу в одном газетном материале передать эти рассказы Некрасова о лицейских судьбах, которые прошли через два века — XIX и ХХ, быть может, самый трагический в истории России. Некрасов сидел, откинувшись на спинку диванчика в директорском кабинете, и читал стихи давно исчезнувших людей. И я, наслаждаясь этим рассказом и этими стихами, и звучанием речи, все мучилась: неужели я одна вижу и слышу этот замечательный спектакль? Остается одно: всеми силами стараться попасть в этот петербургский музей. Тем более, что это, как я поняла, не застывшее нечто, показывающее то, что кажется давно известным, что мы когда-то учили в школе, а живой и развивающийся организм, все время подпитываемый новыми идеями, мыслями, подробностями, интересными именно нам, современникам. Чего, например, не хватает в нынешнем образовании, воспитании, чтобы из учебного заведения выходили люди, хоть чем-то похожие на тех лицеистов? Царскосельский лицей не был ни дипломатической академией, ни морским корпусом, ни литературным институтом, но оттуда вышли блистательные дипломаты, как тот же Горчаков, государственные чиновники высочайшего уровня, как Модест Корф, знаменитые морские офицеры, как адмирал Матюшкин, поэты, литераторы, как великий Пушкин, Дельвиг, Кюхельбекер, Илличевский, который, может быть, и не состоялся по большому счету как поэт, но был в свое время заметной фигурой на поэтическом небосклоне. Чем объяснить эту бесконечную россыпь талантливейших людей, оставивших свой след в истории России?

13 членов Государственного совета и 12 министров, 19 сенаторов, 8 дипломатов, 8 губернаторов, 7 директоров департаментов — эти поразительные цифры приводит в своей книге «Лицейский час» Алла Беленкова. И это далеко еще не за все годы существования лицея…

В этом лицее, как выразился Некрасов, создавали «штучный товар». Как использовать этот уникальный опыт прошлого в современных условиях? Вот о чем задуматься бы тем, кто работает сегодня с молодежью…

Кстати, многие ли знают, что в состав музея им. Пушкина входит и недавно созданный Державинский музей? Я поразилась, когда Некрасов стал рассказывать, как в Париже проходила международная конференция по Державину. А потом в Америке еще одна, и тоже — международная… Откуда он, этот интерес к Державину? Мы ведь привыкли считать, что это нечто архаичное, давно забытое, ненужное в наши дни. Впрочем, большинство из нас и знает-то, пожалуй, лишь единственный факт из биографии поэта: «Старик Державин нас заметил и, в гроб сходя, благословил…»

Некрасов посмотрел на меня с сожалением, когда я сказала ему об этом, задав свои, как выяснилось, неумные вопросы. Нет, сказал он, это был изумительный поэт своего времени и видный государственный деятель. Но важно, по его словам, не только это…

В Петербурге, который недаром считается культурной столицей России, много литературных музеев. Но все они, охватывая время от Пушкина до Ахматовой, посвящены русским писателям и поэтам XIX-XX веков. И поневоле складывается впечатление, что до этого не было, в сущности, ничего. Но это не так, это удивительное заблуждение. И пора бы нам всем знать, что русская литературная традиция очень велика. Некрасов напомнил слова Пушкина, которые мы, быть может, и знали, но как-то забыли или не поняли их смысла. А он, как выразился Некрасов, гениально заметил: «Словесность наша явилась вдруг в XVIII веке…» Вот это «вдруг», — это новый характер словесности, который был связан с коренным переломом в образе жизни, прошли ведь уже Петровские реформы, изменившие лицо России. В 1783 году была открыта Академия, 58 лет существования которой чрезвычайно интересны. Появились и Ломоносов, и Фонвизин, и Державин, и Крылов… И все это, как сказал Некрасов, не имело никакого музейного отражения. В Петербурге очень не хватало музея, который рассказывал бы о литературной истории России предшествующего Пушкину периода.

Державин, по словам Некрасова, очень ждал, искал преемника в литературе. Одно время ему казалось, что таким преемником, поэтической его сменой может стать Жуковский. Недаром он писал: «Тебе в наследие, Жуковский, я ветху лиру отдаю…» Но все изменилось 8 января 1915 года, когда Державин увидел Пушкина.

Дом Державина, роскошный особняк на Фонтанке, рассказывал Некрасов, долгие 25 лет собирал, можно сказать, цвет русской культуры, русской литературы. Крылов читал здесь свои басни. Сюда привозили Фонвизина, уже больного, уже разбитого параличом. Именно здесь, в этом доме он провел последний день своей жизни, когда читали его новую комедию, и он был взволнован и разговором, и комментариями по поводу этой комедии. А ночью умер…

Сюда приходил Сергей Аксаков, тогда еще начинающий литератор. И это ему хозяин дома сказал, что скоро явится миру второй Державин, имея в виду молодого Пушкина…

Здесь бывали художники — Левицкий, Боровиковский, они были членами львовско-державинского кружка русской творческой интеллигенции. Сюда приходил знаменитый Иосиф Козловский, написавший фактически первый русский гимн на слова Державина «Гром победы, раздавайся». Что мы знаем обо всем этом?

Державинский музей, кстати, открылся в дни празднования 300-летия Петербурга. И Некрасов, улыбнувшись, добавил, что не будь этих празднеств, музей, быть может, открыть и не удалось бы. Но Некрасов со своим замыслом удачно вписался в список 19 наиболее важных объектов культуры, которые должны были быть восстановлены к 300-летнему юбилею города. И это только справедливо. Мало того, что дом Державина представляет собой уникальную городскую усадьбу, каких в Петербурге, по словам Некрасова, не сохранилось, он еще четверть века был центром интенсивнейшей литературной, общественной жизни. Этот новый музей, кстати, так и называется «Музей Державина и русской словесности его времени». Мы просто не понимаем, кем был Державин для своего времени — XVIII века и начала XIX. Сам Пушкин, по словам Некрасова, писал, что Державин, переведенный на иностранные языки, потрясет Европу… У него действительно столько настоящих прозрений, что Кюхельбекер, уже будучи в тюремной одиночке после декабрьских событий, написал: у Державина встречаются мысли столь глубокие, что невольно впадаешь в искушение спросить, да понял ли он сам до конца, что сказал…

Я в самом деле поразилась, когда Сергей Михайлович начал читать стихи Державина. «Хоть вся сейчас природа дремлет, одна моя любовь не спит…» Или вот другие строки: «Осел останется ослом, хотя осыпь его звездами…» Неужели это написано более двух сотен лет назад? Кстати, слова, вычеканенные на одном из российских орденов — «Слава, польза, честь» — взяты из знаменитой оды Державина, в которой он размышляет, каким должен быть человек, облеченный властью. Разве это не актуально сегодня, когда нас так обескураживают порой избирательные кампании и поведение иных политиков?

Вообще, как считает Некрасов, XVIII век явно недооценен в истории России, ее литературной, художественной жизни. И хорошо, что Некрасов говорит об этом здесь и так настойчиво. Нам предстоит еще многое открыть для себя в истории родной нам культуры, в истории страны.